Александр Солженицын - Красное колесо. Узел III. Март Семнадцатого. Том 3
651
Острое объяснение с Еленькой позавчера ещё долго докалывало и дозванивало в сашиной груди – как колют и бьются острые льдинки, со звоном печальным. И даже не взбрыкнуло в нём: «Ах так? Так обойдусь без тебя!» Наоборот, чем непоправимее он узнавал, что теряет Еленьку, – тем нежней хотелось оставаться ей верным. Почему-то – надежды он не потерял, хотя она всё сделала, чтоб отбить её. И даже какое-то больное наслаждение было в этом мучительстве: не добиться её – а продолжать любить. Вот теперь он особенно понял, что не просто хочет её, а любит. Даже понимая с ужасом её в чьих-то чужих руках – не освободился от неё.
Ещё и потому, что наступило такое подвижное время – и обстоятельства сами могут вернуть ему Еленьку.
Всё это так беспокойно в нём колыхалось, что и вчера весь день пролетел как потерянный.
А сегодня позвонил Матвей: не хочет ли Саша познакомиться с ведущими большевиками? На совещание о принципах действий к ним идут от межрайонцев человека три, можно взять и Сашу.
И без того тошно. Отказался.
Но прошло полчаса, час, – пожалел: а что вот так травиться? Лучше уж на совещание. Перезвонил Матвею. Ещё успел.
А совещание оказалось в особняке Кшесинской, который Саша хорошо запомнил. Только теперь уже не было того безлюдья, во дворе стояло несколько броневиков, расхаживали унтеры в кожаных куртках и штанах, в вестибюле – часовой с винтовкой, а внутри – совсем была оголена столовая, как уже и не столовая, и гостиная не как гостиная, уже не было аромата дома знатной дамы, но мебель ещё на месте, в беломраморном залике так же рояль, бело-золотые полумягкие стулья, а совещание – в той скруглённой комнате, как бы зимнем садике, где посередине грот с голубым фоном, вода уже не сочится, но ещё стоят две пальмы, раньше, кажется, больше.
Саша пришёл, как и всегда ходил теперь, в военной форме. Разумеется, никто из этих унтер-офицеров или дежурный не потянулись отдать ему чести, он и не ждал – но шагал и понимал, что военный человек нужен, понадобится любой из социалистических партий. Да и в совещании, среди двух десятков сидящих, оказался один рослый черноволосый мичман.
По пути снова рассказывал Матвей Саше, что сейчас владеет социалистами дух объединения – всех фракций в одну партию – и есть к тому реальные возможности: не только межрайонцы хотят слиться с большевиками, но, с другой стороны, и часть меньшевиков (а их межрайонцы как раз не хотят), и московские большевики за, но тут приехали сибирцы и противятся.
Объединение всех социалистов в одну партию – это казалось Саше всего надёжней: будет сила! и выбирать не надо, в кого вступать, – а то что, правда, делят?
Пришли к самому началу, сели, где было место. Через соединённые окна полукруглой стороны виделся Троицкий мост. Там в выступе, лицом к остальным, сидели как бы президиум, около них и Кротовский, одного его Саша и знал в лицо, – да лидер он был никудышний, суетливый, и физиономия, надо сказать, без налёта интеллекта, а весьма премерзкая: голова вокруг лысины будто усеяна волосиками, а не выросли, лысина со лбом как нахлобучена на юркие глаза, не давая им высоты взгляда, губы толстые, а уши мясистые. А большевиков Саша никого не знал. Один там, в полукруге, сидел очень интеллигентный, в очках, симпатичный. А рядом с ним, руки сплетя на груди, беспокойный, простоватый, с небрежными усами, всё вертелся: проверял ли, кто здесь или кто говорить будет. А в общем-то лица были очень заурядные, до того неиндивидуальные, что встреть их кого Саша на петроградской улице – никогда б не догадался подумать, что они из головки той партии, наводящей последнее время такой страх на общество. И не интеллигенты, и не рабочие, а так – мелкие служащие.
Повестку озаглавили: вопросы тактики. А начали обсуждать последний Манифест ко всем народам.
Саша-то находил Манифест просто замечательным: сама необычность прямого обращения ко всем народам Европы – не остаться революционным островком в воюющем мире, а чтобы революция перекидывалась дальше и дальше! И ведь действительно европейская война тогда остановится, действительно! Всеобщий мир через всеобщую революцию – ну разве не красота? Вот это – цель!
Но так – никто тут не думал и не высказывался. Этот интеллигентный – Каменев – умеренно похваливал Манифест, только надо ещё давить на Временное правительство, чтоб заставить его открыто высказаться против завоевательных планов. А какие-то резвые кричали ему:
– А где призыв к немедленному прекращению?
– Да так и любой Шейдеман охотно выскажется! Нет, надо заставить их формулировать нашу революционную волю! Надо их заставить немедленно вести переговоры о мире!
– Как же мы их заставим? – снисходительно усмехался невозмутимый Каменев, не повышая голоса. – Чем?
Но, видно, тема была больная, о ней говорено раньше, ораторы ссылались на прежние стычки, выступали не связно, а короткими репликами, поднимаясь со стульев или не поднимаясь. Очень горячился, больше чем мог доказать, тот простоватый усач – Шляпников (ах, это и был их главный Шляпников? всего-то? не боги горшки обжигают), и те все резвые были за него, и Кротовский: если не свергать Временное правительство, то бить его в спину и в шею.
Это ещё что за дикость? – удивлялся Саша. Против своего же революционного правительства? Каменев на это возражал с большим самообладанием, разумно. (Вообще, он тут, кажется, единственный умный.) А большеголовый бровастый Муранов – рядом с Каменевым – очень важно голову держал, но молчал.
Замелькало «надеть узду на революционную стихию?», «оборонцы!», «пораженцы!». Шляпников горячился, что среди собравшихся не может звучать термин «пораженцы», это недостойно, так клеймила большевиков неразборчивая буржуазная печать, либералы в союзе с чёрной сотней, а «пораженчество» было всего лишь предсказанием неизбежности крушения романовской монархии на почве внешних неудач. На «пораженцев» не клеветал только ленивый – а предсказание их блестяще оправдалось, первый революционный полк на улицах Питера и был главный «пораженец», – бессмысленное и обидное слово.
Но Каменев разумно возражал ему, что не надо кидаться и «оборончеством» и «революционным оборончеством», это тоже бессмысленные обидные клички, лишь смазывающие суть вещей.
Шляпников, горячась:
– Зачем пролетариату война? – на его долю только увечья и смерть, а в тылу – длинный рабочий день и дороговизна. Правящие круги запутались, выйти из войны не могут. Надо заключать мир без официальных сфер!
Каменев, уравновешенно:
– Конечно, хотелось бы кончить войну поскорей. Но когда армия стоит против армии – не сложить же оружие и домой? – это политика рабства. Если Германия сейчас начнёт наступать – надо дать ей сильный отпор.
– Правительство капиталистов – наши враги!
– Но на «долой правительство», – улыбался Каменев, – у нас просто нет сил.
– Если не свергать сейчас – то хоть объяснять массам, что всё равно неизбежно нам придётся брать власть!
А рядом с Ленартовичем сидел какой-то кавказского вида, маленького роста, с оспинками на лице и с толстыми длинными усами, разведенными ровно вбок. Саша ещё удивился, какие туповатые сюда попадают, сказать бы – чистильщик сапог, при чём тут он? А тот поднял руку, объявили «товарищ Сталин» (только в насмешку можно было к нему прицепить!). И этот тихий забитый встал, подшагнул к фонтанному гроту и стал говорить заунывно, но не так глупо.
Как это теперь модно козырялось, он потянул из французской истории: что в 1792 году республиканская Франция воевала против коалиции реакционных королей, и если б что-нибудь подобное было сейчас, то социал-демократы все бы дружно поднялись на защиту свободы. Но нынешняя война – с обеих сторон империалистическая, за рынки сбыта и сырья, а главное: сегодня она не угрожает нам восстановлением старых порядков, как пугает буржуазная печать, и нет никаких оснований бить в набат, что свобода в опасности.
Таким образом грузин подыграл как будто шляпниковцам – но тем же тоном ровно подыграл и Каменеву, что лозунг «долой войну» выглядит голым пацифизмом и тоже ничего не даёт. Что Манифест Совета надо приветствовать, но (уклонился тут же) приветствовать с оговорками, что он не разоблачает хищнического характера войны. А нам (вроде опять в сторону резвых) надо давить на Временное правительство, чтоб оно начинало мирные переговоры, – и только так мы сорвём маску с этих наших империалистов.
Примирить – никого не примирил, а запутал больше.
Энергичные: надо бороться за армию! Буржуазия призывает к бургфридену. А нам нужно – выборное начало! чтобы солдаты не шли покорно за офицерами, вот чем надо заниматься! – и только так мы отберём у них силу.
