Валентин Пикуль - Фаворит
— Подобная нота свидетельствует о признаках умственного расстройства короля.
Сегюр выразился точнее:
— Густав Третий принял за реальность свой обманчивый сон.
Он передал в Версаль ответ Екатерины: «Если бы король даже овладел Петербургом и Москвою, я показала бы ему, на что способна женщина с сильной волей, стоящая на руинах великой империи, но окруженная мужественным народом!» Для подписания манифеста о войне со Швецией она выбрала отличный день…
Это был день 27 июня — день Полтавской победы!
Имелся флот, но в Петербурге не было армии.
Значит, все надежды — на общенародное ополчение…
Газеты Европы уже писали о паническом бегстве двора из Петербурга, об опустении города от жителей, дипломатический корпус якобы перебирался в Москву: грозный флот Швеции вырастал на подходах к столице… Сегюр выразил удивление, почему Екатерина не торопится вывозить сокровища Эрмитажа:
— Ведь в гарнизоне у вас есть пять тысяч солдат. Что они могут сделать перед сильной армией Швеции?
Во время их разговора явился курьер с донесением:
— Шведы берут Нейшлот, король движется на Фридрихсгам.
— Вы слышали, Сегюр? — спросила Екатерина. — Но вы, европейцы, очень плохо знаете нас, русских…
Возмущение вероломством Швеции было столь велико в простом народе, что столичные извозчики и ямщики забили возами и колясками всю улицу перед шведским посольством:
— Послу вашему хребтину кнутьями перешибем…
Эти ямщики первыми вошли в ополчение, образовав казачий полк. Волна патриотизма прокатилась по стране. Деревни, с которых рекрутировали одного парня, добровольно давали трех, самых умных, самых здоровых. Москва на «почтовых» (для скорости) отправила в Петербург 10 тысяч добровольцев, в Архангельске шла запись в ополчение, из Олонецких чащоб поднималось крестьянство, с Ладоги и Онеги шли на флот рыбаки, к любой качке привычные…
Гвардия выступила в поход первой! Патриотический подъем был столь велик, что люди хотели двигаться к фронту днем и ночью — без отдыха, не делая бивуаков и ночлегов.
— И пусть Европа врет дальше, — заявила Екатерина в Совете, — но мы с места не тронемся… Петербургская губерния хотя рекрутированию не подлежит, но вооружится вся! Главнокомандующим в Финляндии назначаю графа Валентина Платоновича Мусина-Пушкина, а над флотом быть адмиралу Грейгу… Вот и хорошо, что эскадра его не успела в Архипелаг уйти.
Петербург отворил арсеналы: народ вооружился. Дети священников, парикмахеры, повара, лавочники, сапожники, мастеровые, каменщики, лодочники составили ту армию, какой еще вчера даже не числилось в штатах империи. Петербург заметно опустел. Даже цыгане и те записались в гусары. Перед Зимним дворцом шагали оборванцы. Кобенцль спросил Екатерину:
— Откройте мне секрет: где вы берете людей?
— Вы о них? — Екатерина показала в окно на марширующих оборванцев. — Так это всего-навсего арестанты, приговоренные к работам на каторге, но они пожелали сражаться, и я их выпустила. У меня в бедламе сидел буйнопомешанный майор из сербов. Я его на защиту Нейшлота отправила. Уверена, что он там проявит образцы доблести героической…
Шведский флот на всех парусах приближался к столице.
— Вот они! — показал Грейг. — Набирать люфт…
Люфт — это ветер. Грейг держал флот на трехпалубном «Ростиславе». Половину экипажей эскадры составляли новобранцы. Боевой дух балтийцев оставался нерушимым. Но люфт задувал слабый. Следом за флагманом вытягивались в линию «Дерись», «Память Евстафия», «Владислав», «Изяслав», «Елена» и прочие. Залп шведской эскадры весил 720 пудов. Русские могли выбросить всего 450 пудов. Приказ императрицы был зачитан с утра: «СЛЕДОВАТЬ ВПЕРЕД, ИСКАТЬ ФЛОТА НЕПРИЯТЕЛЬСКОГО И ОНЫЙ АТАКОВАТЬ».
Противники вступили в соприкосновение за островом Гогланд, между двумя банками.
— Я беру на себя флагмана! — крикнул Грейг в рупор.
С корабля герцога Зюдерманландского слышались масонские призывы. Русская картечь сокрушала рангоут и такелаж противника. Чугунные ядра, видимые в полете, впивались в борта шведских кораблей, разбрызгивая щепки. Пахло порохом и уксусом. Козлянинов с авангардом разрушал авангард противника.
— Не вижу, где «Дерись». Подтянуть арьергард! — Грейг четко расхаживал по тиковой палубе, звонко цокая звенящими подковами ботфортов. — Смерть или слава! Только вперед…
Шведы обрушили огонь на «Ростислава» — выдержали. Бой уже завязался по всей линии. Окутываясь дымом, враждующие эскадры скатывались ветром к зюйд-весту. Жара была адовая. Оркестры играли непрестанно. Хотелось пить. Пить было нечего. Пушки обливали уксусом. Они противно шипели. Миновал час. Начинался второй. Раненые уползали в люки. Команды звучали бодро. Люди глядели с вызовом. Паруса сгорали мгновенно.
— Урра-а! — горланили с авангарда Козлянинова.
Шведы на веслах уже вытаскивали из боя избитого флагмана, за ним потащили еще три корабля. В линии возникло замешательство, шведы покидали строй. Опять штилело.
— Не терять люфт! — командовал Грейг.
По-русски он выражался чисто (как и писал). Сильное задымление мешало вести бой. В дыму призрачно плавали корабли-великаны, захватывая остатками парусов слабые дуновения ветра.
— Еще светло, бой продлевать! — призывали офицеры. «Принц Густав» под флагом вице-адмирала Вахтмейстера получил от «Ростислава» точные залпы в борт. Грейг велел выбить прислугу в его палубах, скосить мачты, разодрать ядрами паруса. Канонада сражения была слышна в Петербурге, а свита шведского короля в Гельсингфорсе наблюдала за боем с высокой горы… Полный штиль на время остановил корабли. В сумерках громада «Ростислава» медленно накатывалась на «Принца Густава». Вице-адмирал граф Вахтмейстер сам перепрыгнул на палубу русского флагмана, вручил Грейгу шпагу.
— Не надо нас абордировать! — сказал он, сдаваясь. — У меня одни мертвецы и раненые… Есть ли у вас хирурги?
— Есть. Но спустите флаг короля, — указал Грейг на мачту.
— Не могу, он прибит гвоздями, — отвечал швед…
Герцог Зюдерманландский уводил разгромленную эскадру в гавани Свеаборга. Когда дым чуть рассеялся, стало видно, что в окружении шведских фрегатов тащится и полузатопленный русский корабль «Владислав». Он имел 74 пушки, как и плененный «Принц Густав». Казалось бы, можно не огорчаться. Но Грейг не стерпел такого позора, он стал созывать свои корабли:
— Преследовать всем — отбить «Владислава»!
Безветрие и повреждения, полученные в бою, помешали этому. Над волнами медленно оседал угар пороха. На воде качались обломки… Самуил Карлович пребывал в отчаянии:
— Неужели битва закончилась вничью?
Грейг велел кораблям «Дерись», «Виктору», «Иоанну Богослову» подойти ближе. Их командиры были званы в адмиральский салон. Вот их имена: Коковцев, Обольянинов, Вальронд.
Грейг сказал им:
— Вас, господа, за то, что держались от боя подальше, порох и ядра не растратили и «Владиславу» не помогли, я волею адмирала отдаю под суд строжайший…
Екатерина переслала Грейгу цепь и знаки Андреевского ордена. Но адмирал не возложил их на себя, считая, что бой сложился не так, как ему хотелось, и награды он не достоин. Пленный адмирал Вахтмейстер просил у него «аттестата»:
— Напишите, пожалуйста, что я сражался храбро. Ваша подпись под аттестатом послужит для меня оправданием…
Безбородко доложил Екатерине о взятии шведского флагмана, спросил, не желает ли она видеть Вахтмейстера.
— Зачем? Мимо Петербурга везите его прямо в Москву, и пусть он там с нашими барынями музурки пляшет…
Командиры кораблей, уклонившиеся от боя (Коковцев, Обольянинов и Вальронд), выслушали приговор — виселица!
Екатерина при конфирмации смягчила им наказание:
— Дворян сих — в матросы, пожизненно! Пусть на галерах похлебают из общего котла бурды чечевичной — умнее станут…
После сражения при Гогланде балтийцы загнали на банку шведский корабль «Густав-Адольф» и сожгли, предварительно сняв с его палуб 553 пленных. Шведский флот был блокирован в бухтах Свеаборга, а герцог Зюдерманландский решил, что после драки кулаками еще машут. Он вступил в переписку с адмиралом Грейгом, обвиняя русских моряков в том, что они применили в бою у Гогланда бесчеловечное оружие — зажигательные брандскугели. Грсйг отвечал противнику честно: да, признал он, его эскадра готовилась для борьбы с турками, а потому имела в своих погребах брандскугели, которые используют и на флоте оттоманском. Но употребление брандскугелей в сражении у Гогланда лежит на совести вашего герцогского высочества. Мы, писал Грейг, пустили брандскугели в дело лишь тогда, когда получили брандскугель от вашей милости. И ваша «зажигалка» повисла на снастях «Ростислава», зацепившись за вантину особым крючком, отчего у нас вспыхнул парус… В конце письма Грейг спрашивал противника: если это оружие бесчеловечно, то почему же вы, герцог, сами же его первым и употребили?
