Русские качели: из огня да в полымя - Николай Васильевич Сенчев
Ещё при советской власти, когда горбачевская перестройка и ельцинская криминальная революция даже не маячили на горизонте, в Куйбышеве, как и в других крупных городах подспудно вызревал и набирал силу класс собственников. В Москве роскошная звездная Рублёвка заявила о себе в девяностых годах, а куйбышевская Зубчаниновка удивляла своими особняками на двадцать лет раньше. В этих дворцах жили не только цыганские бароны, державшие в своих руках наркорынки. Крутой недвижимостью обзаводились торговые боссы, подпольные предприниматели, воры в законе.
В областной прокуратуре меня однажды ознакомили со старыми уголовными делами. Полистав их, я понял, что Куйбышев в советское время не уступал ни Москве, ни Ростову-на-Дону, ни Одессе по своему негласному грабительскому имиджу. Но в СМИ об этом писали от случая к случаю без необходимого анализа и обобщения.
Дворцы ещё не вытесняли стандартные рабочие пятиэтажки и девятиэтажки. Еще не лезли дуром в районные, городские и областные советы малиновые пиджаки. Ещё по инерции солью земли называли человека труда, рабочего человека. Но на пороге вырастала уже другая фигура, требующая признания и внимания к себе.
Не знаю, как это меня надоумило, но я решил взять интервью у главного режиссера Куйбышевского академического театра драмы имени Горького Петра Львовича Монастырского как раз на эту тему: образ человека труда на сцене театра. Мы расположились в его кабинете, я достал блокнот. Но нас все время отвлекали заглядывающие в дверь работники театра. Выдержанного любезного Петра Львовича не смогла вывести из себя и молодая красивая актриса, которая, не обращая внимания на чужого человека, пригласила главрежа на субботний ужин, где будет подана фаршированная щука по-еврейски.
Когда закрылась дверь, Петр Львович засмеялся: «Они думают, раз я еврей, значит обожаю фаршированную щуку, а её на дух не переношу».
Понимая, что в этой театральной кутерьме нас не оставят в покое, мы вышли из здания и обосновались на лавочке в пушкинском сквере напротив знаменитого памятника Чапаеву.
— Вы видите, кто изображен, кроме Чапаева, в этой скульптурной группе? — спросил Петр Львович, — Поясняю. Сам Василий Иванович, крестьянин-партизан, солдат, матрос с пулеметом, женщина с винтовкой и татарин как символ многонациональности России. Это квинтэссенция общества периода гражданской войны. И все они — изначально люди труда.
Петр Львович стал неторопливо рассказывать о репертуаре театра, его достоинствах и недостатках. Думаю, сказал Монастырский, пьесы романтического характера, революционного действия теперь уступят место — должны уступить! — спектаклям Островского и подобных драматургов, где человек труда сталкивается с человеком потерянной совести, размытой морали. И неизвестно ещё, кто из них останется на коне.
— Трудные времена грядут, — сказал на прощание Петр Львович. — Кто знает, куда отшатнёт нашу страну.
Интервью я даже не стал отправлять в редакцию. От разговора о человеке труда на театральной сцене прославленный главный режиссер ушёл в размышления о том, а каким вообще стал человек, что в нем восхищает, а что вызывает оторопь и неприязнь. Не уверен был, заинтересует ли газету такой поворот беседы.
Двадцать лет спустя, когда новая Россия после чубайсовской приватизации и либеральной «гайдарономики» находилась в криминальных судорогах, подобный разговор произошел у меня с 94-летним токарем Ульяновского машиностроительного завода Михаилом Ивановичем Лимасовым. Разговаривали в его квартире у окна, выходящего во двор дома, где два пьяных мужика на глазах всего белого света справляли нужду. Какой-то верзила лапал визжащую раскрашенную девицу. Рядом десятилетние сопляки смолили сигареты и тянули из бутылок пиво. Мимо сновали люди, кто-то, пугливо озираясь, ускорял шаг, а кто-то наоборот, притормаживал, чтобы поглазеть…
— Вот она телепередача «Окна». Вживую! — сказал Михаил Иванович. — И телевизор не надо смотреть. Мой завод тоже как бы «за окном». Пятнадцать лет назад объявили конверсию, а вместо неё — растащиловка. Безбоязненная, открытая, демонстративная… Эх, зачем я родился…
И в завершение Михаил Иванович выдал фразу, которую и никогда не забуду: социализм мы сами профукали, и если народ не очнется, а власть не раззудится, то мы и капитализм успешно скомпрометируем. Так и будем, как белка в колесе, бежать, не зная куда и зачем.
Такое осознание происходящего в стране стало приходить в головы думающих людей гораздо позже, когда у власти стоял уже В.В.Путин, сменивший больного, полностью недееспособного Ельцина. А тогда, в конце восьмидесятых, начале девяностых годов, народ пребывал ещё в состоянии сильнейшего пропагандистского дурмана. Уже в открытую говорилось, что социализм — это тупиковый путь развития, что страна семьдесят лет со дня октябрьского большевистского переворота жила только одними страданиями. А если кто пытался призвать трезво, всесторонне оценивать время и бремя советской власти, то его публично подвергали насмешкам и унижению.
ХХХ
В мае 1985 года из газеты «Советская Россия» мне поступило предложение возглавить в Новосибирске корреспондентский пункт. Соблазн был большой. «Советская Россия» в те годы была, пожалуй, самой популярной из ежедневных газет. Её возглавлял Михаил Федорович Ненашев, пользующийся большим авторитетом в журналистском сообществе. Газета при нём была остро критической, основательно вскрывающей язвы партийной, экономической и социальной жизни. В то же время она очень живо и оригинально писала о том, что заслуживало позитивной оценки. Так что работать в такой газете было престижно и интересно.
С другой стороны, в «Труде» я пробыл чуть больше двух лет, только-только стал осваивать закрепленный за мной регион и вновь — переезд. Да никуда-нибудь, а в Сибирь. С маленькими детьми на руках это было не так-то просто. Кроме того, недалеко от Куйбышева в оренбургском городке Бузулуке жили мои уже старенькие родители. И очень не хотелось отрываться от них в далекие края. Точку в моих колебаниях поставила мама Ефросинья Тимофеевна: «Делай так, как нужно тебе по работе», — сказала она с грустной ноткой.
Как водится, перед отбытием к месту работы новоиспеченного собкора всегда напутствовал сам главный редактор. Михаил Федорович Ненашев со мной разговаривал недолго. Его мучил очередной приступ язвы желудка, и он, зажав себя в кресле, попросил: «Мы много критикуем, наши публикации там, наверху, читают через лупу. Поэтому будь предельно точным в изложении фактов и не увлекайся малозначащими разоблачениями. Подумав,
