Сибирский ковчег Менделеевых - Вячеслав Юрьевич Софронов
– Какая нелегкая занесла эту пройдоху в твою опочивальню, – спросила хозяйка внучку. – С чем на сей раз пожаловала? Чует мое сердце – не с добром.
– Наряд мой свадебный оговорила, будто я в нем на кого-то из нашей дворни похожа. Выскочила, словно чертик из табакерки, и без нее забот хватает, – согласилась с ней Маша.
Марфа Ивановна внимательно оглядела Машино убранство, покачала головой, а потом сказала неодобрительно:
– Как ни ряди, а ведь согласна я с ней. И в самом деле, эдак только одни крестьянские девки одеваются в льняные одёжи. Чего это ты вдруг в него вырядилась? Неужели не могла иное что заказать по такому случаю?
– А ты, бабушка, знаешь, каких денег нынешние наряды стоят? Можно доброго коня купить, да еще и повозку в придачу к тому. Где нам их взять? С какого достатка?
– Могла бы для тебя и занять деньги у кого из старых знакомых, поди, не отказали бы.
– Любой займ возврата требует. Нет уж, обойдусь и тем, что имеем. Чем плох наряд мой? Бабы да девки тонкое полотно прошлой зимой сами наткали, на солнышке его выбелили, расшили узорчато. Да и поздно рядить о том. Что-то няни моей долго нет, – спохватилась она, – жду, когда банька поспеет.
– Давно готова банька, пора идти, – раздался голос Паши, что стояла молча в дверях, не решаясь перебить их разговор.
Марфа Ивановна лишь махнула рукой и со словами:
– Поступай как знаешь, – отправилась к себе, желая лечь спать пораньше.
В бане Маша вместе со своей няней пробыли недолго. Париться, как обычно, не пожелали ни та ни другая, словно обе куда-то спешили, хотя особых причин для этого не было. Вернувшись домой, Паша взяла костяной гребень и принялась расчесывать густые черные волосы невесты. Та сидела, закрыв глаза, думая о чем-то своем. Ее одолевало какое-то внутреннее беспокойство, словно перед дальней поездкой. Так путник всякий раз, прежде чем решиться идти дальше, собирается с мыслями, не зная, сумеет ли он добраться до цели. Любая дорога всегда манит, завораживает, обещая что-то новое, до сей поры неизведанное. Хотя случается, непредвиденная опасность подстерегает его, когда, казалось бы, он уже почти достиг своей цели и ему осталось пройти совсем чуть.
Так и предстоящее замужество, а вслед за тем совместная жизнь с человеком до этого совсем чужим и вдруг с этого дня ставшим близким, почти родным, пугала девушку, плохо представлявшую, как сложится их совместное существование.
Да, Иван Павлович был близок ей своей начитанностью, образованностью, некой строгостью, выдержкой. Но, в тоже время, именно эти качества пугали ее. Хотя бы уже потому, что он был старше, опытнее и она невольно робела в его присутствии.
Временами он казался ей человеком осторожным в своих поступках, даже нерешительным и холодным. Для нее гораздо ближе были люди открытые, в меру веселые и даже слегка бесшабашные. Такими были друзья ее старшего брата, часто бывавшие у них. С ними она бесстрашно каталась на санках с ледяных гор во время Рождества, водила хороводы, когда они выбирались в деревню, пела песни, каталась на лодке. Потому она плохо представляла среди них Ивана Павловича и даже чуть улыбнулась, подумав об этом.
Няня, словно прочтя ее мысли, спросила:
– Чему, Машуня, улыбаешься? Поди, о женихе подумала? Ты хоть скажи мне, он тебе по нраву или решила сбежать из родительского дома, лишь бы человек был хороший? Смотри, обратного хода не будет. Ой, не завидую я ему, зная тебя с молодых лет.
– Что же так? Или я чем плоха? Или никудышная хозяйка? – полушутя спросила та няню.
– Откуда мне знать. Коль захочешь, можешь любого осчастливить. Но вдруг что тебе не по нраву, тогда все, лучше поперек дороги не становиться.
– То верно, не нужно мне перечить, тогда все хорошо будет.
Теперь уже улыбнулась Паша, и, начав заплетать косы на голове своей воспитанницы, слегка дернула за одну из них, со словами:
– Нет, ты скажи, душа моя, что у тебя на сердце: жарко али холодно?
– Ой, Пашенька, сама не знаю, как ответить. Временами, будто бы как сегодня в баньке, жаром обдает, а порой вроде кто лед на сердце положил. Как с этим быть?
– То, хорошо, значит, жива душа твоя и боится суда божьего, ежели вдруг ошибешься в выборе своем. Иначе и быть не может. Но ты шибко не переживай, со временем все образуется, обустроится. Главное, мужу своему во всем доверься. К тому же я всегда рядышком буду, под боком, подскажу, что да как, все и уляжется. Как матушка моя сказывала: перемелется, мука будет.
– А ты раньше никогда о своей матушке не вспоминала, расскажи, мне интересно.
– Да чего могу сказать… Добрая она была, ласковая. Посадит, бывало, нас деток своих к себе на колени, да и гладит по головкам, как я тебя сейчас. А потом плакать начнет. И мы за ней тоже ревем, пока все слезки из нас не вытекут.
– О чем же вы плакали? – удивилась Маша, обернувшись в сторону своей няни.
– Все о том же, о чем все простые люди плачут. О доле нашей горькой. Жили-то мы как тогда? Хлеба ржаного каравай на столе, да каша в мисках. Мяса совсем, почитай, даже вкуса его не знали. Может кто из соседей рыбки занесет, или птицу какую в лесу словит. А потом померла матушка наша. В город зачем-то пошла среди зимы, нас одних оставила на соседку, чтоб та приглядывала, а по дороге то ли замерзла, то ли волки напали или кто из лихих людей. Только больше мы ее живой не видели.
– А как же отец? Про него ты совсем не вспоминаешь. С ним что?
– Батюшку нашего еще раньше хвороба какая-то одолела. Мы тогда с братиком совсем махонькими были. Сказывали тетки деревенские, будто он работящий мужик был. Вот работа его и сгубила. Надорвался, мол. После матушкиной смерти братика моего отцовый брат взял к себе, так он у них и рос, пока своей семьей не обзавелся. А меня твоя покойная матушка, царство ей небесное, у себя приютила за вами ходить.
– Пашенька, милая, неужели тебя никто замуж не звал? Так ведь не бывает. Женихов на всех должно хватить.
От этих слов Паша лишь горько вздохнула и тихо ответила:
– Видать не на всех. Кому я нужна, сирота казанская, без родни, без приданого. Зазывали к
