Борнвилл - Джонатан Коу
* * *
Стоя на пороге гостиной, Долл обозрела открывавшийся ей вид и убедилась, что, вопреки ужасающему количеству народа, посягнувшего на суверенитет ее дома, положение осталось более-менее управляемым. Благодаря ее тяжкому труду на кухне у всех было что пить и чем угоститься. В этом ей помогла племянница Силвия, прибывшая примерно в полдень вместе с родителями – Гвен и Джимом. Силвии было двадцать девять, и в ней имелось нечто меланхолическое: мужчина, за которого она собиралась замуж, коммивояжер по имени Алекс, помолвленный с ней уже почти пять лет, оказался негодяем, никчемным вралем с целой вереницей невест по всей стране. Правда всплыла всего несколько недель назад, и Силвия погрязла в депрессии, погрузилась в едва ли не полное молчание, во взгляде ее – отстраненная рассеянность и разочарование. Долл смотрела на нее сейчас – Силвия устроилась в углу гостиной на табуретке из кухни – и понимала, что пусть племянница и вперяется в телевизор, на церемонию она вряд ли обращает внимание.
– Что с ней такое? – спросила Берта у Джулии, потянувшись к ней через Карла, чтобы толкануть в бок.
Успокаивающие переливы голоса Ричарда Димблби вновь заструились из телевизионного динамика:
“А теперь звучит вступление к великому Генделеву гимну «Садок-священник». На середине гимна Королева приготовится к миропомазанию – действу, начавшемуся с воззвания к Духу Святому. Это самая сокровенная часть церемонии, ибо она и есть освящение Королевы. Лишь когда будет миропомазана она, как помазал Соломона Садок, может быть она коронована”.
– У нее романтическое разочарование, – проорала Джулия громче обыкновенного.
– Ох, бедняжка.
“Пока звучит гимн, с нее снимут алое монаршее облачение и все украшения и оденут в простой белый льняной наряд. В этом белом наряде, что столь контрастно смотрится среди окружающего величия…”
– Пять лет ждала, чтоб этот парень решился. Мы, конечно, все видели, что этого не случится никогда. Но иногда же цепляешься за свои надежды, верно? Приходится, когда деваться некуда.
“…впервые займет она, – подытожил мистер Димблби, – место Короля Эдуарда”.
Тут Силвия покинула свой табурет и в слезах выбежала из комнаты.
* * *
– Пора бы нам уже возвращаться к нашей смотровой точке, – сказала Мэри.
– Хорошо, – сказал Кеннет, – ты давай. А вот мне, наверное, пора убегать.
– Убегать? Но ты же не видел карету. Такое ведь нельзя пропускать?
– Переживу.
Разочарована была Мэри не столько тем, что Кеннет уходит, сколько причиной этого ухода.
– Я не очень-то монархист, знаешь ли, – виноватым тоном сказал он. – Я подумал, что ты уже, видимо, догадалась.
– Но нам обязательно нужны король или королева, – возразила Мэри. – Это традиция, это английская история, это… это всё.
– Ничего слишком уж английского в нынешних нету, – смеясь, сказал он. – Они скорее немцы, чем англичане. Не хочу сказать, что не люблю свою страну. Я ее люблю…
– Ну конечно же, любишь, – сказала Мэри. Сомнений на этот счет у нее явно не было никаких. – Ты ж за нее сражался, верно?
– Сражался, да, – сказал Кеннет.
Уловив перемену у Мэри в голосе, он решил не упускать миг, ибо он собирался сообщить ей о чем-то куда более важном, чем о своих взглядах на наследственную монархию. Взяв ее за руку, он повел ее по тропе вокруг пруда. Вновь начался дождь, и теперь уже довольно сильный, но ни Мэри, ни Кеннет зонтик не прихватили. Из кармана куртки Мэри выудила платок и плотно повязала им голову.
– Слушай, – проговорил Кеннет. – Пока я не ушел, мне надо тебя кое о чем спросить. Надеюсь, ты не сочтешь меня чересчур прямолинейным.
Они шли дальше в полном молчании, пока у Мэри не истощилось терпение.
– Ну же, давай, выкладывай.
– Я знаю, ты уже какое-то время встречаешься с Джеффри.
– Да. И?
– Ну, в смысле, как оно у вас? Насколько все серьезно?
Сердце у Мэри запнулось.
– Почему ты спрашиваешь?
– Потому что хочу почаще с тобой видеться. На самом деле гораздо чаще. – Трепеща от нервного напряжения, Мэри молчала, и он продолжил болтать: – У тебя, скажем так, занятая жизнь – ты студентка и все такое прочее, но…
– Мы помолвлены, – проговорила Мэри. И теперь умолк Кеннет. – Прости, – вновь заговорила Мэри, – надо было раньше тебе сообщить. Не знаю, почему не сказала.
– Но… ты же кольца не носишь, – сказал Кеннет.
– Оно у ювелиров, – ответила Мэри. – Растачивают.
Он вновь умолк.
Они приближались к Ист-Кэрридж-роуд, и там действительно делалось все многолюднее. Повсюду напирали люди, толкались и протискивались поближе, чтобы хоть одним глазком углядеть процессию; все шумели, смеялись, распевали по нескольку строк отовсюду – от “Правь, Британия” до “Почем та собачка в витрине”[25]. Не самые идеальные обстоятельства для последнего разговора эмоционально взбудораженной пары. Кеннет решил, что поспешное отступление – вероятно, лучшая тактика.
– Знаешь, пора мне вострить лыжи, – сказал он. – При таких-то делах я до конторы доберусь не скоро.
– Ладно, – расстроенно отозвалась Мэри.
– Я тебе напишу, хорошо?
– Да, пожалуйста.
(Но он никогда ей больше не писал.)
– И когда я в следующий раз приеду в город, – добавила она, – может, увидимся еще.
(Но и этого не случилось.)
– Заметано. – Он поцеловал ее в щеку – привычный жест, однако продлился этот поцелуй не положенную секунду-другую, а получился отчего-то раза в четыре или в пять дольше необходимого, и прекратить его пришлось самой Мэри, бережно отодвинув Кеннета от себя. Может, сказал он “прощай”, а может, и нет, ей потом, как оказалось, трудно было это припомнить, однако миг-другой – и его уже не стало, его поглотила толпа, и он бесследно исчез из виду. Мэри все всматривалась и всматривалась в подвижную гущу людей, чтобы уловить хоть мельком его удалявшуюся фигуру, но куда там, – зато она отчетливо углядела светлые кудри Элис и принялась энергично протискиваться сквозь многочисленные ряды тянувших шеи веселых мужчин, женщин и детей, пока не воссоединилась с подругами.
* * *
В гостиной почтительно притихли. Зрители молчали, молчал в этот миг и телевизор – если не считать фонового шипения и треска, едва уловимого слоя белого шума, весь день сопровождавшего трансляцию. Все в комнате чувствовали, что сейчас произойдет нечто значительное, хоть и не понимали толком, что именно. По крайней мере, до тех пор, пока вновь не послышался голос Ричарда Димблби, который начал объяснять:
“Королева приняла все королевские облачения. Сейчас она принимает бесценные великолепные коронационные регалии и саму корону. Но сперва… Ее Величество возвращает державу, и архиепископ надевает Королеве на четвертый палец кольцо, это перстень с сапфиром, поверх сапфира – рубиновый
