Курская битва. Огненная дуга - Александр Михайлович Золототрубов
Шпак повернулся и хотел было идти, но к нему подскочил рядовой Сергей Буряк. Он наведывался на соседнюю батарею, где служил наводчиком его земляк, и, возвращаясь к себе, зашёл в штаб полка, куда приходила почта. Пилотка пирожком лежала у него на голове и почему-то без звёздочки.
— Ты что, хлопец, проглотил её? — с ехидцей в голосе спросил старшина.
Буряк залился краской, начал говорить, что, наверное, потерял звёздочку, когда пробирался к штабу сквозь колючие кусты дикого шиповника. Но у него есть другая звёздочка, она там, в окопе.
— Прикрепи её, а я подожду, — распорядился Шпак.
Солдат сиганул в окоп, задел ногами бруствер, и облако пыли взметнулось над головой старшины. Он выругался:
— Как будто с цепи сорвался, дьявол...
Не прошло и минуты, как наводчик вылез из окопа. На его пилотке сияла красная звёздочка. Старшина остался доволен, его суровое лицо расплылось в добродушной улыбке.
— Теперь вижу, что ты боец Красной армии, её щит и надежда!
В ответ Буряк вынул из кармана брюк помятый конверт и отдал его Шпаку.
— Вам письмо, товарищ старшина, из города Самарканда. Если не секрет, кто там у вас живёт?
— Кто? — двинул тяжёлыми бровями старшина. — Павка, сын мой. Учится в Артиллерийской академии имени Дзержинского.
— Неужто? — удивился Буряк. — Вы что-то напутали. Эта самая академия находится в Москве.
— Не я напутал, а ты, Сергей, — ворчливо возразил старшина. — Уж я-то хорошо знаю, потому как своего сына туда провожал. Поначалу эта самая артакадемия находилась в Ленинграде, перед войной её передислоцировали в Москву, а когда началась война — перевели в Самарканд. Ничего городишко, сыну нравится, правда, климат там жаркий. У нас тут под Курском тоже вовсю печёт солнце, а в Самарканде всё лето оно гуляет вовсю. Кстати, ты там не был? — с усмешкой спросил старшина.
У бойца прыгнули к переносью брови.
— Я родом из Истры, есть такой город под Москвой, — пояснил он. — В сорок первом там мой отец сражался, в 16-й армии генерала Рокоссовского. Слыхали о нём?
Шпак усмехнулся.
— А как же не слыхать! Я тоже воевал под Москвой, там меня и подбили фрицы в ногу. Подлечился в госпитале и снова попал на фронт. Воевал в армии генерала Чуйкова, наглотался в боях дыма и огня под завязку. Из боёв не вылезал. А вот не судьба погибнуть. Ни одна пуля меня не укусила, даже царапины на теле нет.
— Да, крепко вам досталось, Василий Иванович. — Буряк поднял белёсые брови. — А вот я молодо-зелено, а?
— Это не так, — усомнился старшина. — У тебя уже есть некоторый боевой опыт. И ещё прибавится, когда снова начнутся бои...
— А может, и не прибавится: шарахнет пуля или осколок, и хана мне, — усмехнулся Буряк.
— А ты старайся упредить врага, не дать застать себя врасплох, — заявил Шпак. — Вражину убей, а сам живым останься. Ладно, пойду прочту, что мне сынок пишет. Скука по нему у меня страшная...
— Понятное дело, кровинка в нём ваша, товарищ старшина, — грустно вздохнул Буряк, и его худощавое лицо вмиг посерело, словно его накрыла дождевая туча.
Усевшись в тени пушки, Шпак достал из конверта листок и, развернув его, начал про себя читать:
«Батя, привет! Наконец-то получил твоё письмо, и на душе полегчало. Ты жив, здоров, а для меня это главное. Побереги там себя, батя! У меня всё хорошо, учусь на пятёрки. Вчера ездили на полигон стрелять из орудий. Могу похвастаться: из пяти снарядов четыре поразили цель. Неплохо, правда? В этом году летом нас обещают выпустить лейтенантами — у нас тут готовится ускоренный выпуск. Буду просить командование, чтобы меня направили на Воронежский фронт. Глядишь, ещё встречусь с тобой. Артиллерийское дело мне, батя, по душе, и я доволен, что военком направил меня в академию. «Твой отец бьёт врага на фронте, а тебя пошлём учиться на командира», — сказал мне тогда полковник.
От мамы что-то давно нет вестей, и порой мне тревожно: как она живёт там, в Саратове? Собиралась ехать в Москву к своей сестре, но поехала ли?
Я тут в городе снял квартиру, и Люся приехала ко мне. У неё произошла размолвка с отцом, и она не стала жить с ним под одной крышей. А свою маму Люся недавно похоронила, она умерла в больнице. Люся вся извелась от пролитых слёз. Мне жаль её.
А как у тебя идут дела фронтовые? Под пули не лезь, батя! Под Москвой тебя шибанул осколок, хорошо, что всё обошлось, а могло быть и хуже...
Будь здоров, батя. Целую. Твой Павел. 25 мая 1943 г.».
«Под пули не лезь, батя!» — повторил про себя Шпак и усмехнулся в усы. — Сам на пулю не полезешь, так она тебя найдёт и ужалит...» Он спрятал письмо и поспешил в санчасть. Сегодня там дежурила старшая медсестра Маша, с которой Шпак познакомился ещё в сорок первом, когда шли жаркие бои под Москвой.
По узкой тропе, петлявшей в поле, где густо росли лебеда и подсолнухи, старшина шёл в санчасть, находившуюся неподалёку от штаба полка. «Только бы Мария была на месте», — думал Шпак. Она нравилась ему и всякий раз при встрече вызывала в нём доброе чувство. Невысокого роста, полногрудая, лицо смуглое, а глаза чёрные, как перо грача, но в них всегда светились лучики. Давно он не видел Марию, как-то она встретит его? Эта мысль вдруг появилась, и он никак не мог от неё избавиться. Но тревога старшины оказалась напрасной. Едва он вошёл в дом под соломенной крышей, как в приёмном покое увидел Марию. Она сидела за узким столиком и что-то писала. Белый халат оттенял её смуглое лицо.
— К вам можно? — спросил старшина, ощущая, как гулко забилось сердце.
Мария вскинула голову, и на её лице вспыхнула улыбка.
— Василий Иванович! — воскликнула она и пошла ему навстречу. — Куда вы запропастились? Я грешным делом подумала, что вашу батарею куда-то перебросили. Ну, что скажете? — Она крепко пожала ему руку.
— Я же пушкарь, Мария, и
