Сумерки империи - Гектор Мало
Как именно мы будем входить в Германию? По каким дорогам? Двинемся через Саарлуис или Саарбрюккен? Об этом велись бесконечные споры, но никто не сомневался, что мы сразу перейдем в наступление, будем воевать с пруссаками на их территории и не станем дожидаться противника на заранее подготовленных позициях. Откуда взялась у солдат такая твердая уверенность? Объяснить этого я не могу, знаю только, что наша уверенность была непоколебима. Возможно, всех обуяла национальная гордыня. Во всяком случае, я видел, что в каждого из нас по неведомой причине вселилось чувство национального превосходства. Мы рвались идти только вперед, инстинктивно ощущая готовность лишь к наступательной войне, и каждый был преисполнен боевого азарта, энтузиазма, воодушевления. Известие о первой битве в Саарбрюккене при Вейсенбурге[51] воспламенило наши сердца, и теперь все говорили лишь одно:
— Слава богу, наконец-то началось, завтра продолжим!
Новость об этой "победе" принес наш сержант. Он ездил в Фолькемон и наблюдал прибытие на местный вокзал "триумфаторов": императора и принца империи[52].
Говорили, что принц покрыл себя неувядаемой славой, развлекаясь тем, что подбирал рассыпанные на земле пули, словно это были обычные шарики.
— Знаете, д’Арондель, — сказал мне Франческас, когда закончил свой рассказ, — вам повезло, вскоре и вы покроете себя славой. Хочу только дать вам один совет: держите в хорошем состоянии вашу саблю. И я очень прошу вас, ради нашей дружбы, когда дело дойдет до драки, вы своей саблей только колите, но не вздумайте рубить. Когда рубишь, рука очень быстро устает, да и саблю можно сломать, а когда колешь — раз-два и готово.
На следующий день, едва рассвело, мы получили приказ выдвигаться вперед. Как прекрасен был восход солнца, и до чего весело мы двинулись в путь, распевая "Марсельезу":
Сыны Отечества, вставайте,
Великий славный день настал!
Стихи и мелодия гимна в тот момент воспринимались не как поэзия и музыка. Они стали воплощением наших чувств. Восторженно бились сердца, звенели голоса. По этой дороге когда-то шли революционные армии Французской республики.
Пусть лягут старшие в могилу,
Тогда настанет наш черед.
Казалось, что сами предки в напудренных париках и с трехцветными кокардами стоят по обе стороны дороги и смотрят на нас. А возможно, так и было на самом деле, ведь многие из них спали вечным сном у подножия этих деревьев, и их души прилетели сюда с утренним ветром, колышущим листву.
Их прах святой вдохнет в нас силу,
И смелость новую вдохнет!
Следом за нами, так же распевая "Марсельезу", шла пехотная бригада. Поднявшись по склону холма, мы увидели, как позади нас в облаке красной пыли нескончаемой лентой движутся по равнине наши войска. Ослепительно сверкали ружья и штыки, а гром солдатских песен вселял отвагу в наши сердца. Крестьяне толпились вдоль дороги и приветствовали нас:
К оружью, граждане! Вперед, плечо с плечом!
Идем, идем!
Пусть кровь нечистая бежит ручьем![53]
В тот день переход оказался недолгим. Вскоре мы разбили лагерь, поставили палатки, разожгли костры и стали варить суп, кто на треногах, а кто на больших плоских камнях. В арьергарде расположились повозки с солдатским имуществом и фуражом, войсковые лавки и бесчисленная толпа маркитантов.
Все были уверены, что завтра мы двинемся дальше, но на другой день пришел уточняющий приказ. То ли мы двинулись в путь по ошибке, то ли нас отзывали по причине какого-то недоразумения, этого мы так и не узнали. Как бы то ни было, но в конце концов, мы повернули назад и вернулись в тот же лагерь, который покинули накануне.
Вскоре мы разбили лагерь, поставили палатки, разожгли костры и стали варить суп
Вот тут-то в полку и началось ворчание. А когда солдаты ворчат, слова уже никто не выбирает. Было бы неплохо, если бы в тот момент рядом с нами оказались генералы и прочие командиры. Они узнали бы такое, чего сроду не слышали в своих штабах.
— Принцу империи небось хватило пулек для себя и своего юного дружка Конно[54]?
— У нас не генералы, а беспомощные мямли!
— Наш император, он что, не француз?
Один унтер-офицер, которому доводилось присутствовать на императорской охоте, рассказал нам, что Наполеон III так дорожил своей драгоценной персоной, что не решался брать в руки ружье системы Лефоше из опасения, что бракованный патрон может стать причиной несчастного случая. Поэтому он соглашался стрелять только из капсульного ружья типа Гатин-Ренет[55], так как в их патронах пороховой заряд отмеривается с особой тщательностью.
— Это вовсе и не Наполеон, — заявил унтер-офицер, — а какая-то восковая фигура!
Сразу хочу заметить, что несмотря на недовольство, наш боевой дух все еще был очень силен, и уже на следующий день солдаты говорили: "Тут какая-то хитрость, наверное, у них есть свой план". Мы были уверены, что наше командование намерено выманить пруссаков с их позиций, но ни один солдат и представить себе не мог, что мы были не в состоянии двигаться вперед, и лишь по этой причине оставались на месте.
Однако у тех, кто все понимал и что-то знал, было совсем другое настроение, и в то время, как простых солдат ничто пока не беспокоило, у многих командиров уже возникло чувство тревоги.
После зачисления в полк я всячески старался держаться подальше от нашего полковника и не только из-за того, что не хотел ему докучать, а главным образом потому, что моим товарищам могло показаться, что я намеренно демонстрирую наши с ним отношения. Думаю, что сам факт нашей дружбы вряд ли вызывал у кого-то раздражение, но если бы я стал бахвалиться этой дружбой или пользоваться ею в личных целях, то этого никто бы не потерпел. В тот вечер, когда мы возвратились в наше прежнее расположение, полковник вызвал меня, и как только я его увидел, мне сразу показалось, что в действительности обстановка складывается совсем не так, как это казалось нам, мало что знающим доверчивым солдатам. Он поинтересовался как проходит моя служба, а потом,
