Михаил Ишков - Семирамида. Золотая чаша
Начнем с Бен-Хадада.
Вдохновленный близостью неотвратимой расправы и презрением окружавших царя сановников, Сарсехим с порога сообщил великую тайну — царь Дамаска явился из страны мертвых. Он — злобный Лабасу, порождение Тиамат, он сам порождает демонов. Всякий, кому дорог дневной свет и установленный земной порядок, должен вступить в бой с чудовищем. Небесные боги — игиги помогут герою, с их помощью он одолеет порождение тьмы.
Его ни разу не перебили.
Сарсехим приободрился. Прихлынуло вдохновение, и он, ритмически чередуя слова, повел рассказ о том, как ему, несчастному, лишенному милости богов, пришлось подчиниться сирийскому чудовищу. Затем Сарсехим описал сына чудовища, их логово — оно напоминает мрачную пещеру, сообщил, что их подданные плешивы и разнузданы. Завершил гимном герою, который отважится вступить в битву с демонами и сразить их, как некогда храбрый Гильгамеш одолел громилу Хумбабу. Эти строки показались автору особенно удачными, ведь он умело призвал тщедушного Салманасара расправиться с чудовищным Бен-Хададом.
— Кто, кроме тебя, сын неба! Кто, кроме тебя, надежда мира! Кто кроме тебя, оплот чести!..
Салманасар неожиданно махнул рукой.
— Хватит.
Сарсехим покорно замолчал, не спеша опустил вскинутые руки и, как бы выпуская из себя божественный пар, уронил голову на грудь. Пошатнулся, однако никто не бросился поддержать его, и евнух предпочел остаться на ногах, приберегая такое спасительное средство как падение на колени и лобызание ног, на крайний случай.
Вот что еще успел заметить Сарсехим — это доброжелательный прищур Шурдана и откровенный холод в глазах Иблу.
Салманасар неожиданно сменил позу. Царь привстал, перелег на правый бок и, по — простецки поджав под себя ногу и спросил?
— Чем ты можешь подтвердить свои слова? Почему я должен верить негодяю и предателю? Твой напарник — скиф утверждает, что Бен-Хадад не глуп, город сильно укреплен, у него много союзников.
— Мой напарник, государь, спасает свою шкуру.
— Ардис — старый боец, ему ни к чему лукавить, — вступил в разговор Иблу. — Его ценят в Вавилоне.
Сарсехим обратился к Иблу.
— Он хорош на поле боя, господин, но мы сейчас рассуждаем о другом — имеет ли право отпрыск мира мертвых царствовать в мире живых? С каких это пор подземные боги — аннунаки получили право вмешиваться в жизнь черноголовых, и не обязан ли каждый смертный противостоять им любым доступным ему способом? Ардис храбр, честен, но он чужак, ему трудно проникнуть в наши сокровенные таинства.
— А ты честен? — ехидно поинтересовался Иблу.
— Господину угодно шутить? — спросил Сарсехим. — Где он встречал честного евнуха?
В зале засмеялись, улыбнулся и Салманасар.
Сарсехим почувствовал, что угодил.
— Мы созданы для того, чтобы хитрить, изворачиваться, следить, докладывать… — Сарсехим приказал себе остановиться, но его уже понесло, и он с ужасом продолжил нанизывать слова. — Клятвы евнухов, что ливень в жару. Припекло солнце и вновь сушь. Евнухом следует пользоваться умело…
Неожиданно царь вскочил с кресла. Вавилонянин благоразумно рухнул на колени.
— Встань, — отмахнулся от него повелитель. — Ты не глуп, язык у тебя подвешен, но ты не привел ни единого доказательства чуждой миру живых природы Бен-Хадада.
Сарсехим поднялся, отряхнул несуществующую пыль с прикрытых долгополой туникой колен. Салманасар удивлено проследил за его руками — такого рода простота в присутствие царя царей могла стоить головы, однако Сарсехим не промахнулся.
— Великий царь, неужели Ардис не упомянул о том, что случилось с несчастной Гулой?
Салманасар заинтересовался.
— А что с ней случилось?
— После того, как был проведен свадебный обряд Ахиры и Гулы, Бен-Хадад сделал ее своей наложницей.
— Ты лжешь? — повысил голос царь. — Вавилонскую принцессу, младшую сестру моей супруги, сделали наложницей?
— Я говорю правду, повелитель мира.
Шурдан подал голос.
— Мне тоже донесли об этом.
— И ты молчал?
— Я ждал подтверждения. Евнух подтвердил эти сведения.
Салманасар задумался.
Наследник сделал шаг вперед.
— Мы должны наказать зверя, — заявил он.
В зале зависла тишина.
Сарсехим решил — рисковать так рисковать! — и первым нарушил тишину.
— Твой вопрос, государь, выдает в тебе ищущую света душу. Ты в недоумении, тебе трудно понять злое. Ты ищешь оправдания, потому что трудно поверить, что кто-то в подлунном мире отважится нанести оскорбление твоей родственнице.
Позволь напомнить тебе, о, величайший — зловоние, издаваемое Бен-Хададом, отравило мысли дамаскинцев. Узнав о случившемся, они бросились в пляс. Они прилюдно совокуплялись на рынках, в подворотнях, на проезжих частях улиц, в садах и в тени городских стен, не спрашивая при этом, ни кто твой супруг, ни кто твоя супруга. Их безумную похоть тешили подвиги, совершаемые жрецами, которых в этом прóклятом месте называют «храмовыми ослами». Их нельзя назвать жрецами, скорее, демонами.
Они, — голос Сарсехима возвысился до звенящего негодования, — потребляли самых порядочных женщин, которые добровольно позволяли нанизывать себя. Другие использовали камни, деревянные колы, кто побогаче — отлитые из золота и серебра фаллосы, которые во множестве расставлены возле их главного капища. Девственницы жертвовали еще несмятым лоном, юноши отрубали свои еще не знавшие женщин зебы и бросали их к подножию пьедестала.
Иблу перебил евнуха.
— У сирийцев свои законы, у нас свои. Разве у вас в Вавилоне каждая женщина не обязана раз в году послужить Иштар? Разве они не собираются на площади перед храмом и не ждут, пока чужестранец бросит ей в подол монету? Разве она не идет с ним и не совокупляется с ним в тени храма?
— Разве я возражаю, храбрейший?! Разве я вправе повысить голос и указать, что этот обычай, пришедший к нам из тьмы веков, давным — давно смягчился требованием соблюдать достоинство семьи. Разве мы в Вавилоне, а вы здесь, в Ассирии, не вознеслись до понимания святости предустановленного Ашшуром порядка, повелевшего соблюдать нравственный закон и заботиться о всяком, кто честен и исполнителен, кто почитает господина и храбро сражается с врагами, кто способен оберечь себя от демонов и защитить от них своих домочадцев? Спроси, о благородный, знаменитого уману Набу-Эпира, которого я вижу в этом зале — разве этот мир не создан Мардуком-Ашшуром, воплотившем в себе свет, добро и истину? Разве не его дети охраняют тишину и благодать в подлунном мире? Разве не в их числе неодолимая в бою и щедрая в любви Иштар?
Здесь Сарсехим, как бы дожидаясь ответа на эти звучные, но не имеющие отношения к делу вопросы, позволил себе перевести дух. Пауза в таких делах очень важна, она придает говоруну особый припах мудрости.
Сарсехим едва заметно скосил глаза в сторону Шурдана. Лицо наследника было холодно, но за этой холодностью Сарсехим различил немой и требовательный приказ — говори еще. Не молчи, не дай им смять себя.
Говори! Говори! Говори!
Салманасар вопросительно посмотрел на Набу-Эпира. Тот смутился и подтвердил, что ныне движение небесных сфер как никогда прежде согласовано с законами, установленными Мардуком-Ашшуром и обеспечивающими мир и процветание в мире живых. Точно измерен год, поэтому разливы священных рек происходят вовремя. Теперь можно с необходимой точностью определить местоположение любой звезды на небе и предвычислить ее ход на много лет вперед. Теперь можно точно предвычислить, когда бог Луны Син на миг прикроет лик бога Солнца Шамаша и наоборот, а это дает возможность точнее узнать волю богов. Это означает, что наука обрела силу предсказывать судьбу любого смертного, в ее силах предупреждать о приближении бурь, засух и землетрясений. Всякое покушение на установленный богами порядок может привести к нарушению хода времени.
— Чем это может нам грозить? — поинтересовался Шурдан.
— Тем, что земная твердь, имеющая, как известно, форму полушария, может рухнуть в первичный океан.
Наследник престола был удовлетворен.
Евнух со дня отъезда из Вавилона с непутевой скифянкой — как ей удалось избежать лап «осла» и, главное, зачем? — впервые почувствовал себя в своей тарелке. В такого рода спорах ему в Вавилоне равных не было. По наущению Закира он мог доказать что угодно и кому угодно. Он попытался привести еще несколько примеров, подтверждающих угрозу присутствия Бен-Хадада среди живых. Это грозит ввергнуть мир в состояние хаоса…
Салманасар движением руки запечатал ему рот.
Даже Иблу осознал неизбежность войны до победного конца. Далее отстаивать возможность переговоров с чудовищем, посягнувшем на честь дочери Вавилона, было небезопасно, особенно после злополучного происшествия, которое случилось с супругой племянника на охоте. Всех, особенно наместника Ашшура, очень беспокоило отношение царя к этому случаю, однако Салманасар хранил молчание, тем более угрожающее благополучию семьи наместника, что после слов предателя — евнуха, он явно склонился к точке зрения Шурдана. Эта смена настроения была осознана всеми присутствовавшими в зале сановниками.
