Евгений Веникеев - Звездный час «Весты»
— Николай Михайлович, — доложил он Баранову, — вижу одного турка и двух англичан у дальномера!
Он вздрогнул от близкого выстрела. Это Баранов, взяв «барановское ружье» из рук Николая Носкова, стрелка 1-го разряда, приведенного на мостик Перелешиным, сам стрелял по амбразуре броненосца. Володя сбоку увидел его лицо, бороду, прижатую к прикладу, отметил полную неподвижность корпуса, — то был опытный стрелок с твердой рукой. Вот он опустил винтовку, откинул затвор, вложил патрон, резко взвел курок, опять приложил приклад к плечу, недолго целился и выстрелил. Стрелял он с ожесточением, выдававшим необходимость разрядить многочасовое нервное напряжение физическим действием.
Выпустив пять пуль, командир передал ружье Носову, поднял бинокль, недолго смотрел в него.
— Братцы, — обратился Баранов к стрелкам и комендорам энгстремовского орудия, — видите солнечные блики на мостике турка?
— Видим, ваше благородие.
— Сто рублей премии на всех, если собьете прибор! Приготовиться! Пли!
Залп двух энгстремовских стволов и трех винтовок оглушил Володю. В подзорную трубу он увидел, как упали синие фигуры и исчезла красная феска. Но аппарат продолжал сверкать линзами на солнце.
— Молодцы! — объявил Баранов, — Хотя дальномер цел, но наблюдатели уничтожены. Премия выплачивается после боя. — Рады стараться, ваше благородие! — привычным хором ответили стрелки.
На юте грохнула мортира Кроткова, но взрыва бомбы не последовало.
— Отказала, — разочарованно сказал Баранов и велел Володе вызвать на мостик Перелешина-младшего. Яковлев нашел обоих минных офицеров у своих катеров. Они на всякий случай разводили пары в машинах и уже успели в этом. Услышав о приглашении Баранова, Михаил Платонович кивнул Жеребко-Ротмистренко и произнес:
— Сейчас я его спрошу.
Поднявшись на мостик, он первым делом посмотрел на броненосец, оценивая на глаз расстояние до него. А до острого шпирона турецкого корвета оставалось саженей 300-350.
— Михаил Платонович, — сказал Баранов, — противник, как видите, наступает уже не маневрируя. Очевидно, он намерен таранить «Весту». Прошу вас отправиться на корму, приготовить шест со снаряженной миной, проверить провода. Когда броненосец подойдет на длину шеста, откидывайте его от борта, не дожидаясь особой команды, по вашему усмотрению.
— Николай Михайлович, — ответил лейтенант, — я и Жеребко-Ротмистренко просим разрешения на атаку минными катерами. Их команды тоже рвутся в дело. Пары уже подняты.
Баранов, явно потрясенный предложением, с изумлением посмотрел на Перелешина.
— Но ведь сейчас же белый день, — воскликнул он, — это безумие! Никто еще не атаковал броненосец в открытом море, на ходу, да еще при свете солнца!
— Так тем больше чести тому, кто решится на атаку! — воскликнул Перелешин.
Баранов посмотрел на море вокруг.
— Михаил Платонович, — мягко сказал он, — посмотрите на волны — какая зыбь! Катера не выгребут против волны, а потом ведь для их спуска надо остановиться по крайней мере на пять минут! Нет, это невозможно! Оставьте безумную затею и отправляйтесь, пожалуйста, к кормовому минному шесту, он может нам скоро понадобиться.
Перелешин вздохнул, повернулся и стал спускаться по трапу. Володя провожал взглядом его изящную фигуру, жалея, что Баранов не разрешил минной атаки.
Крупная граната взорвалась над мостиком, ударила взрывная волна, масса осколков впилась в настил. Володя увидел, что Перелешин схватился за бедро и упал. Одновременно он услышал странный чавкающий звук и стоны справа от себя. Стрелок Носков лежал на мостике с оторванной головой, рядом умирал другой матрос с развороченной грудью. Из «Птички», катера Перелешина, повалил густой пар — осколком пробило котел.
Баранов и Володя одновременно подбежали и склонились над Перелешиным.
— Михаил Платонович, голубчик, куда вас? — спрашивал Баранов.
— Ногу… оторвало, — с трудом приподнимаясь на локте, ответил раненый, — не смог я минный шест осмотреть, — виновато продолжал он, — пошлите Жеребко-Ротмистренко, он в этом тоже прекрасно понимает. Но, если и с ним что случится, то помните, Николай Михайлович, главное — снаряженную мину к шесту крепить только перед самой атакой. А то взорвется ненароком…
Раненый разволновался. Баранов, понимая, что через несколько часов он, скорее всего, умрет, старался успокоить лейтенанта, обещая проследить, чтобы все исполнили в точности. Подбежали санитары, положили Перелешина на уже окровавленные носилки и понесли…
Из люка на юте появился старший офицер, за ним — Петров, Казнаков, волонтеры и переводчик. Их лица и руки были покрыты копотью, волосы и брови обожжены. Все были в одних сорочках, в руках — дымящиеся обрывки сюртуков.
— Пожар потушен, Николай Михайлович, — доложил старший офицер, — огонь не успел разгореться, тлела только мебель и ковер. Затоптали и сбили. А что с Михаилом? — ему уже сказали о ране брата.
— Он в лазарете, но, боюсь, дело плохо, нога оторвана почти у паха. Сами знаете, чем грозят такие вещи, — печально отвечал Баранов.
Над «Вестой» опять разорвалось несколько гранат, но осколки никого не задели. Володя подумал, что через несколько секунд броненосец окончит заряжать погонное орудие и с такого расстояния не промахнется. Море стало успокаиваться, зыбь стихала. Оставалась маленькая надежда на мортиру Рожественского, который что-то уж очень долго и тщательно наводил ее.
Баранов не выдержал:
— Юнкер, отправляйтесь туда и спросите лейтенанта Рожественского, собирается ли он вообще когда-нибудь стрелять?
Володя сделал шаг, но в это время мортира грохнула. В бинокли было видно, что бомба взорвалась прямо за бруствером погонного орудия.
— Ура! — не удержался Владимир.
— Спокойно, юнкер, — осадил его Баранов, — еще не ясно, подбита ли пушка. А вдруг она сейчас выпалит!
Но орудие молчало. Бомба Рожественского сделала свое дело.
— Уже легче, — заметил Баранов, возвращаясь на мостик, — потопить снарядами теперь он нас не сможет, — гранаты опасны только для людей, но не для корабля. Но остается удар шпироном. Вы, Владимир Платонович, можете спуститься в лазарет к брату, если будет надо, Яковлев вас позовет.
На мостике они застали князя Голицына-Головкина.
— Что вы здесь делаете, князь? — спросил Баранов.
— Я сейчас без работы, Николай Михайлович, — отвечал Голицын, — надоело торчать у своей мортиры, пришел, если не возражаете, полюбоваться пейзажем. А мостик-то, вижу, разблиндировали!
— Машина важнее, — ответил Баранов. Над мачтами разорвались еще две гранаты, но мелкие. Опять по палубе запрыгала дробь. Володя заметил, что Голицын все время держится между Барановым и броненосцем, прикрывай командира своим телом. Заметил это и Варанов.
— Послушайте, князь, что это вы торчите передо мной, как столб? Извольте отправиться на свой пост. — И повернулся к Володе:
— Господин юнкер, спуститесь в машину и спросите подпоручика Пличинского, не может ли он еще поднять давление пара. Даже с риском взрыва котлов. Нам необходимо оторваться от неприятеля!
Люк над трапом в машинное отделение был завален тюфяками, поэтому Володя прошел на бак, миновав комендоров Голицына, которые сидели на палубе под прикрытием надстроек.
— Как там, ваше благородие? — спросил один из них.
— Хорошо, братцы, — как можно бодрее ответил Володя, — все большие пушки у турка уже сбили!
Он нырнул в люк, спустился в нижний коридор и пошел по нему к центру корабля. Здесь было непривычно тихо, даже в ушах зазвенело. Шум машин внизу казался ласковым, монотонным и усыпляюще-мирным. Сюда не доносился грохот залпов, отрывистый лай очередей из энгстремовских орудий, более редкие выстрелы 9-фунтовых пушек. Володя спустился по трапу и… попал в ад. Страшная жара стояла в машинном отделении, раскаленные стенки топок матово светились. Люди были почти голые, пот лил с них потоками, оставляя дорожки на покрытой угольной пылью коже.
Володя не сразу узнал старшего механика Пличинского, но тот сам подошел к нему.
— Что наверху?
— Большие пушки у турок сбиты, но сильно страдаем от гранат. Ход у врага почти 14 узлов, он нас настигает и хочет таранить. Николай Михайлович послал спросить, не можете ли вы еще поднять давление.
Пличинский устало пожал плечами.
— Я и так удивляюсь, как котлы еще держат. Молодцы англичане, прекрасная машина! А кочегары — смотрите сами. Меняю через час, но и то на исходе вахты человек падает, как куль, прямо в уголь. Ведь больше пяти часов, как телеграф стоит на «полный вперед».
Делать было нечего, и Володя собирался подняться на палубу, которая сейчас казалась ему раем, несмотря на гранаты и шрапнель.
Сменилась очередная часовая вахта. К ним, шатаясь, приблизились две черные фигуры.
