Иван Клула - Екатерина Медичи
Протестантское движение принимало невиданный размах. С 1556 по 1559 годы, несмотря на преследования, у него появилось значительное количество новых приверженцев. В мемуарах того времени говорится о 2150 местах, где в 1562 году проводились богослужения с соответствии с реформированными обрядами. Посол Венеции Микеле Суриано подсчитал, что на общее количество населения – шестнадцать миллионов – было около четырехсот тысяч протестантов.
Но Гизов больше всего пугало даже не количество, а сила убеждений реформистов. После появления «Установления о христианской религии» в Женеве Кальвин установил республику, живущую в соответствии с новыми принципами веры. Теперь не только во Франции – в Германии в Англии, Шотландии, Нидерландах было много кальвинистов.
Гизы усовершенствовали репрессивное законодательство Генриха II: после Экуэнского эдикта (2 июня 1559 года), по которому еретиков приговаривали к сожжению на костре, в соответствии с декларацией Вилле-Котре от 4 сентября, зарегистрированной 23 декабря, приказывалось уничтожать дома, в которых собирались протестанты. Эдикт от 9 ноября устанавливал смертную казнь за созыв недозволенных ассамблей. Позже, еще один эдикт от февраля 1560 года указывал сеньорам – высшим феодальным судьям, применять это уложение, угрожая им, в противном случае, лишением права судить.
Королева-мать не была убеждена в необходимости таких суровых мер. Она стремилась выяснить численность протестантов, полагая, что в случае необходимости они смогут поддержать принцев крови. Она знала, что в августе возвращавшийся ко двору Антуан де Бурбон встретился в Вандоме с многочисленными друзьями, среди них был священник Морель, представлявший протестантскую Парижскую церковь. Пылкий Луи де Конде посоветовал своему брату решительно потребовать причитающуюся ему долю в правительстве. В случае необходимости он был готов взять в руки оружие. Позже Кальвин напишет Колиньи, что примерно в это время у него просили совета, считать [111] ли «незаконным сопротивление тирании, Божьи дети которой оказались в таком случае угнетенными». Он ответил отрицательно и отсоветовал браться за оружие, но согласился, что «если принцы крови требовали сохранения своих прав для общего блага и если палаты парламента присоединятся к их борьбе, то будет законно, что любой добрый подданный короля окажет им военную поддержку».
Восстание должен был организовать принц Луи де Конде. С 1558 года его влияние на гугенотов чрезвычайно возросло и он затмил своего старшего брата – слабовольного Антуана де Бурбона. Тот когда-то участвовал в собраниях на Пре-о-Клер, подталкиваемый своей супругой Жанной д'Альбре. Но он больше был привязан к своему королевству Наваррскому, чем к протестантской религии, что и продемонстрировал, согласившись проводить Елизавету де Валуа к Филиппу II; делая это, он надеялся вернуть себе испанскую Наварру, захваченную в 1513 году. Антуан был человеком мягким и не особенно храбрым. Это проявилось во время церемонии коронации: он почти не протестовал, когда его кузен, герцог де Монморанси, принц крови, был вынужден пропустить Франсуа Клевского, герцога Невэрского, ставшего герцогом и пэром на месяц раньше него; и, кроме того, он позволил в своем присутствии арестовать одного из своих дворян – Ансельма де Субселя, подозревавшегося в распространении клеветнических измышлений о Гизах.
В отличие от старшего брата, Конде был храбр и энергичен. Складывалась очень благоприятная для народного движения ситуация. Под напором финансовых затруднений Гизы опубликовали королевский ордонанс от 14 июля 1559 года. В нем говорилось об уменьшении численного состава войск, ставших ненужными после Като-Камбрезийского договора. Кардинал де Гиз угрожал виселицей толпе попрошаек, требовавших признания их заслуг. Большинство покинули двор в ярости. Они были готовы ухватиться за любую возможность отомстить. К этой злобе добавилось растущее недовольство политикой централизма и репрессий [112] Гизов. Но само по себе оно не могло быть использовано в качестве повода для выступлений: дворяне по-прежнему оставались приверженцами существовавшего режима, как Гаспар де Колиньи, например, который ограничивался мольбами о снисхождении к своим собратьям по вере, адресованными королеве-матери. Но мелкое дворянство, как и простой народ, оказалось жертвой ухудшения экономической ситуации.
В конце царствования Генриха II, по сравнению с началом века, постепенно очень многие потеряли две трети своей покупательной способности: особенно это коснулось тех, кто имел земельные ренты, с незапамятных времен установленные в неизменном количестве ливров, су и денье. Больше всех пострадало сельское дворянство, в то время как производители, торговцы, а особенно финансисты богатели. Деловой капитализм – крупные банки итальянских и германских менял – процветал, а государство все больше и больше влезало в долги. Оно брало взаймы не только у банкиров, но также и у собственных подданных – еще с того времени, когда в 1552 году Парижская ратуша установила первые ренты с очень выгодными процентными ставками и условиями, приносившими 8,33% дохода («за денье 12»).
Выплатить свои долги король мог только путем увеличения налогов или экономии. Гизы решили остановиться на последнем, выяснив, что общественная задолженность достигла 40 миллионов ливров, из которых 20 необходимо выплатить немедленно. От повышения налогов рассчитывали получить 12 миллионов. Но царившие в стране анархия и казнокрадство практически не давали возможности их учесть. Некоторым образом удалось сэкономить, частично распустив армию, но вместе с этим увеличилось количество неплатежеспособного населения. В своей реляции 1561 года посол Венеции сообщает о значительном обнищании королевства. Недовольные и неимущие пополнили собой ряды протестантов, особенно среди неугомонного дворянства юго-запада. «Эти преданные на один день люди, [113] тирании Лотарингцев предпочитающие «заблуждения папы», втягивали наименее убежденных протестантов в жестокость и бунт».
Так, очень своевременно оказались готовы войска и поле боя. В августе, на собрании в Вандоме у Антуана де Бурбона, появился и предводитель: это был Луи, принц де Конде, младший в семье, без особого состояния, хвастун и весельчак, человек храбрый и великодушный, но совершенно непостоянный в частной и общественной жизни. Он обратился в новую религию недавно, летом 1558 года, и его дом в Париже, в Нуайе и в Ла Фер стал, под влиянием его добродетельной супруги Элеоноры де Руа, центром объединения, святилищем и убежищем для новых протестантов.
Историк Ренье де Ла Планш рассказал, как принц Конде, желая узаконить готовящийся против Гизов заговор, приказал разыскать все обвинения, которые можно было бы выдвинуть против них, и действительно, «через свидетельства знатных и уважаемых людей выяснилось, что они совершили многочисленные преступления оскорбления величества, бесчисленные грабежи, мелкие кражи и брали взятки». Исходя из этого, совет принца Конде рассудил, что король был слишком молод, чтобы наказать за такие предосудительные действия, и обсудил возможность схватить самих Гизов, чтобы подвергнуть их суду Генеральных штатов.
Сам Конде не хотел рисковать собственной персоной в этой затее. Он нашел головореза – Ла Реноди, дворянина из Перигора, когда-то осужденного парламентом Дижона за изготовление фальшивых денег и считавшего Гизов виновниками своих несчастий. Сбежав в Женеву, он обратился там в протестантскую веру, но его очень плохо принял Кальвин, которому он поведал о своей злобе. Впрочем, его вера неофита и желание отомстить от этого не уменьшились. 1 февраля 1560 года в Нанте он тайно собрал сторонников Конде по случаю свадьбы. Эта ассамблея, имевшая целью заменить Генеральные штаты, должна была узаконить заговор. Арест Гизов был одобрен, а Ла Реноди утвержден в роли командира, которую ему доверил Конде. В его подчинении [114] находилось пятьсот дворян. Они разъехались по провинциям. По всем странам – Англии, Германии, Швейцарии, Савойе – набирали солдат. Их заставляли принести присягу немому капитану, как это было в моде у немецких наемников, не знавших своего командира. Заговорщики надеялись захватить короля врасплох и потребовать – уважительно, но угрожая оружием, высылки и суда над министрами: исполнение заговора было намечено на 16 марта 1560 года.
Сбор войска не прошел незамеченным, несмотря на то, что проводился тайно. В течение всего февраля поступали многочисленные предупреждения. 22 февраля король решил укрыться за стенами Амбуазского замка, способного выдержать осаду. Гизы прекрасно понимали, насколько непопулярна их репрессивная политика в области религии. Их сурово осудили не только канцлер Оливье, Колиньи, призванный ко двору как в качестве советника, так и в качестве заложника, но и сама королева-мать, которой удалось добиться оправдания советника Фюме – одного из парламентариев, арестованных вместе с Дюбуром.
