Александр Круглов - Сосунок
Высокий и крепкий и, пожалуй, единственный в каске и сапогах (остальные в обмотках, в пилотках) обернулся.
— Чего, старшой? — спросил зычно он издали.
— Я к пушке, к пушке пойду! Там пушка! — оторвал руку ото рта, показал на рощицу старшина. — Останешься за меня! Понял? А этих я забираю с собой. С собой! Поддержу вас огнем!
— Есть! Понял, старшой! — ответил ему Полищук.
— Ну, с богом! Все как приказано! Как в приказе! — напомнил ему старшина. — Так и действуй! Давай! Понял дело? Вот так!
— Понял, понял!
— Ну, давай!
И не теряя времени, не бросая больше понапрасну! слов, Полищук взмахнул согласно и, возможно, прощально рукой, повернулся и побежал за своими, за обозниками, едва поспевавшими за моряками, дальше, вперед.
И тут Матушкин что-то будто бы вспомнил. Резко повернулся опять к уходящим. Снова сложил руки у рта, закричал:
— Лосев! Лосев!
Услышал, остановился, обернулся первым опять Полищук:
— Чего, старшой?
— Лосева, Лосева ко мне!
— Лосева?
— Да, да! Ездового! Лосева! — старался пересилить он грохот. — Бегом ко мне его!
Что-то там у себя скомандовал Полищук. И от обозников отделилась фигура и побежала назад.
Матушкин широко, горячо рукой ему замахал, маня поскорее к себе и стал звать:
— Скорее, скорее, Лосев! Бегом! Наш ведь, ездовой, — объяснил старшина стоявшим вокруг:- Надо взять и его. — Увидел Ваню. Вспомнил вдруг, что тот про инженера сказал. Схватил его за плечо и к воронке, к воронке за собой потянул. Остановившись у края ее, глянул на дно. И пока ездовой бежал, своими глазами увидел, как, корчась, лежал там на комьях земли и пускал кровавые пузыри изо рта инженер.
— Нехорошо, — протянул хмуро, встревоженно Матушкин. — Слушай, сынок. До штаба сможешь дойти? Дорогу найдешь?
Тут подбежал ездовой.
— Ездовой Лосев явился! — доложил он, вытирая с лица ладонями пот, прерывисто, шумно дыша. — Вот туточки я!
Но Матушкин не слушал его.
— Найдешь? — повторил он, осторожно тронув Ваню за локоть. — Надо, сынок. Постарайся, найди.
А Ваня, недослушав, не взвесив еще ничего, ничего не желая и взвешивать, слепо веря своему старшине благодарный, покорный и почему-то уже преданный бесконечно ему, моментально бездумно ответил:
— Найду! Сумею найти!
— Санитаров найди. Хотя бы сестру. И поскорее, сынок, поскорей! — И неожиданно, как прежде, бывало, Ванин отец, таежник погладил его по голове, по сочившимся кровью бинтам. — Надо, надо, сынок, иначе умрет. — И застыл, пристально глядя Ване в лицо. Так и проняло насквозь бывалого, уже повидавшего всего старшину. Будто погладил по головке Николку — родного сынка своего, которого тоже… вот-вот — и на фронт…
"Эх, черт, — как и давеча, сжалось снова сердце отца, пусть и не Ваниного, а другого такого же, своего, но отца. — Какое это великое горе… Какое это несчастье — война! — Но тут же вспомнил, сообразил, что еще по стоянно терзало его, особенно в эту минуту, когда сосунок стоял с ним рядом, весь в бинтах и крови, а он, старшина, вел за собой против танков всех этих, собранных по тылам, неподготовленных, с винтовками словно палки в руках. — Эх, бы пушки… "Пэтээры" хотя бы сейчас… Хотя бы гранаты противотанковые. Какое же это великое счастье, — подумал вдруг он, — в такую вот минуту, когда враги вовсю прут на тебя, быть вооруженным как нужно, до самых зубов. Какое счастье! Чтобы не дать мальчишек вот таких убивать. По-настоящему ведь еще и жизни не видевших. И вообще чтобы землю свою как следует защитить. Чтобы дать так уж дать по врагам, по зубам! По мозгам! Всем, кто, гад, лезет на нас! — И, вскинув, вдруг потряс туда, за речку, в долину, где пылал и дымился Моздок, заскорузлым, грязным, тяжелым своим кулаком. — И ничего, — мелькнуло горько и гневно в его кипевшей сейчас ненавистно и мстительно голове. — Никогда, ничего для этого не надо жалеть! Ничего! На любые жертвы надо идти! Только чтобы никогда не быть слабее врагов! Никогда! Понят дело? Вот так!" — И, вздохнув, осторожно тронул опять кровавые бинты сосунка.
— Ну, беги, давай, сынок, — подтолкнул он Ваню Изюмова, как и давеча, когда погнал его к пушке с прицелом и завтраком. И, постояв-постояв с секунду-другую еще, поглядев, как бежит простреленный, перебинтованный, окровавленный сосунок, и сам побежал, позвав за собой остальных. — За мной, ребята! За мной! — И, перекинув винтовку в левую руку, а правой придерживая трофейные немецкие гранаты за поясом, тяжело затопал кирзовками по перепаханной бомбами, минами и снарядами каменистой кавказской земле.
