Вера Хенриксен - Святой конунг
— Финн не такой храбрый, каким хочет казаться, — сказал он, — но больше всего на свете он боится того, что люди узнают, что он трус.
Большую часть следующего дня Кальв и Финн провели в беседе наедине, и Сигрид имела возможность получше узнать Гудрун. Она была очень общительной, во всем ее облике чувствовалась сговорчивость и податливость. Но Сигрид с ней было скучно; Гудрун была на восьмом месяце беременности и говорили только об этом.
До этого у Финна и Гудрун был только один ребенок, дочь, которую звали Ингебьёрг, лет девяти-десяти. Она была такой же светловолосой, как и мать, и такой же кроткой. Но у нее был звонкий, заразительный смех, которого не было у матери.
В это утро она была занята тем, что показывала Тронду усадьбу, и они бегали повсюду наперегонки. Они перекликались и смеялись, и их голоса отдавались эхом среди домов.
И глаза Ингебьёрг округлились от восхищения, когда Кальв, Финн и их дружинники стали метать копье; Тронд тоже бы с ними, и он бросал копье лучше многих взрослых.
За день до отъезда — а это было на четвертый день их пребывания в Аустроте — Сигрид разговаривала с глазу на глаз с Финном. Сначала речь шла о святом Олаве.
Он не был удивлен ходом ее мыслей, Кальв наверняка рассказал ему о том, что она изменила свое отношение к королю. И когда она выразила желание послушать о поездке Олава в Гардарики[6], он охотно принялся рассказывать.
Он сказал, что король был очень замкнут и все время размышлял о своей судьбе. Но с Финном он общался больше, чем с остальными. Он говорили ему о своих сомнениях, о том, что он пришел к власти в Норвегии дурным путем. Ведь он стал претендовать на власть в качестве потомка Харальда Прекрасноволосого. А право рода Харальда Прекрасноволосого на власть было основано на старинной языческой вере в то, что этот род происходит от бога Ингве-Фрея. Находились и такие, которые считали, что прежний конунг из этого рода, Олав Альва Гейерстадира, возродился в конунге Олаве.
Но сам король считал, что после того, как он окрестит страну, Бог простил его за то, что он призвал на помощь язычество. И только теперь, в изгнании, покинутый почти всеми, кто был близок к нему, отверженный Богом, он начал в этом сомневаться. Он стал подумывать о том, что, возможно, его собственная власть для него дороже Христа.
Он наложил на себя суровое покаяние. И ему хотелось быть мягче по отношению к другим; он говорил без всякой ненависти о тех, кто покинул его. А о Сигвате Скальде он вообще отзывался с любовью.
Людям короля это мало нравилось. Но когда стало известно, что Сигват отправился в Рим, Олав заметил, что скальд наверняка отправился туда, чтобы помолиться за своего короля.
Он сам заводил разговор о пилигримском странствии. Он подумывал также о возможности возглавить царство, предлагаемое ему конунгом Ярицлейвом[7]: народ там был языческий, так что он мог обратить этот народ в христианство. Его люди не советовали ему этого делать, да и у него самого не было особого желания.
Но когда из Норвегии пришли весть о том, что Хакон ярл мертв, он тут же заявил, что это знамение Господа; Господь принял его покаяние и вернул ему удачу. И когда ему во сне явился Олав Трюгвассон и посоветовал ему вернуться в Норвегию, он совершенно уверился в том, что такова воля Божья.
И он с важным видом покинул Гардарики.
Финн замолчал, давая этим понять, насколько важно все то, о чем он говорит. Но Сигрид показалось, что стремление короля вернуться в Норвегию едва ли свидетельствует о том, что он думал прежде всего о служении Христу. Она полагала, что он сослужил бы Христу лучшую службу, если бы обратил в христианство язычников в царстве Ярицлейва, чем если бы вернулся обратно в страну, которая уже была христианской. И после рассказа Финна о его возвращении она была уверена, что за его смиренным поклонением Христу явно просматривается его собственная жажда власти, становящаяся все сильнее и сильнее по мере его приближения к Норвегии.
Оказавшись в Свейе, он набирал в свое войско даже язычников, хотя первоначально заявлял, что собирается иметь дело только с христианами. Финн сказал, что он пытался окрестить их, и многие на это пошли. Но тех, кто не захотел креститься, он все равно оставил в своем войске; и во время сражения он поставил их на левом фланге. Большинство его людей поддерживало его, и все они были у него наперечет.
Финн рассказал еще о видении, которое было у короля во время перехода через горы. Он увидел перед собой всю страну, как на ладони; он увидел не только те места, где он бывал, но и те, где никогда не был. Финн сказал, что епископ назвал это видение великим и святым. Финн ждал, что Сигрид что-то скажет на это, но она молчала.
Она вспомнила рассказ священника о том, как зло соблазняло Иисуса, показывая ему все страны мира и их великолепие. Все это будет принадлежать тебе, если ты падешь передо мной на колени и будешь преклоняться мне, сказало ему зло; все это будет твоим, если ты вернешься к старым богам, к удаче рода Харальда Прекрасноволосого…
Финн рассказывал дальше. Король отказался сжигать деревни в Инндалене и Вердалене. Он вдруг сказал во всеуслышание, что на этот раз борется не за Христа, а за свою собственную власть. Ради Христа он мог сжигать и грабить, но ради себя самого не станет этого делать. Все были удивлены; если бы он грабил и сжигал деревни, в войске бондов возникло бы замешательство, а это увеличило бы возможность его победы. Многие считали, что он поступает дурно по отношению к преданным ему людям, отказываясь от такой возможности.
Получилось так, что король заключил сделку с Богом. Борясь за свою собственную власть, он выдавал это за волю Бога; при этом он напускал на себя смирение, пытаясь всеми способами умилостивить Бога. Слушая рассказ Финна о знамении и покладистости короля, о совершенных им убийствах и его жажде мести, о том, что он переманил к себе отъявленных головорезов, обещая им имущество и богатство его противников, Сигрид все яснее и яснее понимала, как короля шатало из стороны в сторону. Король не полагался на своего Бога; он не решался отдаться целиком в Его руки, зная о том, что Бог, если захочет, может даровать ему победу и с горсткой преданных ему людей, сражающихся без всякой мысли о наживе.
Или, возможно, подчиняясь воле Господа, он начал прозревать истину, увидев, каким ничтожным будет его войско, если он отошлет прочь язычников и головорезов: Бог призвал его в Норвегию для того, чтобы он умер там. Но он не желал сдаваться; он продолжал идти против Бога, используя свою королевскую власть.
И накануне сражения у него опять было видение. Оно пришло к нему во сне, напоминая сон святого Якоба. Финн сказал, что король спал, положив голову ему на плечо; он спал до тех пор, пока Финн не разбудил его, и был очень недоволен, что его потревожили.
Он видел во сне лестницу, ведущую на небо, и он поднимался по ней и настолько приблизился к небу, что мог слышать пение ангелов, когда его разбудили. Его самого очень обрадовал этот сон, но Финну это показалось плохой приметой; он полагал, что этот сон предвещает смерть.
Казалось, что король сознательно закрывает на это глаза, считая этот сон не предвестником смерти, а предвестником победы. Бог стал на его сторону. Король может завоевать власть в стране и обеспечить себе место на небе.
И с таким настроением Олав Харальдссон пошел в бой, с крестом на щите и мечом Победитель в руке; этот меч был похищен из могильного кургана Олава Альва Гейерстадира и таил в себе страшную колдовскую и языческую силу.
— Многого из того, что произошло перед стиклестадской битвой и во время нее, я так и не понял, — признался Финн. — Я знал только, что…
— … что подобного ему короля никогда не было и никогда не будет в стране, — закончила за него Сигрид.
Финн рассмеялся.
— Хорошо, по крайней мере, что мы оба думаем так, — сказал он.
— Мы думаем не совсем одинаково.
— Как это?
— Я вовсе не считаю, что при жизни конунг Олав был лучшим из всех королей, которых знала страна. Он сделал много хорошего, ввел христианство и справедливые законы. Но он был властолюбив и самодоволен, своенравен и груб, и он не останавливался перед изменой, чтобы достигнуть желаемого. Он стал святым в смерти. На небе он стал лучшим из королей страны, стал конунгом Норвегии на вечные времена.
Финн снова рассмеялся.
— Ты говоришь, словно священник, — сказал он, — и время покажет, насколько наши мнения о короле совпадают.
С этими словами он положил свою ладонь на ее руку.
После его ухода Сигрид сидела еще некоторое время и размышляла о сказанном. Она считала, что король Олав всегда беспрекословно выполнял волю Бога. И только теперь до нее стало доходить, чего ему стоит каждый шаг на его пути. И она подумала, что в своей последней, смертельной битве, отзвук которой теперь долетал до нее, он должен был сражаться как дракон, напоминающий вырезанное из дерева чудовище. И ставкой в этой схватке была его королевская власть и честь, королевское право и сама его жизнь.
