Жорж Бордонов - Золотые кони
Меня не было в Верховном Доме, когда туда привели Комиоса. Он выдавал себя за уроженца Нарбонии, моего друга, сотоварища по оружию. По этой причине Гобаннито после того, как помог ему бежать из тюрьмы вергобрета, направил его в Эпониак. Гобаннито ничего не знал ни о белом олене, ни о моей роли в жизни города. Шиомарра, узнав о появлении моего друга, приказала немедленно принять его. Я не знаю, каковы были расхождения между его рассказом и моими измышлениями о детстве. Когда я вернулся, она сама сообщила мне о прибытии «нарбонца». Сказала, что из уважения ко мне велела поселить чужеземца в Верховном Доме, поручив его размещение Оскро.
— Ты погрустнел? Ты не рад видеть своего старого друга?
— У меня много друзей, ты же знаешь.
— Он рассказал мне о твоих родителях, вашем доме на Черной горе. Почему ты не сказал мне, что так знатен? Твой друг признался, что стены в твоем доме были вытесаны из камня, который называется мрамор.
Она старалась говорить с улыбкой, но в глазах ее светилась тревога, почти гнев, они были прикованы к моему лицу, пронзительные и безжалостные.
После полудня я смог остаться с Комиосом один на один. Кивнув на мои длинные усы и отросшие волосы, он ухмыльнулся:
— Ты и впрямь похож на галла, Браккат!
Увидев удивление на моем лице, он поспешил рассказать о себе:
— Не пытайся меня вспомнить, старина. Мое имя Фурний, меня многие не любят за пронырливость, но зато я на хорошем счету у Цезаря, твоего кузена, как шпион, вот уж десять лет как я мотаюсь из Рима в Галлию и обратно. Я говорю на их языке лучше, чем на родном. И все же мне пришлось потрудиться, прежде чем я разыскал тебя. Без этого подлеца Гобаннито я кончил бы жизнь на дне Луары с камнем на шее. Скажи, это правда, что вергобрет не поддерживает врагов Рима? Он хочет понравиться императору, не так ли? Но этот Гобаннито все ему портит, как я убедился. Но хватит о нем, ему недолго осталось гадить, клянусь богами!.. Ты не слишком разговорчив… Советую продолжать в том же духе. Нельзя доверять никому… Я слышал о тебе, и довольно часто, когда вел свои делишки в Риме. Ты помогал Крассу, защищал его клиентов… Кстати, их дружба с Цезарем кончилась. Точно говорю. Старый Красе в последнее время уже не раз получал приглашения на ужин к императору. Ему стало этого мало, и он решил добиваться военной славы. Представляешь! Никого нет в Риме богаче его, но ему все мало! Он собрался на войну, а сам не может и часа продержаться в седле. Сенат его не поддержал…
— Зачем ты послан в Галлию? Кто тебя отправил, Цезарь?
— Он. Подумай только, великий Цезарь беспокоился о тебе, о своем дорогом родственнике и друге: он сказал мне, что центурион Тит Юлиус Браккат послан в Галлию с целью как можно скорее доставить ему сведения. Он боится, не случилось ли с тобой несчастье. Он недоумевал по поводу твоего молчания и послал меня тебе на подмогу. Я повторил весь твой путь, добрался до андского лагеря, где имел удовольствие познакомиться с легатом седьмого легиона. Кстати, он очень сокрушался, когда ты пропал, и уже мысленно похоронил тебя. Но, слава богам, я нашел тебя целым и невредимым и надеюсь, тебе есть, что передать Цезарю. Но скажи, почему ты не отослал своего верного Котуса обратно в лагерь? Разве это не было предусмотрено?
— Я счел, что для лучшего исполнения моей миссии полезно остаться здесь еще на один срок. Я имею на это право по договоренности с Цезарем.
— Я не собираюсь мешать этому. Но почему все же ты не отправил Котуса?
— Ты не знаешь, как трудно нам здесь приходится. Мы только на вид свободны. За нами наблюдают.
— Ты собираешься и меня задержать здесь из осторожности? Но мне необходимо возвращаться.
— Сегодня?
— У меня есть приказ вернуться в Равенну к Цезарю как можно скорее.
— А у меня есть приказ выполнить свою миссию. Цезарь дал мне полную свободу действий. И я запрещаю тебе мешать мне.
— Я не спорю с тобой, центурион. Если ты настаиваешь, я останусь здесь еще на пару дней. Но потом ты должен придумать для меня способ сбежать отсюда, чтобы на тебя не легло подозрение. Клянусь Меркурием! Ты не довольствуешься малым!.. Но воспользуемся нашим уединением и поговорим о деле. Скажи, эти арбатилы представляют какую-нибудь силу?..
Я не мог не передать хотя бы незначительные сведения. И я стал выдавать их, но не полностью и искаженными. Попутно я думал о том, что у Цезаря будет возможность угадать, кто скрывается за ударом, который его ожидает. Наша беседа была такой продолжительной, что королева послала за нами, чтобы пригласить на ужин.
— Я вижу, — сказала она мне, — что вы восстановили добрые отношения.
Я видел, как хитрые глаза Оскро скользили по краю его миски. Наконец он не выдержал.
— Это правда, — спросил он, — что ваш нарбонский народ настолько мал, что каждый соплеменник там близко знает другого? Сколько же вас, если не считать ваших римлян?
В течение всего ужина он вставлял подобные замечания и беспрерывно подливал вина в чашу Комиоса-Фурния. Потом увел к себе. Методы его не отличались фантазией.
На другой день Комиос сказал мне:
— Этот болван хотел поймать меня. Он отвел меня в свою комнату. Кстати, могу порекомендовать его служанку, она красива… У него припасена в тайнике амфора с вином доброй выдержки! Мы выпили его столько, что я уже долго вообще не испытаю жажды. Но не тревожься, из меня таким способом ничего не выжмешь. В тавернах мне частенько приходится… Я нес всякую чепуху.
— Прими мои похвалы.
— Но ты не рассказал мне ничего о том, что венеды присылали послов в Эпониак. Они назначили тебя военачальником? Неплохо. Но почему ты скрыл это?..
В тот день была облава на волков в лесу около Праведной горы, и я пригласил его. Он занял позицию поблизости от меня. Когда волки выскочили из леса, преследуемые сворой гончих, их встретил дождь стрел. В запале охоты никто не заметил, как мой друг Комиос упал на снег среди кустов со стрелой в спине. Когда один из рогатчиков наткнулся на него, разведчик уже испустил свой черный дух. Никто не мог заподозрить меня в убийстве, несчастье приписали несчастному случаю. Мне же выражали сочувствие, ведь я потерял доброго друга.
Глава IX
Да, никто не мог заподозрить меня. Никто, кроме Шиомарры. Она сказала мне прямо:
— Ты говоришь на языке римлян. Не пытайся отрицать это, вас подслушивал тот, кто умеет отличать этот язык от всех других. Разве могут два друга, встретившись после долгой разлуки, разговаривать на чужом языке? Или вы хотели что-то скрыть? Но потом ты убил его! Не лги мне, я видела твое лицо перед охотой, видела, как ты выбирал стрелы: ты искал самую острую, проверяя пальцем ее наконечник. Зачем ты это сделал, Бойорикс?.. Прошу тебя, откройся мне, рассей мои ужасные подозрения. Скажи мне, что я ошибаюсь!
— Нет. Комиос был посланником Цезаря.
— Но тогда…
И тут моя душа, отягощенная смрадной тиной лжи, не выдержала, я выдал себя:
— Все то, в чем ты подозреваешь меня по подсказке Оскро, все это — правда. И даже хуже, чем ты предполагала. Перед тобой лазутчик римской армии, Тит Юлий Браккат, двоюродный брат Цезаря, центурион, засланный им сначала в андский лагерь на Луаре, потом в Ратиак и, наконец, в твой город. Зачем? Великий Цезарь хотел знать о ваших намерениях, силах, связях с венедами. Без этих сведений ему не одолеть вас. Если он потерпит неудачу, его осудит римский Сенат. В Риме не терпят неудач, даже если они оправданны.
Обескровившиеся вмиг губы Шиомарры судорожно вздрагивали, глаза расширились от ужаса. Я схватил ее за поледеневшие руки и заставил сесть.
— Тит Юлий Браккат… Римлянин… — бормотала она.
— Будь мужественной.
— Как мне плохо!
— Попытайся понять меня, моя несчастная, моя любовь… Я ненавижу Рим. Из-за него я чуть не убил себя. Возле тебя я обрел смысл жизни. Ради тебя я пожертвовал всем: честью солдата, родством, семейными традициями… Послушай! Моя мать не была римлянкой, она родилась в Нарбонии. Я называю себя сейчас именем ее отца, моего деда, он был одним из принцев вольков, его звали Бойорикс…
Я был в исступлении и уже не мог остановиться. Все, что душило меня столько дней, выплеснулось в одном порыве наружу. Единым потоком слов вышел из меня рассказ о бестолковой юности, неоконченном обучении, противоречивых начинаниях, женитьбе на Теренции; о годах, проведенных в услужении у банкира, обо всех моих неудачах в политике, долгах, прозябании в ламбезийском укреплении, о возвращении в Рим, о полном крушении и последовавшем предложении Цезаря, секретной миссии…
Когда я умолк, совершенно опустошенный, задыхающийся, в комнате восстановилась грозная тишина. Мне показалось, что сама злая колдунья-ненависть вселилась в Шиомарру, заставила ее стиснуть одной рукой совок для золы очага, другой — рукоять кинжала, исказила гримасой гнева ее нежное лицо, напрягла все ее тело, закричала ее голосом:
