Владислав Бахревский - Разбойник Кудеяр
Спал Кудеяр на дереве. Было у него неподалеку от Черного Яра гнездышко. Коня пастись отпустил. Сам забрался на дуб, лег на сухие прошлогодние листья и, засыпая, спросил себя:
— Где же твои люди, Кудеяр?
Глава 2
Городок сладостно спал.
В тот предутренний час не только обыватели, их чада и жены посвистывали, посапывали, почмокивали, не только их скоты похрюкивали, повизгивали, но и воевода спал.
После многих бессонных ночей он спал хорошо, ибо, решившись, написал в Москву челобитную.
Дела в городе шли плохонько. Коли строили — недостраивали, коли думали — недодумывали, Богу молились — недомаливались. Чего там! С тюрьмой и то управиться не могли. Крыша в тюрьме прохудилась, а денег на починку нет. Два сторожа было. Один сбежал, другой помер. Некому тюрьму сторожить, а в ней без малого две дюжины молодцов. Целовальника для тюремного присмотра на сходе избрали курам на смех. Девяносто лет себе сказывал. Что с него спросишь?
Послал воевода челобитную в Москву, и отлегло на сердце. То сам голову ломал, теперь пусть в Москве кумекают.
Если воевода спокойно спит, то часовые и подавно. Кому надо, не будет ломиться в новые ворота. Зачем? Ведь, кроме новой стены, есть еще три стареньких, сгнивших, щербатых.
Кудеяр как раз был тем человеком, кто в новые ворота ломиться не стал.
Он шел по городу, особенно не таясь, но и не дразня судьбу. Вот он, дом воеводы. Хороший дом, каменный, дальше пустырь. В конце пустыря новехонький тын тюрьмы. Тын воевода поставил. Лес был рядом, ставили его сами тюремные сидельцы. А вот крыша сгнила. Кровельщик нужен, да кровельщику платить изволь.
Кудеяр подошел к притюремнику, избе для сторожей. Тронул дверь — подалась.
На лавке спал старичок-целовальник. Воевода заставил его стеречь тюрьму, покуда не найдет сторожей.
Кудеяр тронул старичка за плечо. Открыл тот глаза, зевнул, а потом как разинет пасть свою беззубую. Кудеяру пришлось рот старику перчаткой прикрыть.
— Не шуми, дед! Вставай, тюрьму откроешь! — и пистолет показал.
Вышли на тюремный двор. Был он пуст и гол. Посреди стояла двухэтажная изба четырех саженей в длину и в три с половиной в ширину. Старичок подошел к тюремной избе, отомкнул огромный замок. Замок выпал из пробоя и шмякнулся целовальнику на ногу. Целовальник ойкнул и сел на землю.
— Вставай! — приказал Кудеяр.
— Не могу, — прошептал бедняга, мигая крошечными глазками, — прослабило меня!
Кудеяр нагнулся, вынул из замка ключи. Отворил другую дверь. Оглянулся. Старичок стягивал порты.
Кудеяр толкнул дверь и вошел в темницу. Спящие на нарах люди зашевелились.
— А ну, вставайте! — крикнул Кудеяр.
Узники повскакали с мест.
— Слушайте меня! — Кудеяр поднял руку. — Вы свободны! Можете идти на все четыре стороны, но я зову вас к себе в дружину. Я отбираю у богатых и отдаю бедным.
— Кто ты есть? — спросил удалец, голый по пояс.
— Я — Кудеяр.
— Кудеяр, я иду с тобой.
— И я! И я! — закричали тюремные сидельцы.
— А я не пойду, — сказал мужичок в армяке. — Вина моя небольшая. Посажен всего на три дня, а два я уже отсидел. Мне деток покинуть жалко.
— Я никого не принуждаю. Со мной пойдут только охотники.
— Веди! — гаркнуло более дюжины глоток.
— Тихо! — приказал Кудеяр. — У нас нет оружия. Не забывайте. Идемте к дому воеводы и добудем оружие!
— А заодно и одежду, — сказал голый.
Налетели на сонный двор. И вот все на лошадях, и у всех есть если не острое, так тупое оружие, и то, что стреляет, и то, что колет.
Нагло — к городским воротам, ворота для них догадливо распахнуты. Уходите, ради бога!
Ушли.
Выехали к реке. Спешились. Бросились в воду. Поскребли грязные телеса. И опять на коней, к дубраве. Развернули скатерть с воеводского стола.
Ели, ели, ели и пили!
Выпивши, повалились на траву. Лежали, трогая осторожно тугие животы, отдуваясь бережно, боясь потревожить пищу.
Кудеяр не торопил людей. Ждал. Отлежались.
— Славно! — сказал молодец в парчовом кафтане, и Кудеяр узнал в нем голого. — Нам бы давно догадаться потрясти воеводу. Спасибо, атаман. Ты нам дал волю, а мы клянемся головами, что не выдадим тебя ни в битве, ни в пире.
— Клянемся!
— На коней! — приказал Кудеяр. — У нас далекая дорога.
Посчитал людей. Восемнадцать. Что ж, не полк, но тоже сила.
Глава 3
Аксен Лохматый с Васей Дубовой Головой сидели на поляне и жарили заднюю ногу поросенка. Это все, что осталось от матушкиного подарка атаману.
Кудеяр исчез на целую неделю. Куда и зачем, не сказал. Холоп тоже исчез. Ушел к Егору-кузнецу и не вернулся покуда.
Аксен на воздухе свежем да на свининке подобрел, злость с него слетела, руки работы требовали.
Начал было Аксен избушку городить — одному тяжело, а Дубовая Голова заленился.
— Не затем я в разбойники пошел, чтоб работать, — погнал он от себя Аксена. — Я дома у матушки наработался.
Целыми днями шлялся Вася по траве, то на солнышке, то в тенечке. Аксену такая жизнь была не по нутру: по детишкам скучал, по жене, а возврата домой не было.
Мясо разделили, съели.
— Теперь спать! — потянулся Дубовая Голова.
Аксен плюнул с досады.
— Как птица Божья: поел — и голову под крыло!
— Чего сердце распаляешь зазря. Будет день — будет пища.
Сказал, отвалился от костра, положил голову на кочку и захрапел.
Вздохнул Аксен, покрутил лохматой головой и лег возле Васи.
Проснулся, и в пот его вдарило. Вся поляна скотом забита.
Крестным знамением себя осенил — не исчезло видение.
Крестом по стаду — живехонько!
Глядит, сидят на поляне три мужика. Двое без шапок, а третий — хоть и жарко, а в шапке.
— Кто вы такие?! — гаркнул Аксен, поднимаясь в рост, торкнув при этом Васю ногой в бок. Вася на другой бок перевернулся, и мужики не испугались.
Те, что без шапок, разостлали перед тем, кто в шапке, скатерть, поставили две четверти водки, жбан квасу, каравай хлеба.
В костер дровишек подбросили, баранчика на кол, и загулял по поляне, щекоча ноздри, самому Господу Богу не противный, великий дух жареного мяса.
Вася потянулся, дыхнул, хлоп ладонью по животу — и на ноги вскочил.
— Я же говорил: будет день — будет пища!
— Кто вы такие? — опять спросил пришельцев Аксен.
Тот, кто был в шапке, сказал что-то мужикам без шапок. Те поклонились ему в ноги, а потом повернулись к Васе и Аксену. Один из них голосом зычным и властным сказал:
— На колени, холопы! Государь всея Руси Василий Иванович Шуйский, престол которого похищен многохитрыми Романовыми, приглашает вас за свой царский стол!
Мужик в шапке согласно закивал головой.
Аксен, почесывая спину, смотрел на него хмуро и недоверчиво. Вася же на колени встал: баран, насаженный на кол, был зело духмянен. Если товарищ на коленях, делать нечего, может, и вправду царь перед тобой. Время неспокойное, у бояр на уме одни хитрости. Опустился возле Васи Аксен, и все тут обрадовались. Откупорили четверть. Царь Василий Иванович Шуйский достал из-за пазухи серебряную братину с письменами.
Говорливый мужик пояснил:
— На этой братине царский знак государя нашего, всея Руси великого князя Василия Ивановича.
Аксен Лохматый повертел братину, ковырнул ногтем царскую корону и спросил с пристрастием:
— У царей царские знаки на теле должны быть. Есть ли они у Василия Ивановича?
— А как же! — Говорливый мужик чуть нос Аксену не показал. — Погоди, вот смилостивится государь, поверит в вашу дружбу, тогда и объявит царские свои метки.
Царь Василий Иванович взял у Аксена братину, наполнил водкой, выпил, крякнул и закусил.
— А теперь вас буду жаловать! — объявил он голосом громким и сиплым. — Первую мою чашу дарую Гришке, воеводе московскому!
Говорун принял братину двумя руками, поклонился государю и выпил.
— Вторую чашу дарую воеводе рязанскому!
Молчаливый мужик тоже выпил.
— Третью жалую тебе! — Государь ткнул пальцем Аксена в грудь.
— Как зовут?
— Аксен.
— Ты, Аксен, будешь управителем всея Сибири. Радуйся, что оказался возле меня прежде других!
Аксен, хлебая вино, поперхнулся, глаза полезли прочь с лица, как рак сделался: «Был гол как сокол, а тут целая Сибирь подвалила!»
Васе от Василия Ивановича достался город Псков, Дубовая Голова, не будь дурнем, запросил грамоту. Государь нахмурился, но подумал и решил, что Дубовая Голова — человек деловой, а потому прибавил ко Пскову Новгород.
— Мне врагов моих одолеть надо, а уж там, как захватим на Москве приказы, бумаги будет сколько угодно.
Когда прикончили вторую четверть, государь поведал о своих тайных думках.
