Владислав Бахревский - Хождение встречь солнцу
По торжищу вели человека. Он был обвешан дохлыми собакой, петухом и кошкой. Палачи рвали время от времени клещами его тело, и человек катался по снегу, кровавя его, тонко и долго выкрикивая стон.
— Что он сделал? — спросил царь.
— Убил мать, — ответил ближний боярин.
— Топить ведут? — опять спросил царь, хотя знал ответ наперед.
— Топить ведут.
Царь перекрестился.
— Я милую его, — сказал он тихо, радуясь своей великой власти и своей доброте. — Велите повесить, бедного. Холодно в воде-то.
Загрустил. Грустно, когда люди режут друг друга, душат. А ведь как хорошо — жить в любви, в согласии, в труде, в помыслах о боге. И услышал вдруг царь пение. Серебряно, будто лето на дворе стояло, пел кто-то молодой, души чистой:
Господи, силою твоеювозвеселится царьи о спасении твоемвозрадуется зело!
Голосу вторили хрипло, обмороженно.
Царь велел остановиться перед певцами. Пели слепые странники. Одеты они были худо, только старик, закутанный в женский платок, — совсем воробышек — был в новеньких валенках.
Кто знает, как заприметили слепые царя, но запели они молитву, сложенную в его честь.
— Боже единый и премудрый, и страшный и превеликий, превыше небес пребывающий, живущи в свете неприступном в превелицей, велепней и святой славе величества своего! Тобою, господом, Христом избранному и почтенному и превознесенному и возлюбленному и святым елеем помазанному, великому государю нашему царю и великому князю Алексею Михайловичу всея Руси, самодержцу и многих великих государств и земель, на востоце сияющих, и на севере пребывающих, и к югу подлежащих, и к западу касающихся, пребывати ему во святой твоей воле и творити волю твою благу и благоугодну и совершенну.
Опять заливался серебряный голос, но как царь ни всматривался в слепцов, не мог угадать, чей этот голос.
— Кто поет благолепно? — спросил Алексей Михайлович.
Слепцы замешкались, потом разомкнули свое кольцо, и царь увидел горбатенького. Был он молод, пригож лицом и бос.
— Как же голос твой на таком морозе сберегается? — удивился царь.
— Милостью божьей.
Отрок поднял на царя синие глаза, и тот чуть было не вскрикнул.
— Да не Василием ли зовут тебя?
— Васькой.
— А не ты ли коня мне своего отдал?
Василий встал на колени, ткнулся лбом в снег.
— Спасибо, государь, царь и великий князь всея Руси, Алексей Михайлович, что не забыли меня, ничтожного.
— Тебе спасибо! Искал я тебя и знаю то зло, которое учинилось. Отведите его в Кремль, к моим бахарям и домрачеям, и старика возьмите, — приказал Алексей Михайлович слугам. — Сколько лет ему?
Дед, трудно ломая колени, упал перед царем.
— Сто лет, батюшка великий и премудрый…
— Как хорошо! Он и деда моего застал, Федора Ивановича, и прадеда моего великого. Пусть он мне вечером расскажет свои сказки… А всех слепцов накормить и напоить вином бесплатно.
Слепцы кланялись, а царь, творя добро, следовал дальше.
— Хорошо-то как царем быть! — сказал он ближнему своему боярину Василию Ивановичу Стрешневу. — Сколько ведь за день можно доброго людям сделать!
— Истинно, государь!
— Слава тебе господи! Слава тебе господи! — Алексей Михайлович смахнул с пушистых ресниц радостные слезы, и тут ему доложили: приехал в Москву митрополит Новгородский Никон.
— Вот ведь! — царь расплакался от счастья. — Вспомнил господа нашего бога, и Никон объявился. Святой, строгий и любезный брат мой, господу человек угодный. В Кремль! В Кремль!
В день святого Зосимы и Савватия
20 сентября 1648 года бешеное море подхватило коч Герасима Анкудинова, вознесло над каменным берегом и уронило. Коч разломился, но люди уцелели, не повезло только одному — умер.
Дежнев и Попов подошли к берегу.
Высадились.
Люди Анкудинова из обломков коча уже успели запалить костер, теснились вокруг огня, жалкие, мокрые.
Герасим был один. Он стоял лицом к морю, без шапки, слюдяной от застывшей на одежде воды.
Дежнев молча постоял у костра. Люди Анкудинова глядели на него с надеждой и страхом.
— Пойдете ко мне на коч, — сказал Дежнев.
Ожили, зашевелились, заулыбались.
Семен направился к Анкудинову. Герасим повернулся к нему лицом.
— Ликуй, Семен! Судьба на твоей стороне… Пожалей меня, Семен! Пожалей!
Слезы текли из его глаз, леденели, но голос был тверд.
— Пойдешь на моем коче, Герасим.
— Не пойду на твоем коче, Семен. Или мало тебе моего позора и моей нищеты? — Рухнул на колени. — Радуйся!
— Дурак.
Герасим вскочил.
— Не дурак. Да что вы знаете об Анкудинове? Что вы знаете о его помыслах, о его мечтах? Это сердце мое разбилось, Семен! Это не коч, это я умер.
— Пошли греться, — сказал Семен.
У костра Анкудинову дали малахай, рукавицы. Он поискал глазами, увидал Попова.
— Возьми меня к себе, Федот.
— Иди, места хватит.
— Бог наказал нас, — сказал Иван Пуляев. — Сегодня Зосима и Савватий — наши морские покровители, а мы и молебна не отслужили.
Стали молебен служить. Молитвы вместо священника читал Дежнев, а потом Пуляев рассказывал о чудесах святых соловецких отцов.
— Плыл один человек по морю. Плыл, да и сверзился с ладьи. Ладья ушла, а он тонуть стал. Так бы и утонул, но вспомнил святых отцов наших Зосиму и Савватия и помолился им. Вдруг слышит голос: «Протяни руку». Протянул руку и почуял твердь. Открыл глаза и видит: плывут то ли по воде, то ли над водой два пловца и его за собой тянут. Тут объявился на море корабль. Чудесные пловцы исчезли, а корабельщики увидали тонущего и спасли.
Костер из обломков коча высоко поднимался в небо. Наварили еды, поели хорошо. Загрустили и вспомнилось родное.
Подуй, повей, погодка,Погода, эх, да не маленькая.Ах, да ты, ох, да ты раздуй, раздуй,Ах, развей да ты, ой, рябинушку.Раздуй, ой, да ты кудрявенькую…
Хмельной от горя, развеселился вдруг Герасим Анкудинов. Песни пел лихие, так пел, что сам же и плакал.
Ах ты, мать моя,Злая мачеха,Что ты бьешь меня,Что ты мучаешь?Ты не бей меня,Не позорь меня!Ах, подруженьки,Вы не слышали,Как в осенну ночьВ темной горницеМать зарезалаДобра молодца.Деньги вынула,Полы вымыла…Я пойду к нему,Полечу к нему!Наряжу себяПо-бывалому:В косу длиннуюЛенту алую.Вон и месяц ужВзошел на небо,А в сыром боруСоловей запел.Что ты бледен такВ белом саване?Обними меня,Приголубь меня!
А потом порвал на рубахе ворот Герасим, совсем веселое запел. Пел, пальцами прищелкивал, глазами поигрывал, зубами смеялся, а казаки, на него глядя, по-бабьи всхлипывали. Дежнев и тот не удержался, а Федот Попов вторил Анкудинову. Хорошо у них получалось.
И вдруг просвистела, сломала ту песню злая стрела. Стрела ударила Попову в грудь. Повалился он, а казаки подхватили оружие и поворотились к врагу.
На русских наступали чукчи. Вел их в бой друг Семена Эрмэчьын.
Вдарили казаки из пищалей. Упал Эрмэчьын, а остальные убежали. Когда Семен подошел к Эрмэчьыну, тот лежал неподвижно, как убитый, а кровь текла из ноги. Семен встряхнул его за плечи.
— Вставай! Завязать ногу надо, а то кровью изойдешь.
Чукча открыл глаза.
— Убей меня! Я для тебя стал дичью.
— Дурака не валяй, Эрмэчьын.
Тот вдруг взвизгнул от ярости.
— Ты меня взял в плен, ты поразил мои ноги дьявольским огнем, я не хочу жить. Не мы первые напали на вас. Мы вас проводили с почестями. А что сделали вы? Нам ничего не надо от вас. Наша еда ходит вокруг нас на ногах. Наша еда растет, пока мы спим. А ты послал своего дурного человека жечь яранги. Я не хочу жить. Убей меня!
— Не буду я тебя убивать, Эрмэчьын. Кликни своих, они помогут тебе уйти. Мы не будем стрелять.
— Ты не хочешь меня убить, тогда я убью себя сам. Я уйду из жизни так же, как ушел мой отец.
Он выхватил из-за пояса костяной нож и ударил себя в живот. Рана была не смертельная, но Семен слышал от чукчей, что если кто-то из них произнес желание вслух — желание становится законом. Не выполнить его нельзя. Эрмэчьын пожелал умереть, так же как умер его отец, и он должен был умереть и в тех же мучениях.
Семен пошел прочь. Оглянулся. Эрмэчьын обвязал горло ремнем и душил себя.
— Господи! — перекрестился Дежнев.
И снова свистнули стрелы. Семен едва успел отбежать к своим, чукчи наступали с трех сторон. Никакая пальба, никакие смерти, казалось, не в силах были остановить их. Они падали, мертвые и раненые, но все бежали и бежали на русских. И русские дрогнули. Подхватив раненых, они отступали на кочи, к которым уже подобралось человек с полсотни копейщиков.
