Иосиф Кантор - Ной. Всемирный потоп
То было тайное свидание, хоть Хоар и взяла для отвода глаз с собой кувшин. Кто ходит по воду на закате? Зачем идти за водой к Трем родникам, если воду можно взять втрое ближе к дому? Нара, несмотря на кажущуюся свою неуклюжесть, ходит неслышно, даже не ходит, а скользит словно тень. Пока ее заметили, она успела услышать, как мужчина говорил о том, что он не имеет склонности делиться своим с кем-либо, а Хоар, продолжая смеяться, отвечала ему, что она никому не принадлежит, кроме себя самой. Нара сказала, что мужчина весь дрожал, не то от страсти, не то от ярости, лицо его было багровым, а крылья носа раздувались.
Вот он – столичный любовник. Он приезжает не каждый день, и оттого не каждый день у Хоар есть деньги. Видимо, он из тех, что не дает сразу много. Скупец или дальновидный хитрец, не желающий ослаблять петлю зависимости. Эх, еще бы узнать, кто это был! Я пыталась расспросить Нару поподробнее, но она запомнила только густую черную бороду и красный плащ. Хороши приметы! В красных плащах ходит половина столичных богачей, если не две трети, а бороду можно не только отрастить, но и приклеить, если желаешь остаться неузнанным. Коня рядом Нара не видела, а также не слышала ни ржания, ни стука копыт… но коня можно привязать в роще неподалеку, а можно оставить на постоялом дворе Узала и прийти к трем родникам пешком. Ах, Хоар, Хоар, это так ты скорбишь по умершему мужу своему?! Несчастный Ирад, представляю, как больно ему смотреть оттуда, где он сейчас, на такое.
Нигде не сказано, что всю оставшуюся жизнь вдова только и должна скорбеть по покойному мужу своему, но из уважения к памяти покойного, семь седмиц должно быть ей в трауре. Семь седмиц – не семь раз по семь лет, это разумный срок. Срок этот установлен не нами, а тот, кто его устанавливал, знал, что делает. Ирад отдавал своей жене все, что у него было, и оставил ей все, что имел, так разве он не заслужил от нее соблюдения приличий в эти семь седмиц?
Но самое интересное мне поведала Авша, жена каменотеса Седона. Оказывается, ее непутевый муж тоже вожделел Хоар и предпринимал попытки к сближению с ней. Авша уверенно говорит об этом, потому что знает – Седон сам рассказал ей все, когда просил прощения за свое беспутство. Однажды он не ночевал дома, а вернулся на заре, побитый и грязный. Пока Авша обмывала его, он проклинал Хоар и еще больше проклинал какого-то ревнивца, избившего его до потери сознания. Имени ревнивца он так и не назвал, мужчине стыдно сказать – «вот тот, кто побил меня», но все остальное поведал. Заработав немного денег, Седон купил на них сладостей и отправился к Хоар. Он не успел войти в ее дом, как появился мужчина, который набросился на него, швырнул наземь и бил руками и ногами до тех пор, пока Седон не лишился чувств. Пришел он в себя на дороге оттого, что какой-то бродячий пес стал мочиться на него. Сладостей, на которые он истратил весь свой заработок, при нем не было, одежда была разорвана и в пыли, тело болело от побоев. Про такое говорят: «никакой прибыли, один убыток». Приведя мужа в порядок, Авша сделала ему внушение (и это правильно – сначала приведи в порядок, а уже после внушай!) и рассказала о случившемся кому-то из соседок. Она – ей, та – другой, так и дошло до меня.
Получается, что я была права! Получается, что есть у Хоар ревнивый любовник, пытающийся отвратить от нее остальных! Он настолько ревнив, что караулит на подходе к дому ее и бьет, не спрашивая! Не дух же покойного Ирада напал на Седона! Ирад и при жизни не был таким, да и не может дух побить, ибо он бесплотен. Это человек, и злой человек. Скорее всего, это тот якобы работник, которого Хоар якобы наняла и поселила у себя.
Мне вдруг захотелось поговорить с Хоар. Разве не могу я, как велят законы добрососедства, навестить соседку свою и поинтересоваться ее делами? Кому, как не мне, утешавшей Хоар в день смерти ее мужа и оплатившей его погребение, сделать это? Купив немного фиников, ибо финики – это то угощение, которое дозволено во время траура, я отправилась к Хоар.
Слышала, как кричали мне вслед: «Эмзара, неужели дела ваши столь плохи, что горсточка фиников – весь ваш обед?!», но не стала оборачиваться и вступать в спор. А еще кричали: «Пора тебе сменить свой пояс на веревку, по примеру мужа твоего!». И еще кричали мне: «Эмзара, покрывало твое дырявое и ветхое!». Бесполезно спорить с такими крикунами. Скажу: «Нет, вы неправы», – подумают: «Мы правы, но Эмзара не может признать этого», – и начнут рассказывать, что жена праведного Ноя стесняется своей бедности. Скажу: «Покупаю, что хочу», – скажут то же самое и добавят, что нужда сделала меня злой и грубой. Скажу: «Подите вы прочь, злоязычные твари! Где вы увидели дыры на покрывале моем?!» – посмеются и скажут: «Нужда окончательно доконала Эмзару». Лучше уйти молча, не подливая масла в огонь и оставляя сказанное на совести сказавших.
Хоар я застала за уборкой. Хоар – не Парав, жена Кашры, дома у нее чисто, и сама она всегда чиста, свежа и опрятна. Выйдет из птичника – а на одежде не будет ни перышка, выйдет из хлева, а на одежде не будет ни соломинки. Я давно заметила, что все хорошее имеет свою плохую сторону. Вот я постоянно думаю о муже моем, сыновьях моих и их женах. Душа моя пребывает в вечном смятении и вечном беспокойстве, и оттого я могу быть немного назойливой. Но это же из добрых побуждений, не из злых. А у великой аккуратности есть своя изнанка – такие люди, случись им делать нечто тайное, так упрячут концы в воду, что не найдет их никто. Это я про Хоар, аккуратнейшую из аккуратных. Я пришла к ней внезапно, без предупреждения, но можно было подумать, что меня здесь ждали – так все сияло вокруг. В медный поднос, на котором Хоар принесла мытые финики (вот еще одна ее привычка – омывать все плоды), можно было глядеться, как в зеркало! Я сама люблю надраенную медь, но до такого блеска ее не начищаю. Впрочем, у нас много медной посуды, а у Ирада с Хоар был и есть один этот поднос, больше ничего медного я в их доме не видела.
При моем появлении Хоар выказала радость – улыбнулась, всплеснула руками и сказала, что рада гостям, потому что после смерти Ирада чувствует себя одинокой.
Я притворилась, что приняла ее слова за правду и сказала приличествующие слова утешения. Но во взгляде Хоар читались настороженность и недружелюбие. На устах ее была приветливая улыбка, но глаза спрашивали: «Зачем ты пришла, если тебя не звали? Чего тебе надо?». Я предпочла не подавать вида, что заметила это.
К принесенным мною финикам Хоар добавила сушеные плоды, смешанные с орехами и медом – дорогое лакомство, которое мы раньше ели только по особым дням, а теперь, до окончания строительства Ковчега, вряд ли сподобимся есть. Хорошо живет вдова Ирада, справно.
Разговор я начала издалека. Как и положено, вначале вспомнила Ирада и похвалила его, сказав, что лучшего соседа и желать было нельзя. Хоар потупила взор и ответила, что лучшего мужа тоже нельзя было желать. Потом я спросила, не нуждается ли Хоар в помощи. Хоар поблагодарила меня и ответила, что прекрасно справляется сама и вообще не хочет быть никому в тягость. Мужа у нее нет, но есть силы, есть крыша над головой, есть немного плодоносящей земли. Слава Господу нашему! Чего же еще можно желать?
Я спросила, довольна ли Хоар работником, которого она наняла и поинтересовалась, почему я его не вижу. Хоар ответила, что довольна, а не вижу я его, потому что он работает в поле. Ах, я забыла сказать, что Хоар вывела меня из дома и усадила под навесом у входа (там мы и беседовали на прохладном ветерке) и что я слышала звук, похожий на тихое похрапывание, который доносился до моих ушей откуда-то из глубины дома. Пока Хоар ходила мыть финики, я подергала себя за мочки ушей, чтобы прогнать наваждение, но звук никуда не исчез, стало быть то было не наваждение – в доме кто-то спал. Среди дня кто-то спал в доме одинокой вдовы, и вдова ни словом не упомянула о том, кто это мог быть. Пусть то спала приехавшая издалека родственница (мужской храп громче женского, но не всегда различишь на слух, кто храпит, а этот храп был тихим), но почему бы тогда не упомянуть о ее приезде, когда я интересовалась новостями. Если, например, к нам приедет гость, то его приезд станет первой из новостей, что я сообщу людям. Хоар же предпочла этого не делать, хранила тайну, а все тайное вызывает подозрение и наводит на размышления.
Хоар сказала, что работник трудится в поле, значит, то был не работник? А кто же? Тот бородач в красном плаще, которого видела Нара? Или кто-то еще?
Любопытство и нетерпение настолько овладели мною, что я допустила оплошность. Взяла и спросила:
– Скажи, Хоар, а кто был тот статный красавец, с которым я видела тебя у Трех родников?
Спросила и тут же пожалела об этом. Хоар мгновенно переменилась в лице. Глаза ее сузились, подобно тому, как сужаются глаза кошки перед броском, щеки и уши покраснели, крылья носа затрепетали, а взгляд из настороженного стал яростным.
