Василий Сергеев - Павел I (гроссмейстер мальтийского ордена)

Более того, Екатерина приказывает, чтобы несколько карет, запряженных лошадьми, стояли поблизости, готовые при малейших волнениях в столице отвезти наследника престола к ней, в Литву. Для пущей надежности возможные зачинщики беспорядков и заговорщики, а также те, кто мог принять участие в волнениях, были удалены из столицы. Среди них была и беспокойная княгиня Дашкова, которую «попросили» на это время держаться не ближе двухсот верст от города... Екатерина Романовна слишком подчеркивала свою роль в перевороте 29 июня 1762 года, что и привело к значительному охлаждению к ней Екатерины II. Вольтер, приняв оценку Екатерины и вспомнив басню Лафонтена, назвал Дашкову la vaniteuse mouche du coche49*Хвастливая муха на быке (франц.).*. В декабре 1769 Дашкова на три года уехала в Европу. Германия, Англия, Франция, Швейцария были этапами ее путешествия, здесь она виделась и беседовала с Дидро и Вольтером. 1775-1782 годы она снова провела за границей – здесь, в эдинбургском университете, воспитывался ее единственный сын. Корберон сообщал:

«У гр. Панина была княг. Дашкова... она не терпит нас, французов, зато исполнена любви к англичанам. Скоро она отъезжает в Ирландию, где и останется с сыном, воспитание которого поручает знаменитому философу Юму».

В Англии Дашкова познакомилась с Робертсоном и Адамом Смитом. Затем она вновь посетила Париж, Швейцарию, Германию, Италию. По возвращении в Россию Екатерина предложила Дашковой место директора Санкт-Петербургской академии наук и художеств.

Екатерине не впервой было решительно разрывать отношения со вчерашними своими «благодетелями». Немалые суммы, перекочевавшие через австрийского и французского послов в казну великой княгини, остались ею «не отработанными»: наоборот, в отношениях с этими странами с момента восшествия ее на престол наступило настороженное взаимонепонимание. Почти в равной степени обманут в своих ожиданиях оказался и Фридрих II: взамен горячей благодарности ложе, возведшей Екатерину на престол, в отношениях ее к масонству наступало значительное охлаждение. Екатерина стала заигрывать с другими ложами, прежде всего французскими, но руководствовалась она явно не идеальными соображениями, а чисто политическими. И даже экономическими.

Но масонство как целое закрылось перед Екатериной, не прощая таких ошибок. И ей не осталось ничего, как заявить, что виноград зелен. Она стала подчеркивать «нелепости» масонства, смеялась над

«соединением религиозных обрядов с ребяческими играми»,

 над

«обетами, чудачествами, странными и нелепыми одеяниями их».

Впрочем, она очень долго – все первые двадцать пять лет царствования – не мешала развитию масонства в России, не видя в нем ничего опасного для своей власти.

Масонство в то время вовсе не было еще международной организацией. «Великие Востоки» были в каждой европейской стране. И работали они пока еще не со странами, а с людьми. Оттачивали технологию работы, поэтому не редкостью были и сбои.

Технология была проста в своей сути, но тонка и ответственна в конкретных применениях. Суть ее была в системе отбора людей. Известна так называемая демократическая система элекции, когда выборщики, составляющие значительную часть распоряжающегося собственностью населения, более или менее простым способом выбирают из своей среды лидера. Эта полностью неэффективная система была отвергнута решительно и полностью. Вместо нее было найдено нечто диаметрально противоположное. Не выборы – отбор. История не начинается с выборов и ими не заканчивается. Люди, стоящие у настоящей, реальной власти, не зависящие от капризов волнующейся и ежеминутно меняющей свои мнения толпы, не нуждались в выборах. Однако нуждались в людях – умных, энергичных, инициативных, решительных. Но в то же время готовых и умеющих подчиняться – и подчиняться безоговорочно, до самоотвержения. Таких людей долго и тщательно присматривали в ложах, а присмотрев, предлагали им малую толику своей власти.

Екатерине тоже нужны были люди, люди, люди, которых она могла бы эффективно использовать. И она нашла свой собственный путь инвентаризовать сразу всю страну на предмет ее интеллектуального потенциала, назвав это предприятие – Комиссией по Уложению. В 1767 году она намазала медом липкую бумагу, на которую собиралась приклеить этих людей – на четырех языках опубликовала собственноручно скомпилированный ею из трудов Монтескье, Бильфельда и Беккария «Наказ»50*«...Я обобрала президента Монтескье, не называя его имени: надеюсь, что если с того света он увидел бы меня работающею, он простил бы мне этот плагиат во имя блага двадцати миллионов человек, которое должно от того последовать. Он слишком любил человечество, чтобы обижаться на меня, его книга стала моим молитвенником...» (Екатерина II – д'Аламберу).*, утверждающий самодержавие, – но и равенство всех, но и вольности всем в рамках законов. Эти-то будущие, но непременно либеральные законы и должны были кодифицировать в Уложение специально для того избираемые от всех сословий и групп населения депутаты. Комиссия под председательством Бибикова работала с 1766 по 1768 год, и была распущена Екатериной, практически так ничего и не сделав. Но она и не должна была ничего сделать! Императрица

«получила сведения о всей Империи, с кем дело иметь и о ком пещись должно»...

«Фарса наших депутатов, столь непристойно разыгранная, имела в Европе свое действие: «Наказ» ее [Екатерины II] читали везде и на всех языках. Довольно было, чтобы поставить ее наряду с Титами, Траянами; но перечитывая сей лицемерный «наказ», нельзя воздержаться от праведного негодования. Простительно было фернейскому философу превозносить добродетели Тартюфа в юбке и в короне, он не знал, он не мог знать истины...»,

– писал в «Заметках по русской истории XVIII века» А.С. Пушкин.

САЛТЫЧИХА

Вот она зашаталась и стала.

Тут погонщик полено схватил

(Показалось кнута ему мало)

И уж бил ее, бил ее, бил!

Вы скажете, что это не развлечение, а бойня...

Дарья, третья дочь захудалого дворянчика Николая Иванова, удачно вышла замуж за ротмистра лейб-гвардии конного полка Глеба Алексеевича Салтыкова и овдовела в 26 лет, оставшись самовластной владелицей подмосковных усадеб с тысячами крепостных, из которых она предпочитала село Троицкое. Случилось сие в 1756 году. Дарья Николаевна не стала искать иной, более удачной партии – ей и так не было скучно. Она нашла себе развлечение. Ей нравилось, когда девки мыли в ее доме полы.

...В тот раз полы мыла молодка Ларионова. Известно, шваброю пол путем не вымоешь; девке пришлось стать на четвереньки. Дарья глядела-глядела на сие зрелище, и чувствовала – внутри разрастается что-то мучительное, жаркое, требовавшее немедленного действия. Молодка один лишь раз испуганно оглянулась на хозяйку, и продолжала уторопленно елозить тряпкой по полу, и эта торопливость уж вовсе была оскорбительна. Дарья изо всех сил, движением и рук и корпуса толкнула ее. Руки у Ларионовой подломились, и она лицом ударилась о свежевымытый пол, но тут же как кошка перекатилась через спину и забилась в угол, закрываясь руками, из которых даже тряпку не выпустила. На ее лице застыл ужас, а с рассеченной брови сбегали капельки алой крови: кап-кап-кап... Это выражение ужаса на круглом румяном лице было вовсе нестерпимо, и Дарья Николаевна, схватив легкий венский стул – ничего подходящего более под рукой не было, – с размаху опустила его на отшатнувшуюся русую головку. И еще! И еще! Когда дыхание ее стало тяжелеть от усталости, она крикнула свою девку, Аксютку Степанову.

– Под окна ее! Да раздеть!

Под окнами Ларионову, привязанную за поднятые руки, сек конюх, – кнутом. Лютый мороз разукрасил стекло голубоватыми узорами, и они красиво оттеняли за окном розовое девичье тело, на котором одна за другой появлялись белые полосы, а потом вспухали багровым, наливались синим – становились рубцами, – или даже высачивались кровью, если кнут рассекал кожу. Впрочем, Дарья Николаевна долго выносить этого не смогла, выскочила, накинув шаль, на крыльцо, и закричала:

– Сюда ее, стерву! Пусть полы домывает!

Домывать полы обессиленная молодка оказалась не в силах, – так и распростерлась голым телом на полу, пятная его кровью. И уж тут-то Дарья Николаевна отвела над ней душу! Даже волосы на ней свечой сожгла...

...Когда тело Ларионовой перестало вздрагивать под ударами, ее вынесли во двор, на телегу. В покоях кричал-заливался давно не кормленный ее грудничок, и Аксинья, буркнув «Без молока – все равно не жилец», сунула его на телегу, под заиндевевшую уже рогожу, на остывающее тело матери...