Уильям Нэйпир - Собирается буря
Это был он — мой ученик. Мой дорогой, любимый, высокий, худой ученик с серьезным взглядом. Стратег, коим стал всего в двадцать пять лет!
Прежде чем осознал, что делаю, я вскочил на ноги и обнял его. Конечно, это противоречило всему придворному этикету, ведь обычный педагог из рабов не мог приблизиться к знатному человеку без его приглашения или первым обратиться к нему, тем более — обнять. Но Аэций и я всегда были друг для друга не просто рабом-учителем и лучшим учеником. Он крепко обнял меня в ответ, его голубые глаза светились от радости и, вероятно, от забавных воспоминаний о нашей долгой учебе, которую стратег столь открыто ненавидел.
Мы отступили назад и посмотрели друг на друга.
Было приятно снова видеть его в императорском дворе, пусть даже и на короткое время. Само присутствие Аэция, величественного и сильного, успокаивало, особенно в мире, который казался охваченным ветрами больших перемен снаружи и нездоровых миазмов слабости и безумия изнутри. Новости из Равенны об императоре Гонории не были добрыми. Аэций возвышался над всем этим, словно гранитный столб в бурю — худощавый, энергичный молодой человек с решительным взглядом, твердый.
— Так, — сказал он, положив руки мне на плечи и посмотрев сверху вниз на меня. — Ты сейчас работаешь в Константинополе?
Я кивнул:
— Мое время преподавания закончилось, и я отправил своего самого лучшего, хотя и ленивого, ученика в наш огромный мир. Полагаю, ты хорошо помнишь все уроки по логике? И три категории: показательную, убедительную и софистическую?
— Только ты сам помнил их в конце своего третьего десятка, — ответил Аэций, хлопая меня по руке. — А говоришь, как престарелый педант уже.
— Уже говоришь, как престарелый педант, — поправил я его. — Пошло неправильно расставлять слова в предложении.
Аэций улыбнулся:
— То немногое, что я усвоил из логики, давно забыто. Кстати, — добавил он, и улыбка стала шире, — огромный мир, куда ты отправил меня, редко подчиняется своим же законам.
Я выглянул из окна и посмотрел на мерцающий Золотой Рог. Чайки кружились низко в сумерках далеко за отмелью.
— После того как ты ушел на границу изучать воинскую службу, меня отстранили от двора Гонория и послали на восток. Тут тихо и мирно.
Я снова поднял глаза на Аэция.
— А ты? У меня больше нет важных новостей. Но ты-то как? Какие у тебя новости?
— Я слышал, император женился, — пробормотал Аэций. — Новостей предостаточно, так мне казалось.
— Ах, да, — сказал я. — Афинаида.
— Ты говоришь о ней так, как мужчина говорит о своей возлюбленной.
— Шшшш! — зашипел я, взволновавшись. — Даже не шепчи такие вещи!
Аэций засмеялся. Я посмотрел на него. Хорошо ему ничего не бояться! Но нам, учителям-рабам, есть чего опасаться при императорском дворе.
— Так, — произнес он. — Эта Афинаида — Евдоксия, как нам нужно говорить, полагаю, — она очень красива?
— Гм. — Я все еще смотрел на своего ученика. — Ты сможешь решить это сам, когда встретишься с ней. Императрица возвращается из Летнего дворца в Гиероне через два дня.
— Есть какие-нибудь другие новости?
Я пожал плечами:
— Нет, Ты знаешь это прекрасно. У простых писцов, похожих на меня, нет новостей. А вот у стратегов…
— Ты хочешь услышать мои новости?
Я кивнул:
— Конечно.
Аэций подумал, потом вздохнул, притащил стул с трещинами из тени и сел. После длительных размышлений он начал.
— Во время своего последнего пребывания на базе у реки Дунай, в Виминации…
— Подожди, подожди! — воскликнул я, как можно быстрее затачивая гусиное перо.
— Ты хочешь все это записать? — спросил он.
— Каждое слово, — ответил я. — Для того дня, когда…
Аэций поднял брови.
— Анналы Приска Панийского?
Я застенчиво кивнул:
— Знаю, Тацит из меня не получится. Но…
Стратег положил свою властную руку на мою и сказал:
— Не будь столь уверен в этом. Мы живем в интересное время.
Наши глаза встретились. Мы оба поняли едва заметную иронию в его словах.
Я оперся рукой о край своего письменного аналоя, обмакнул перо и замер в ожидании.
— Ну, — начал Аэций, — есть новости из придунайских гарнизонов…
Я ежедневно испытывал восторг при виде моего дорогого ученика Аэция в его красном одеянии стратега, посещающего бесконечные собрания и сессии по законопроектам в императорской консистории со спокойной невозмутимостью. Это характерно для человека действия, коим он и являлся на самом деле. «С навыками, полученными в течение многих лет, и твердостью характера, выработанной во время приобретения этих навыков», — как говорил святой Григорий Нисский.
Он самоотверженно выполнял свой долг как в консистории, так и на поле боя. На границе сейчас все было тихо; не велось никаких грандиозных военных кампаний. Более того, летние операции подходили к завершению. Аэций покорно занял свое место в большом полукруге суда, в центре которого восседал Феодосий с сенаторами, советниками, стратегами и епископами, устроившимися по сторонам. Кроме этой сердцевины императорской администрации, дворец был наполнен евнухами, рабами, служанками, имелось множество смешных обрядов, титулов и великолепных знаков отличия. Мой собственный хозяин в то время, князь Святой Щедрости, держал одно из простых управлений в государстве.
Через два дня после прибытия маленькой группы из Равенны вернулась императрица, проведя неделю у прохладных фонтанов в садах Летнего дворца в Гиероне, который она очень любила. Дворец находился на обдуваемом ветрами мысе, где проливы впадали в Понт Эвксинский, и туда было особенно приятно приезжать в конце сухого и знойного лета, когда даже цикады казались хриплыми и задыхающимися от пыли.
И я был там — я, Приск. Я присутствовал там, простой и ничем не выделяющийся придворный писец, в то время как они, смутившись, впервые встретились взглядами. Это произошло в триклинии девятнадцати опочивален. Аэций и Афинаида встретились — оба самоуверенные и самонадеянные из-за своего возраста, хотя каждый по-своему. Тогда я увидел, как исчезла из них вся самоуверенность и самонадеянность.
— Августа Галла Плацидия и главнокомандующий западными легионами стратег Аэций! — объявил камергер.
Они вошли в комнату — сначала Галла, потом Аэций. Галла и Феодосий вежливо улыбнулись друг другу, затем император сделал шаг вперед, и они поцеловались.
Аэций, казалось, как-то странно застыл на месте.
Афинаида тоже.
Тогда она поняла, что такое настоящая любовь. Все ее существо словно потянулось к нему, и Афинаида вдруг подумала с отчаянием: «Это тот мужчина, которого я люблю и буду любить всегда. О, что я наделала?!»
…Я видел, как они избегали друг друга целую зиму. Для каждого из них просто мельком взглянуть на другого казалось самой сладкой, самой острой болью. Влюбленные едва разговаривали. Когда в государство Сасанидов (в Персию) отправили дипломатическую миссию, Аэций, к удивлению некоторых, поехал следом. Молодой человек провел всю зиму вдали от Востока.
Афинаида казалась порой как-то странно отрешенной для молодой жены; но на следующий день императрица слишком громко хвасталась (и слишком открыто, к смущению многих) изумительными чертами характера своего мужа. Женщины, которые чересчур кичатся мужьями, редко хранят им верность. Но в случае с императрицей люди приписывали это естественной теплоте и щедрости ее сердца.
* * *Весной объявили, что императрица собирается совершить паломничество в Иерусалим.
— Хотя дорога абсолютно безопасна, — добавил Феодосий, — Евдоксию будет сопровождать первая когорта императорской охраны под командованием стратега Аэция.
Феодосий глубоко уважал молодого полководца и с гордостью полагал: только опытнейший воинский отряд может достойно сопроводить его любимую жену.
Это было самое лучшее и одновременно самое худшее, что могло случиться. Проводить время вместе по приказу своего собственного мужа! Боль усиливалась. Вероятно, они втайне хотели страдать. Нужно ли человеческому сердцу испытывать ощущение счастья, или ему просто не хватает сильных, ярких, острых чувств? Разве есть разница в том, какими должны быть эмоции?
Я отправился с ними, видел все и не записал ничего. Но сейчас, в эти последние дни, когда только я остался из всей этой храброй и прекрасной компании… Теперь можно сказать правду.
Свита императрицы взошла на борт императорской баржи, которая стояла на якоре в тихом море в бухте Фосферион. Судно миновало узкий пролив Босфор и бросило якорь на азиатском побережье, где множество кричащих от радости людей размахивало ветками оливы и мирта. Там состоялся обед, данный главой золотого города Хризополиса. Некоторые уже замечали, что императрица и стратег, видимо, презирают друг друга, поскольку едва обмениваются взглядами, не говоря о беседах. Когда им приходилось быть в тесной компании, например, на обеде, эти двое опускали глаза и понижали голос, словно от позора и стыда.
