Николай Самвелян - Московии таинственный посол
— За что его? — спрашивал Сидельник.
— Когда-нибудь узнаем.
— Узнаем ли?
— Обычно все со временем узнается. Даже тайны тайн… Внизу, под горой, раскинулся Львов. Печатнику представился ни не городом, не скоплением улиц, домов, площадей, а существом живым. И у этого существа свои законы и свой бог. Город принимал людей, приходящих к нему, разрешая пожить здесь в качестве гостей, а сам настороженно, внимательно наблюдал, чем эти гости заняты, но никому не был ни настоящим союзником, ни настоящим врагом. Пришел во Львов брат Геворк, стал его гражданином. Жил здесь, писал стихи, мечтал. А теперь убит. И стал частицей его земли, чтобы возродиться через некоторое время в виде дерева, выросшего неподалеку от могилы, или куста сирени…
Но над могилой Геворка будет стоять костел со своей высоченной башней, с которой видно очень далеко.
…Кажется, не так давно это было — в 1566 году. Прибыл Федоров с Мстиславцем в Вильно. Приветлив и любезен был покойный король Сигизмунд II Август.
— Из сегодняшней Москвы бегут не самые глупые люди, — сказал он печатнику. — Не только вольнолюбивые князья, но и философы.
— Я не бежал.
— Ты — нет. Другие бегут. Сейчас ты здесь, а не в Москве. Это меня радует. Куда хуже было бы, если бы ты после университетских наук в Кракове остался навсегда в Москве. Знаю, что ты не любишь упоминаний о науке в Кракове. Но наша нынешняя беседа предназначена не для чужих ушей. Думаю, мы с тобой полезны друг другу. Не царя Ивана я боюсь и не его пушек. На каждую его пушку можно отлить две. Хуже будет, если он начнет университеты открывать и академии. И откроет их штук сто или двести. Открыть в ответ четыреста я уже не смогу. Я рад тебе, печатник. Издавай здесь русские книги, если хочешь. Пусть в моих пределах русских книг выходит больше, чем в самой Московии. Если беглые русские, люди свободные, мудрые, образованные, решат здесь открыть русскую академию, друкарню, я разрешу. Пусть книги, ясные мысли приходят к русским не из Московии и Новгорода, а из Львова, Острога и Киева. А там видно будет. Ты понял меня, печатник? Если понял, то теперь знаешь, что я тебе не враг.
Печатник промолчал, но подивился откровенности короля. И пожалел, что не слышал этой речи царь Иван в Москве. Тогда бы он, может быть, понял, что одними пушками, хоть были они у царя Ивана в ту пору самыми лучшими в Европе, Ливонской войны не выиграть, что кнут и секира — не лучший способ объединить страну и сделать ее сильной и независимой. Если бы планы Сигизмунда сбылись, то никакие успехи царских полков в Ливонии не принесли бы Москве победы в споре с Литвой и Польшей. Москве нужна была грамота. И тысячи образованных людей. Но, к счастью для царя Ивана, король Сигизмунд был капризен и непоследователен в своих действиях. Да и шляхта его плохо понимала. Для чего шляхте книги, идеи, школы? Для этого нужно уметь заглянуть в день завтрашний. А рядовому шляхтичу завтрашний день для чего? Ему сегодня бы попировать, покрасоваться на резвом скакуне под балконом прекрасной дамы… Шляхтичам по ночам снятся завоеванные земли и праздничный шелест победных штандартов…
Десять лет минуло со времени бесед печатника с польским королем в Вильно. Но вот уже нет короля. Нет гетмана Григория Ходкевича. Царь Иван разграбил и разрушил Новгород, заподозрив новгородцев в измене. На самом же деле, как предполагал печатник, сделал это царь из боязни, что со временем просвещенный Новгород сможет на равных говорить с Москвой, решил одним махом покончить с непокорным городом. Спасшиеся от страшной резни новгородцы рассказывали, что в ту неделю даже река Волхов была красной от крови. Опричники поработали на славу. Рубили сплеча случайных прохожих, а затем сбрасывали трупы в воду…
Но не минуло года, как настала пора идти на смерть и самим опричникам. Царь решил, что они сделали свое дело и уже не нужны. Даже, напротив, вредны. Царь боялся ненужных свидетелей, а паче чаяния тех, кто мог оставить после себя записки или дневники. Или еще хуже — писать царю открытые послания на манер князя Курбского.
Погублен Новгород. Спит на берегу Днепра разрушенный татарами, так и не отстроенный некогда стольный пленный Киев. И остались Москва, Львов и Острог. Но в Москве царь. В Остроге князь Константин. А во Львове, городе свободном, нет ни царя, ни Константина, но есть русские люди и до недавних времен была русская типография, которая с грехом пополам, но все же выпустила в свет две книги. В том числе и «Азбуку». А что может быть важнее «Азбуки»? Но типографию опечатают за долги…
И остается Острог. Туда печатник Иван поедет уже без сына. Тот женился. Младший Иван разумен, сдержан, немногословен. Такие люди становятся прекрасными семьянинами или удачливыми купцами.
— Я не могу, отец, всю жизнь быть только твоей тенью. Ты делаешь великое и святое дело. Мне стыдно, но я не чувствую в себе таких сил. Отпусти меня…
И отец подошел и погладил сына по голове — как маленького.
Что ж, печатник Иван еще увидит и взлеты и падения своего сына Ивана. Да и сам узнает и новые радости, и новые горести.
А для брата Геворка все кончено. На кладбище они познакомились, на кладбище и простились. Печатник уходил последним. Могильщики трамбовали насыпной холмик, прилаживали временный крест.
— Вы не братом ему будете?
— Да, он был моим родственником.
— Мои соболезнования. Все под богом ходим. Но вашему родственнику еще повезло. Место для могилы попалось отличное. Хороший памятник можно поставить. Через год могила осядет — в самый раз и приступить.
— Спасибо за совет, — сказал печатник. — Через год и приступим.
Ну да, конечно, это было буквально в двух шагах от того места, где они лунной ночью повстречались с Геворком…
Печатник смотрел на Львов и прощался с ним. Он решил принять предложение князя Острожского. Шел год 1575-й.
ЧАСТЬ ТРЕТЬЯ
Неудавшийся справца
Вторая прогулка с читателем
Вторая прогулка, которую мы с вами совершим на этот раз, совсем не утомительна. К тому же не надо будет надевать плащи, опоясываться шпагой, брать с собой потайные фонари. Все проще. Поход начнется и закончится у письменного стола. Предстоит совершить еще одно мысленное путешествие в прошлое.
Для начала давайте вспомним послесловие к «Апостолу» и те комментарии, которыми сопроводил их хитрый кузнечик отец Торквани. Кажется, что послесловие это написано человеком тихим, робким и даже богобоязненным. Реверанс в сторону царя. Еще один — в сторону польского короля. Ворох хороших слов по адресу гетмана Ходкевича. И вдруг, как вторая мелодия, рождающаяся где-то в глубинах оркестра, — слова о начальниках и духовных властях, которых тут же назвал людьми невежественными и неразвитыми, не наделенными духовным разумом. Но ведь духовные начальники — это сильные мира. Те, кто в ту пору казнил или миловал…
Так ли говорят люди робкие и богобоязненные? Не каждый день духовных властей печатно обвиняли в неразвитости и сомневались в наличии у них духовного разума.
«Не имею я права зарывать в землю талант, данный мне от бога!» — восклицает Федоров.
Бог упомянут. Но упомянут не совсем обычно. Рядом не менее мощно звучит и собственное «я». «Не имею я права!..» — восклицает Федоров. Ни тени робости или сомнения. Так может говорить лишь тот, кто к своему делу относится как к призванию, да к тому же ощущает собственную силу. Это речь не юноши, но мужа.
Хитрый отец Торквани умел читать между строк. Он понял, что скрывается за внешней смиренностью автора послесловия к «Апостолу». Понял и испугался…
Пока мы не знаем ни места, ни года рождения Федорова. Такое впечатление, что в Москве он возник внезапно. И сразу же принялся строить государеву типографию. А затем с ведома того же государя уехал за границу.
Сведений о печатнике мало. Трудно уйти от мысли, что кто-то (а может быть, и сам Федоров) считал нужным поменьше привлекать внимание к его деятельности. Это представляется необъяснимым, но до нас дошло очень уж мало документов о жизни Ивана Федорова. Начнем с того, что лишь недавно найдено письмо печатника. Писано оно по-латыни. И не кое-как, не ученическим слогом, а легко, свободно, изящно, как мог писать лишь великолепно владеющий языком человек и постоянно практикующийся в нем! Где и когда Федоров выучил латынь, да еще в совершенстве?
А теперь возьмите в руки львовский «Апостол». Нам с вами дали его на время из Музея старинной книги. Осторожнее листайте страницы. Это огромная ценность. Национальное достояние. Посмотрите заставку на первом нумерованном листе. Сложный орнамент, множество деталей — в ту пору именно такими были все гравюры. Но вы, наверное, будете весьма удивлены, если узнаете, что мотив и характер рисунка Иван Федоров изобрел не сам. За образец он взял гравюру на меди ученика знаменитого Альбрехта Дюрера — Ганса Зебальда Бегама. Но решил улучшить работу Бегама, «поправить» ее рукой мастера. Убрал утяжелявшие композицию бутоны и дельфиньи головы, на дереве нарисовал другие листья и иначе их расположил.
