Наталья Павлищева - «Врата блаженства»
Из послов европейских стран в Османской Турции только венецианский. Остальные монархи предпочитали делать вид, что не подозревают о такой стране и исходящей от нее угрозе. И хотя в первый же год своего правления Сулейман сумел сделать то, чего не сделали до него прадед, дед и отец, – взять Белград, европейские монархи не считали его себе равным.
Сулеймана это бесило, его тянуло к Европе, вопреки советам своих визирей и особенно Пири-паши он стремился завоевывать земли на западе, а не на востоке. А на западе и севере лежала Европа, еще не подозревавшая, что ей предстоит испытать силу турецкого оружия сполна. Европа была страшно раздроблена, каждый монарх, чуть посильней соседей, норовил перетянуть одеяло на себя, а тех, кто врозь, бить легко, во всяком случае, возможно. И все-таки Сулейман начал не с европейских стран. Взяв в первый год Белград, на следующий в ту же сторону не пошел. Агенты европейских государств гадали, куда направит своих янычар и сипагов (конницу) молодой султан, к чему ему хороший флот, что задумал этот высокий, мертвенно-бледный человек?
А он решил подчинить себе Родос. К чему султану небольшой остров, да еще и в стороне от европейского побережья? Но Сулейман был прав: засевшие на острове рыцари не давали покоя кораблям, перевозившим товары из Европы в Стамбул и из Стамбула в Европу. Обидно дорого купить в Венеции отменные зеркала или дорогое оружие, тонкое стекло или прекрасные ткани и все это потерять из-за нападения пиратских кораблей.
Сулейман решил, что море от Босфора до итальянского сапожка принадлежит Османам и потому никто другой там хозяйничать не должен. Конечно, это не совпадало с интересами Венеции, но защищать Родос венецианцы не стали, никто другой, кроме самих рыцарей в крепости, тоже. К Рождеству Родос был взят турками…
Мирный год
Пока султан выживал с Родоса рыцарей, Хуррем вынашивала и рожала третьего ребенка. Снова стреляла пушка со стен Стамбула – у Повелителя родился сын! Второй сын Хуррем и третий из живущих. Сулейман назвал мальчика Абдуллой, что значит «раб Бога». Почему именно так, не знал никто.
Снова несли и везли подарки. Из Московии прибыли роскошные собольи шкурки, Хуррем даже всплакнула, проводя рукой по мягкому, шелковистому меху. Хорош соболь на Руси, что и говорить, хорош. Но себе не оставила, заметив чуть завистливый взгляд Хафсы, подарила ей, мол, пусть подарок с далекого севера греет валиде.
929 год хиджры (1523 год) был счастливым. Все складывалось хорошо, третий ребенок родился здоровым, никто Хуррем и ее детей не травил, а султан впервые за много лет не повел никого в поход и даже к нему не готовился.
Сначала никто не поверил в миролюбие Османского правителя, считали, что снова хитрит, наступит осень и Сулейман двинется… только вот куда? Никто не мог угадать. Ко всем дворам Европы летели сообщения агентов, гадавших, словно дети или воины, выбрасывающие кости ради забавы. То казалось, что пойдут еще раз на Венгрию, но проходили недели, а большой барабан, собиравший войско в поход, молчал. Значит, поход начнется осенью? Тогда на север и запад не пойдут. Оставался восток. Неужели Персия?
Но султан и не собирался никуда идти. Этого не понимали многие, в том числе близкие к Сулейману люди. Поддерживал Ибрагим и, конечно, Хуррем. Так невольно эти двое, бывшие уже врагами, советовали одно и то же.
Почему, ведь Ибрагиму было бы выгодно ходить с Сулейманом в походы? Но выгодно только на первый взгляд. Грека больше устраивала мирная жизнь, он тяготел к купеческим делам и предпочитал зарабатывать на торговле, а не на грабеже завоеванных городов.
Сам Сулейман размышлял здраво. Походы ради расширения территории не всегда оправданны, всему свое время, будут и походы…
Но для себя он усвоил другое: не только для завоеваний, но и для того, чтобы держать огромные территории в узде и просто в повиновении, нужна хорошая армия. Чтобы содержать армию, нужны деньги. Чтобы были деньги, нужно, чтобы богател сам народ, а значит, заботиться нужно прежде всего о тех, кто засевает поля и собирает урожай, кто пасет скот и кормит тот же Стамбул.
Султан вовсе не был народным защитником, он просто трезво оценивал положение дел. Можно ходить в походы и привозить из них добычу, но эта добыча сделает богатыми только военачальников, на время янычар и других воинов, но не обогатит народ. Землепашец не может покинуть свое поле на полгода ради военной славы Повелителя, иначе ему нечего будет есть зимой.
Да и что такое военная слава, завоевания? Большую территорию легче завоевать, чем потом удержать, да и к чему чужие земли? Для их удержания нужны воины, чиновники, много людей, которые через некоторое время начнут жить своей жизнью, им будет не нужен султан и Стамбул. Стоит ли забираться далеко от дома, чтобы потом даже не знать, что происходит в самых дальних провинциях? Не проще ли получать дань, пусть не такую большую, как от покоренных земель, но зато не тратя даже на сбор ничего. Он сам предпочел бы получать дань только за то, что не нападает.
Но Сулейман хорошо понимал, что либо он завоевывает, либо его. Пока была передышка, Европе не до завоеваний и крестовых походов, она едва дышит сама, без конца перекраивая собственные крошечные территории. Этим следовало воспользоваться и навести порядок в своей стране.
Многие начали ворчать, в первую очередь янычары, которым сидеть в городе все равно что тигру в клетке. Душа янычар, воспитанных в готовности к войне, ее и требовала.
Ворчал и Пири-паша. Старик говорил, что он устал, что пора на покой, но в то же время выговаривал Сулейману за бездеятельность, мол, растерять завоевания дедов и отцов легко, а попробуй что-то свое добавить… И при этом настойчиво звал на юг и восток, там много добычи, там не пустые европейские безделушки, а проверенное веками – богатая земля, богатые народы…
Сулейман на Персию идти не желал, его тянуло в Европу, и все чаще приходила мысль заменить Пири-пашу кем-то другим. Султан прекрасно знал, кем хотел бы заменить, но выгодное и приятное для него решение могло вызвать настоящий скандал, а потому Сулейман никак не мог решиться. Смешно, человек, бросавший на штурм крепостей десятки тысяч воинов, легко отдававший приказ о начале смертоносной атаки, не мог решиться назначить человека, которому бесконечно доверял, своим визирем.
А еще он не хотел обижать отставкой верного Пири-пашу. Пусть старик уже мало что мог, пусть жил старыми реалиями, не понимал и не принимал новое, но он был разумен и давным-давно служил потомкам Османа.
Хуррем (она уже и сама себя называла теперь так, слишком много всего пережито под этим именем за столь короткое время) всегда тонко чувствовала настроение любимого, понимала, когда его нужно развеселить, а когда просто поддержать. Она умудрялась давать советы именно такие, каких ждал сам Сулейман, угадывая его собственные мысли. Чаще всего получалось, что повторяла то, что было в голове у самого султана, а он воспринимал это как поддержку.
Наверное, так и должно быть. Хуррем пока еще плохо разбиралась в политике, не так много знала, потому умение просто поддержать в нужный момент было ценней ее собственных размышлений. Придет время, и она будет диктовать многое, но тогда еще было рано. Женское чутье помогало не говорить глупостей, не лезть со своими советами в то, в чем не разбиралась совсем. А там, где могла подсказать, Хуррем делала это так ловко, что Сулейману казалось, будто это он сам додумался.
Вот и сейчас, каким-то чутьем уловив, что Сулейман размышляет о замене Пири-паши и связанных с этим проблемах, Хуррем живо откликнулась:
– Совсем стар стал Пири-паша…
Она начала этот разговор неожиданно даже для себя, а уж для Сулеймана и вовсе нежданно. Обернулся, вскинул на Хуррем глаза:
– Почему ты о нем?
Она присела у ног на ковер, удобней пристраивая свой уже большой живот, коснулась его ступни, потом колена, чуть улыбнулась:
– Сегодня видела, как он ковылял. На покой бы старику…
– А кого взамен поставлю?
Сказал и подумал: хорошо, что не слышит валиде, хотя ей все равно передадут, в гареме у стен есть уши, кизляр-ага все слышит. Где это видано, чтобы султан что-то обсуждал с наложницей, пусть даже хасеки?
– Ибрагим-пашу, кого же еще?
– Кого?
– Вы доверяете больше всего ему, больше, чем любому другому человеку на свете. Он умен, хорошо знает положение дел, у Ибрагим-паши налажены отношения с купцами, его любят в армии…
После таких слов кто мог бы обвинить Хуррем во враждебном отношении к Ибрагиму? На время все действительно затихло, после рождения Михримах Хуррем больше не пытались убить, во всяком случае, пока не пытались. А теперь Хуррем носила уже четвертого ребенка, и Зейнаб говорила, что снова будет мальчик. Счастливый Сулейман чувствовал себя именинником.
– Но Ибрагим не согласится…
Хуррем хотелось закричать, что спрашивать необязательно, любой был бы счастлив таким назначением, но она сдержалась, ни к чему выдавать истинное отношение к греку.
