Анатолий Марченко - За Россию - до конца
— Снова убеждаюсь, сколь велики твои познания в литературе, особенно в такого рода, — грубо прервал её я.
— Всё равно мы с тобой будем вместе, так что принимай меня такой, какая я есть. А от пресной жены ты всё равно сбежишь ко мне.
— В моих ближайших планах женитьба не предвидится, — резко ответил я. — Тем более после того, как я увидел, насколько коварными бывают женщины.
— Ты снова забыл, Дима, что я спасала тебя, — с неожиданной грустью произнесла она. — Ладно, хватит об этом, коль я тебя раздражаю. Но ты ведь знаешь пословицу: всё, что Бог ни делает, всё к лучшему. Зато теперь этот бородач доставит нас в Егорлыцкую быстрее, чем мы бы хотели. Вот увидишь, как он будет стараться.
Действительно, предсказание её оправдалось. Лука гнал лошадей не жалея, был весел и негромко напевал казачью песню. Песня была грустной, а на бугристой физиономии Луки сияла откровенно наглая ухмылка. И, разумеется, песня его никак не гармонировала с его радостным настроением:
Тега-тега, гуси серые, домой.Не пора ли вам наплаваться?Не пора ли вам наплаваться?Мне, бабёночке, наплакаться...
Вскоре, видимо поняв, что грустная песня противоречит его торжествующему состоянию, Лука запел другую:
Под горой, за рекой хуторочек стоит,Молодая вдова в хуторочке живёт...
Изредка, так, чтобы я не заметил, он ухмылялся и бросал многозначительные взгляды на Любу.
Мы уже подъезжали к Егорлыцкой, когда нас нагнали трое верховых в бурках.
— А ну стой, падла! — закричал один из них, загораживая конём дорогу бричке.
Лука натянул вожжи. Кони, брызгая пеной, остановились.
— Куда вас чёрт несёт? — всё так же громко, будто мы были глухие, заорал верховой.
Лука, не слезая с брички, широко осклабился, будто встретил своих хороших знакомых.
— Полковника Донцова знаешь? — негромко спросил он.
Что-то знакомое послышалось мне в этой фамилии, я попытался вспомнить, где и от кого я её уже слышал. Верховые между тем ускакали.
Мы приближались к станице и вскоре подъехали к большому добротному дому на площади, окружённому пирамидальными тополями. Неподалёку спешивался эскадрон. «Вот они, добровольцы», — что-то радостное и в то же время тревожное ёкнуло в груди у меня.
— Ну вот, — сказала Люба, улыбаясь какой-то странной улыбкой. — Вот и конец нашему путешествию. Спасибо тебе, Лука, ты молодчина, — похвалила она рыжебородого верзилу. — Надеюсь, мы ещё поездим с тобой.
Лука заулыбался во весь свой щербатый рот:
— Мы что... Мы с превеликим удовольствием!
«Стерва! — во мне закипел гнев. — Бесстыжая стерва!»
Люба повела меня в дом, не обращая внимания на моё состояние. В прохладной горнице за письменным столом сидел массивный, чем-то похожий на Луку, только чернобородый мужчина с полковничьими погонами на широких плечах. У дверей застыл казак с винтовкой.
— Ваше превосходительство, задание выполнено, — чётко, по-военному доложила Люба.
Полковник встал, сверля меня маленькими въедливыми глазками, и улыбнулся Любе.
— Объявляю вам, ротмистр Клименко, благодарность от имени командующего, — с чувством произнёс он, и я видел, как лицо Любы засветилось счастьем. — Отдыхайте, я непременно навещу вас вечером.
— Буду рада, ваше превосходительство! — радостно отозвалась Люба и, глянув на меня, вышла за дверь.
«Какой же ты идиот! — Я ругал себя самыми последними словами. — Попасться, сразу же так нелепо попасться! Так глупо, бездарно! Тупица, какая-то девка обвела тебя вокруг пальца!»
И тут меня осенило: «Донцов! Эту фамилию называл Петерс, когда инструктировал меня на Лубянке!»
Всё прояснилось: едва добравшись до штаба Деникина, я тут же угодил прямо в лапы начальнику его контрразведки полковнику Донцову!
17
Из записок поручика Бекасова:
Я сидел перед полковником Донцовым и смотрел на него глазами, в которых, как мне казалось, проступали смелость, чувство собственного достоинства и святая невинность обиженного ребёнка. Ещё бы: я был убеждён, что легенда, придуманная для меня в ВЧК, достаточно надёжна и абсолютно безупречна. Впрочем, я конечно же сознавал, что совершенства в природе не существует, но старался держаться так, что заподозрить меня в боязни вряд ли смог бы даже и сам начальник контрразведки.
Единственное, что страшно раздражало меня, так это то, что Донцов словно был близнецом Луки, которому просто-напросто выкрасили бороду другой краской. Сходство с Лукой злило меня по понятной причине: этот рыжебородый верзила теперь накрепко связывался в моих мыслях с изменщицей Любой, которой, как я был убеждён, не было никакого оправдания.
— Ну-с, поручик Бекасов, — голос Донцова был визглив, — докладывайте, ангидрид твою в перекись марганца, всё по порядочку. Откуда вы, зачем к нам пожаловали, какое заданьице получили и прочая, и прочая, и прочая. Я вас, ангидрид твою в перекись марганца, слушаю предельно внимательно, внимательнее просто не бывает.
Меня от его слов едва не взорвало, причём взбесили не вопросы, в которых я уже объявлялся заранее лицом подозреваемым, а вот это его омерзительное «ангидрид твою...», которое он вставлял едва ли не в каждую фразу. И я решил, что чем более резко и даже нагло я буду вести себя с этим Донцовым, тем выигрышнее будет моё положение.
— Господин полковник, — жёстко и с явной иронией сказал я, — судя по вашей лексике, вы не иначе как окончили химический факультет.
— Забавно, очень даже забавно. — Донцов даже заёрзал в кресле от неожиданности. — Кажется, вы решили, что именно я, а не вы есть лицо допрашиваемое. Впрочем, любопытно, на чём основаны ваши предположения?
Я возликовал: на этот раз он не вставил в свою речь этого «ангидрида».
— Ну как же, — слегка насмешливо ответил я, — если вы произносите словечко «ангидрид» с окончанием на букву «д», то вы имеете в виду химическое соединение, производное неорганических и органических кислот, к примеру серной и уксусной кислоты. И тогда каждый вправе заподозрить в вас химика. Но, паче чаяния, если вы говорите об «андигрите» с окончанием на букву «т», то это уже коренным образом меняет дело. Это уже минерал класса сульфатов, не так ли?
Терпеливо выслушав моё длинное объяснение, сильно смахивающее на фрагмент лекции по химии, Донцов посмотрел на меня весьма уважительно.
— Обожаю людей, начиненных знаниями. — Похвала послышалась в этих его словах. — И завидую. Однако спешу доложить, что в химиках никогда не ходил, а если говорить с полнейшей откровенностью, то в гимназии из всех предметов больше всего ненавидел именно химию. — Он помолчал, так и не согнав со своего широкоскулого лица приятной улыбки. — А вот в вас, поручик, вполне можно заподозрить химика. Впрочем, ангидрид твою в перекись марганца, химичите вы в области, совершенно далёкой от химии.
— Благодарю за комплимент, — учтиво ответствовал я.
— Впрочем, пора перейти к делу. Прошу вас, поручик Бекасов, говорить мне только правду и ничего, кроме правды. — Донцов поудобнее расположился на стуле. — Соответствуют ли истине имеющиеся у нас сведения о том, что вы сразу после революции перешли на службу к большевикам и воевали на Восточном фронте в армии, которую не так давно принял под своё командование Тухачевский?
— Всё, что вы сказали, господин полковник, соответствует истине. Да, я действительно поручик, действительно окончил Александровское военное училище, действительно перешёл к большевикам и воевал на Восточном фронте.
— И какую должность вам определили большевики?
— Я был командиром батальона.
— Не жирно, — с иронией прокомментировал Донцов. Мне показалось, что он был даже обрадован моим ответом. — Вы — поручик, и Тухачевский — поручик. Однако вы — командир батальона, а Тухачевский — командующий армией! Это разве, ангидрид твою в перекись марганца, справедливо? Это разве то самое равенство, которое обещали народу большевики?
— Не всем же командовать армиями, — пожал плечами я. — Вы же, господин полковник, не командуете Добровольческой армией, а занимаете гораздо более скромную должность.
— Так-то оно так. — Замечание несколько обескуражило Донцова. — Но бог с ними, с должностями, главное, чтобы мы служили России. Вернёмся к нашим баранам.
— Тем более что я ещё не успел в полной мере ответить на ваш вопрос, господин полковник. Я хотел бы добавить самую важную деталь. Да, я, как вы совершенно точно заметили, перешёл к большевикам. Но лишь с единственной целью: подрывать, насколько это в моих силах, их боеспособность изнутри.
