Алексей Иванов - Летоисчисление от Иоанна
— Лучше, владыка, тебе заодно с нами быть, чем с боярами-изменниками! — предупредил Иоанн.
Серафиму показалось, что государь не грозит, а милостиво зовёт к себе заблудшего сына. Серафиму показалось, что государь раскинул руки, чтобы обнять своих слуг — и его в том числе. Серафим готов был прямо сейчас убить попа или умереть за государя.
— Я не про бояр говорю, а про твою душу! — напрямую ответил Филипп. — Я замолчу — так камни этого храма возопят!
Филиппу уже невыносимо было многомудрое лукавство царя. Вот и опять его горечь пастыря царь назвал боярским страхом. Сколько же можно? Неужто вот просто так, даже без Страшного суда, даже без Святого Писания, не понятно — нельзя резать людей! Нельзя душить правду! Нельзя забывать о державе и ждать Конца Света!
Иоанн отлично понял Филиппа — и это было самым страшным разочарованием. Опять про кровопийство, про невинных, про душу? Опять Федька пытается объяснить его сложность простыми, как поленья, вещами! Не дал Бог ума постигнуть — так не лезь судить! Не умаляй чужого творения своими мужичьими, посконными мыслями!
Федька должен замолчать! Не потому, что сеет смуту. Не потому, что обличает. Плевал на это Иоанн. Федька должен замолчать, потому что он не способен увидеть в Иоанне отваги разрушать старые миры и дара созидать новые. Он оскорбляет Иоанна-творца, Иоанна-Исуса.
— Речено в Откровении, — как и Филипп, загремел Иоанн, — «се, гряду скоро, держи, что имеешь, дабы кто не восхитил венца твоего»!
— Что мне венец, если совесть обуглена? — Филипп на амвоне захрипел, будто бес, облитый святой водой. — Миру погибель только от твоего окаянства придёт! В чём слава твоя, государь? Ты всему свету показал, что ад мы несём в себе!
«Ад мы несём в себе!» Какова гордыня! Разве Федька может вообразить себе ад страшнее, чем парилка в бане по-чёрному? Только от гордыни своей он гневит государя! Доиграется! Это ведь ему, митрополиту, надлежит быть смиренным и терпеливым, а не государю. Для государя гнев — как бич для погонщика, как меч для воина.
— Ещё слово — и живьём сожгу! — взвизгнул Иоанн.
Филипп на миг задохнулся, обводя взглядом людей в соборе. Все смотрели на него — и никто ему не верил. Если бы верили, Филипп увидел бы это по лицам. А на лицах был один лишь страх.
— Христос с нами, кого убоимся?! — воззвал Филипп.
Он выкрикнул это на весь храм, надсаживая грудь. Его крик кубарем заметался под арками и сводами собора. Но все неубоявшиеся здесь были только бестелесными образами на стенах.
— Низлагаю тебя, крамольник! — завопил Иоанн. И вмиг ему наконец-то стало легко и свободно, — Нет больше у меня митрополита!
Может, государь и не посмел бы натравить опричников на Филиппа. Но Серафим, как пёс, сорвавшийся с привязи, сам наконец-то ринулся на амвон и с наслаждением ударил попа кулаком в скулу.
Филипп повалился. Собор ахнул. А другие опричники уже лезли на амвон бить и пинать поверженного митрополита.
Ватага опричников бежала по улочкам деревянной Москвы, как свора бесов. Опричники свистели, вопили, улюлюкали, кукарекали, визжали. Встречные ездоки разворачивали повозки и неслись прочь. Прохожие шарахались в стороны. За заборами взахлёб лаяли псы.
В гуще опричной ватаги близнецы Очины, Вассиан и Серафим за оглобли тащили по лужам дровни-волокушу. В дровнях лицом вниз лежал Филипп в изодранной рясе.
Рядом с дровнями и позади дровней скакали конные кромешники. В руках они держали длинные мётлы — хлестали ими Филиппа по спине и замахивали на уличной грязи след от дровней митрополита.
Серафим бежал с оглоблей под мышкой и чувствовал, что он ещё никогда не был таким счастливым и свободным. Никто не может так блажить посреди улицы, а он может. Никто его не остановит, все ему поклонятся. Никакая девка больше не фыркнет в ответ на его улыбку: к кому, дескать, лезет косой? Теперь не над ним смеются, а он смеётся над всеми. Потому что он — в братии, у которой игумен — государь.
Над тесовыми кровлями домов поднялись белые кряжистые башни монастыря, его купола и колокольни. За крайними домами встали невысокие стены обители с проездом под иадвратным храмом.
Хрипя и задыхаясь, ватага опричников прогремела волокушей по бревенчатому мосту над неглубоким рвом и сквозь Святые врата с разгону влетела в монастырь.
Филиппа затащили в подвальную келью и кинули на каменный пол. Серафим хотел пнуть Филиппа, но Алексей Басманов оттолкнул ретивого кромешника. Тогда Серафим принялся трясти решётку на окне, проверяя на прочность, — так пёс, покусав незваного гостя, ещё в ярости треплет его брошенную при бегстве шапку.
— Отсюда не удерёт, сатанаил! — радостно заверил Серафим.
— А ты и покараулишь, — трезво и спокойно сказал Басманов.
Серафим от изумления открыл рот. Он? Он должен сидеть здесь, когда только-только обрёл силу и свободу и хочет насладиться ими?
— Не горюй, — усмехнулся Басманов. — Ещё всё успеешь. С этим, — Басманов пихнул ногой Филиппа, — дело недолгое. Суд да казнь.
Глава 8
ДЫБА
Ждать долго Филиппу не пришлось. На третий день кромешники выволокли его из кельи, бросили в телегу и куда-то повезли.
Филипп думал, что его казнят. Никогда такого на Руси не бывало — чтобы казнили митрополита. Но ведь при Иоанне случалось многое такое, чего никогда прежде не происходило.
Филипп ещё не очнулся от потрясения, ехал как оглушённый. Душа его сжалась. Филипп не осознавал скорой смерти, а потому и не боялся. Ему казалось, что он пройдёт сквозь смерть, как сквозь ворота, и уже на той стороне бытия душа его разожмётся и развернётся. Филипп верил в Божье прощение. Господь не проклянёт его и устроит в своих садах — хотя бы травинкой где-нибудь на обочине.
Филиппа привезли на площадь, полную народа, и вывели на помост лобного места. Филипп стоял над толпой, каким был и в келье, — в рваной рясе, босой, нечёсаный. На шею Филиппу надели верёвку, конец которой, ухмыляясь, взял в руку Федька Басманов. Над лобным местом поднималась виселица. По её перекладине прыгали галки.
Лобное место устроили напротив храма. Высокую паперть застелили ковром, и здесь в кресле сидел Иоанн. Рядом с ним топталась его обычная свита из кромешников.
— Государь! — звонко крикнул Федька Басманов через всю площадь — от лобного места до паперти храма. — Вот чернец для твоего суда!
Федька дёрнул за верёвку, будто Филипп был собакой, и Филипп мотнул головой, словно поклонился Иоанну.
Скрипя досками настила, на край лобного места вышел Алексей Басманов. За пояс у него был заткнут топор. Басманов, не торопясь, развернул бумажный свиток, откашлялся в кулак и начал читать:
— Сей чернец… Филипка… о-вла-дев митрой… волховал… и ку-де-сил… зло-у-мы-шлял… за деньги… новгородские… е-ре-тик и отступник… от Господа нашего Исуса Христа…
Незнакомые слова Басманов разбирал по складам, а знакомые выражения пробегал скороговоркой.
— Был в за-го-воре… с воеводами… Колычевым, племянником своим, Шуйским, Бутурлиным… и и-ны-ми…
Толпа слушала, затаив дыхание, только где-то плакал ребёнок. Народ оцепенел, изумлённый крамолами митрополита. Ведь ещё недавно владыке все кланялись и просили у него благословения.
— Повинен… в из-ме-нах и у-мы-шле-нии на по-ги-бель… государя нашего… и Великого князя Московского Ивана Васильевича.
Басманов дочитал, скрутил свиток, оглядел народ — все ли довольны? — и повернулся к Филиппу.
— Признаёшь воровство своё? — спросил он.
— Всё ложь, — спокойно ответил Филипп.
Федька зло и весело дёрнул за верёвку. Филипп едва не упал от толчка, но удержался на ногах и молча выпрямился.
— Тогда сейчас у другого вора спросим, — невозмутимо согласился Басманов-старший.
За спиной Филиппа на лесенке раздался топот, и Филипп оглянулся. Кромешники втаскивали на помост Ивана Колычева.
Руки Ивана были связаны за спиной, и ноги тоже были связаны. Ивана тащили словно зверя. Филипп рванулся к племяннику, и Федька Басманов сзади ухватил рукой петлю на шее Филиппа — будто удерживал владыку, как пса за ошейник.
Иван увидел Филиппа, но не сделал попытки хоть что-нибудь крикнуть. Ивана поставили под виселицей.
— Перекреститься дайте! — рыкнул Иван.
Но опричники не собирались его казнить. Верёвку, что свисала с перекладины, привязали к перемотанным запястьям Ивана. Три дюжих молодца потянули верёвку на себя. Иван, изогнувшись, со стоном взлетел вверх на аршин. Он повис на руках, скрученных за спиною, и силой мускулов сопротивлялся вывиху плеч.
Алексей Басманов усмехнулся и кивнул опричникам на бревно, что лежало вдоль помоста. Опричники подняли бревно и просунули Колычеву между связанных ног. Тяжесть бревна начала распрямлять Ивана. Руки его, выворачиваясь, захрустели в плечах.
