Николай Гейнце - Герой конца века
— Эх, как бы его скорей угнали отсюда черти! — восклицал Колесин. — И что она в нем нашла такого… Беспутный малый…
— Ну, положим, он красив… — подливала масла в огонь Марина Владиславовна. — Да и уедет, много вам корысти не будет, вернется… Напрасно Макс думает, что родители его ему не позволят жениться на ней… Отчего? Рады еще будут, может-де остепенится…
Аркадий Александрович краснел и бледнел даже под толстым слоем белил и румян.
— Десять тысяч бы не пожалел тому, кто устранил бы с моей дороги этого сорванца… — все чаще и чаще повторял он.
XX
ХИТРОУМНЫЙ ПЛАН
Аркадий Александрович Колесин считался одним из крупных клиентов знакомого нам Корнилия Потаповича Алфимова.
Образ жизни, который вел первый, обладание крупными денежными кушами, которое зачастую сменялось абсолютным безденежьем, делали оказываемую вовремя денежную поддержку со стороны Алфимова неизбежной, легко же приобретаемые деньги позволяли Аркадию Александровичу не стоять за процентами и платить, как назначал Алфимов, аккуратно, при этом оправдывая обстоятельства.
Кроме личного кредита, Колесин доставлял Корнилию Потаповичу и других клиентов из проигравшихся «пижонов», как технически, на языке шулеров, называются сынки богатых родителей.
Все это делало то, что Алфимов даже не затруднял Аркадия Александровича заходить в его кабинет в низке трактира на Невском проспекте, а сам частенько прогуливался к нему на Васильевский остров — исключение, которое Алфимов делал весьма немногим.
Он уважал Аркадия Александровича.
— Почтенный, благородный господин… — в глаза и за глаза называл его Корнилий Потапович.
Во время этих-то визитов и бесед с Колесиным, последний, — просто потому, что являлась потребность выложить душу, — рассказывал Корнилию Потаповичу свое ухаживание за танцовщицей Гранпа и свои неудачи.
— А вы мошной тряхните, посильней… Мошной… — посоветовал Алфимов.
— Да уж трясу, сильно трясу… Не помогает!
— Поди ж ты, с чего бы это? Их сестра, танцорка, к мошне очень чувствительна… ох, как чувствительна.
— А вот эта не чувствительна.
— Выродок, стало быть…
— Выродок, не выродок, а любовь тут к одному замешалась…
— Тсс… — удивленно прошипел Алфимов. — Любовь…
— Да, любовь, замуж выходить захотела…
— Это танцорка-то?
— Да… Эх! Десяти бы тысяч не пожалел, кабы кто устранил с моей дороги этого сорванца.
— Десять тысяч… большие деньги…
— Не пожалел бы, говорю, не пожалел бы! — крикнул раздраженно Колесин.
— Верю-с, верю-с, Аркадий Александрович, смею ли я вам не верить, такому благородному, почтенному господину… А кто это, осмелюсь спросить?
— Савин, некто…
— Савин Николай Герасимович!..
— А разве ты знаешь?
— Лично не знаком-с, а с почерком очень даже.
— Как с почерком?..
— По векселям…
— Много их у тебя на него?
— Достаточно-с… Векселя верные… Папенька за них платит, раз уже заплатил рубль за рубль, тоже почтенный и благородный господин.
— Кто это? — вскинул на него глаза Аркадий Александрович.
— Папенька Савина, Герасим Сергеевич.
— А-а…
На этом разговор прекратился, и Корнилий Потапович вышел из комфортабельного кабинета Колесина, убранного в восточном вкусе, где последний принимал первого.
Суть разговора, однако, засела в голову Алфимова, и, придя домой, он вписал в свою заветную тетрадь все слышанное им от Аркадия Александровича и решил, кроме этого, пополнить сведения о Николае Герасимовиче Савине.
«Скандалист он, дебоши вместе с Хватовым устраивал, его верно чиновники от Гофтреппе знают…» — рассуждал между тем Алфимов.
Среди последних у Корнилия Потаповича было много своих людей и даже должников.
Он принялся наводить справки, которые увенчались неожиданным успехом, несколько страниц тетради были посвящены Савину.
Оказалось, что если бы он не был на службе, то давно был бы выслан из Петербурга. Конечно, теперь все забыто, но случись какой-нибудь казус после отставки, которую Савин ждет со дня на день, ему всякое лыко поставят в строку и вышлют, «куда Макар телят не гонял», вышлют без разговоров.
По счастливому для Алфимова стечению обстоятельств, вскоре явился к нему известный нам Мардарьев с векселем на Савина в четыре тысячи рублей для учета.
На Корнилия Потаповича, как мы знаем, нашло сомнение в качестве этого векселя, ввиду, как он объяснял сам Вадиму Григорьевичу, слишком быстрой и большой уступки и личности самого настоящего владельца векселя, и он предложил Мардарьеву сперва переговорить лично с Николаем Герасимовичем, попросил его, если он не отдаст денег, переписать вексель.
— А тогда возвращайся ко мне, посмотрим… — сказал Алфимов.
Читателям известен результат визита Вадима Григорьевича к Николаю Герасимовичу.
Вексель оказался, действительно, с изъянцем, а в разорванном виде, конечно, не стоил ни гроша, но ввиду близости отставки Савина, у Корнилия Потаповича зародился во время беседы с Вадимом Григорьевичем в голове хитроумный план воспользоваться этим поступком Савина, подать на него жалобу и всякими путями, правыми и неправыми, добиться его высылки.
«Десяти тысяч не пожалею тому, кто устранил с моей дороги этого сорванца!» — звучали в ушах Алфимова слова Колесина.
«Десять, не десять, а пять тысчонок сорвать можно…» — рассудил Корнилий Потапович, и вот причина, почему он сперва играл с Мардарьевым, как кошка с мышью, а затем предложил ему сто рублей за разорванный вексель и жалобу на Савина.
Выйдя на полчаса ранее своего обычного времени из низка трактира, Корнилий Потапович пешком — он никогда в жизни не ездил на извозчиках — отправился на Васильевский остров.
Путь был не близкий, но Алфимов не заметил его, идя ровною походкою и не спеша. Алфимов знал, что ранее шести часов он не застанет дома Аркадия Александровича Колесина.
Было без четверти шесть, когда он достиг Большого проспекта и вошел в ворота вычурного дома.
Он не вошел в парадный подъезд, а повернул к левому флигелю, где жил с семьей камердинер Колесина, Евграф Евграфович, и, кроме того, помещалась и другая прислуга дома.
Евграф Евграфович Крутогоров являлся, впрочем, во флигель только в отсутствие барина, днем и вечером, а ночью находился в главном доме, где ему около спальни Аркадия Александровича была отведена маленькая комнатка. Евграф Евграфович оказался во флигеле и радостно приветствовал Корнилия Потаповича.
Он знал, что барин ведет с Алфимовым большие дела, знал не только как приближенное к Колесину лицо, но принимал, хотя и очень незначительное, участие в прибылях ростовщика, который считал необходимым задабривать камердинера выгодного клиента, «почтенного и благородного человека», маленькими денежными подарками. Корнилий Потапович даже не ограничился этим, а покумился с Евграфом Евграфовичем, окрестив его последнюю дочь. Куме и крестнице он тоже нашивал дешевенькие подарки.
По этой допущенной роскоши можно судить, насколько он «уважал» Аркадия Александровича Колесина или, лучше сказать, насколько считал для себя выгодным иметь его в числе своих клиентов.
Едва Алфимов показался в передней комнате флигелька, как Евграф Евграфович воскликнул:
— Куму почтенье… Жена, дядя Алфимыч… Самоварчик!..
— Не надо, не надо, — замахал руками Корнилий Потапович, не раздеваясь, входя в следующую комнату, заменявшую и гостиную, и спальню супругов; в соседней комнате слышался крик детей — Евграф Евграфович имел в своем распоряжении две комнаты и переднюю.
— Почему это не надо?.. Дорогой гость… — возразил Евграф Евграфович.
— К самому я, по важному делу… Нету еще?..
— Нету… Да должен сейчас быть… Раздевайтесь, кум.
Корнилий Потапович только что начал расстегивать свое пальто, как на дворе послышался шум въехавшего парного экипажа.
— Сам? — спросил Алфимов, снова застегивая расстегнутую пуговицу.
— Он, легок на помине… Надо бежать… Ты посидишь или со мной?
— С тобой… Дело, говорю, казусное, так и доложи, что о Савине…
— О Савине… Это сейчас позовет… — бросил уже на ходу Евграф Евграфович, вместе с Корнилием Потаповичем выходя из флигелька и огибая угол дома, чтобы пройти в него с заднего крыльца.
— Пройди ко мне в комнату… — сказал первый. — А я сейчас доложу, только раздену.
Евграф Евграфович отправился в кабинет, откуда через полчаса вернулся к себе и сказал снявшему пальто Корнилию Потаповичу:
— Иди, зовет…
Алфимов своею ровною походкою через умывальную и спальную комнату, видимо знакомым ему путем, направился в кабинет.
Аркадий Александрович в дорогом синем атласном халате с бархатными отворотами в тень и большими шнурами, с кистями у пояса полулежал на одном из турецких диванов и, видимо, с наслаждением втягивал в себя дымок только что закуренной гаванны.
