Стефан Цвейг - Мария Антуанетта
Эта легкомысленность в восприятии жизни, если рассматривать её в историческом аспекте, безусловно, является виной Марии Антуанетты, но это также и вина всего её поколения. И именно из–за полного соответствия духу своего времени Мария Антуанетта стала типичной представительницей Dix–huitieme. Рококо, этот изнеженный и хрупкий цветок старой культуры, этот век изящных и праздных рук, век увлеченного игрой, рассеянного, утонченного духа, прежде чем уйти в небытие, пожелал принять телесный образ. В иллюстрированной Книге Истории век этот невозможно представить ни одним королём, ни одним мужчиной. Изобразить его можно лишь в образе женщины, королевы, и вот этому–то собирательному образу Королевы рококо полностью соответствует Мария Антуанетта. Из беспечных – самая беспечная, среди расточительных – самая расточительная, между галантными и кокетливыми женщинами – изысканнейше галантная и осознанно кокетливая, своей личностью она незабываемо отчётливо и предельно точно выразила обычаи, манеры, нормы поведения, искусственный уклад жизни Dix–huitieme. "Больше грации и достоинства вложить в поведение невозможно, – говорит о ней мадам де Сталь. – Она обладает удивительной манерой обращения с окружающими, чувствуешь, она знает, что никогда не должна забывать о своём королевском достоинстве, а ведёт себя так, как если бы забыла об этом". Мария Антуанетта играет своей жизнью, словно очень тонкой и хрупкой игрушкой. Вместо того чтобы стать великой для всех времён, она стала олицетворением своего времени, и, безрассудно тратя свои внутренние силы, она всё же выполнила одну задачу: с нею Dix–huitieme достигает совершенства, с нею он приходит к концу.
***
Что является первой заботой королевы рококо, когда она просыпается утром в своём замке в Версале? Сообщения из столицы, из страны? Письма посланников о победах армии, об объявлении войны Англии? Конечно же нет. Как обычно, Мария Антуанетта вернулась во дворец лишь в четыре или пять утра; она спит всего несколько часов – её беспокойная натура не нуждается в длительном покое. День начинается с важной церемонии. Старшая камеристка, ведающая гардеробом, с несколькими рубашками, полотенцами, носовыми платками и первая камеристка приступают к утреннему туалету королевы. Камеристка с поклоном предлагает для просмотра один из фолиантов, в котором собраны приколотые булавками маленькие образчики материалов всех имеющихся в гардеробе одежд. Марии Антуанетте надлежит решить, какие платья она желает сегодня надеть. Очень трудный, ответственный выбор: ведь для каждого сезона предписывается 12 новых нарядных платьев, 12 платьев для малых приёмов, 12 платьев для торжественных церемоний, не считая сотни других, ежегодно обновляемых (подумать только, какой позор, если на королеве мод увидят несколько раз одно и то же платье!). А пеньюары, корсажи, кружевные платочки, косынки, чепчики, плащи, пояски, перчатки, чулки и нижнее бельё из невидимого арсенала, который обслуживает армия портних, белошвеек, гардеробщиц! Обычно выбор продолжается довольно долго; наконец с помощью булавок обозначаются образцы туалета, отобранные королевой, платье для приёмов, дезабилье для второй половины дня, вечернее парадное платье. С первой заботой покончено. Альбом с образцами материй уносится, выбранная одежда вносится.
Неудивительно, что при таком значении, придаваемом туалетам, старшая модистка, божественная мадемуазель Бэртэн, имеет над Марией Антуанеттой власть куда большую, нежели все государственные министры. Этих – дюжины, они легко заменяются, а она – единственная и несравненная. Обычная портниха, вышедшая из самых низов народа, эта дюжая, самоуверенная, бесцеремонная, с вульгарными манерами законодательница мод крепко держит королеву в своих руках. Из–за неё, за восемнадцать лет до настоящей революции, в Версале свершается революция дворцовая: мадемуазель Бэртэн перечёркивает предписания этикета, запрещающие кому бы то ни было из третьего сословия вход в petits cabinets[52]. Этой артистке своего дела удаётся то, что не удалось ни одному писателю, ни одному художнику, ни даже Вольтеру, – её принимает королева. Когда мадемуазель Бэртэн дважды в неделю появляется в Версале со своими новыми образцами фасонов, Мария Антуанетта покидает придворных дам для секретных совещаний с прославленной модисткой в личных покоях, чтобы там при закрытых дверях обсудить с ней и выпустить в свет новую модель – ещё более сумасбродную, чем вчерашняя. Само собой разумеется, деловая особа извлекает для себя немалую выгоду из той славы, которая её окружает. Склонив самое Марию Антуанетту к разорительным расходам, она налагает жестокую контрибуцию на весь двор, на всю аристократию. Гигантские буквы вывески над её мастерской на улице Сент–Оноре разъясняют, что она является поставщицей двора Её величества королевы. Заказчикам, которым приходится подолгу ждать, она надменно и небрежно заявляет: "Я занималась с Её величеством". Вскоре на неё начинает работать целый полк портних и вышивальщиц: ведь, чем элегантнее одевается королева, тем более неистовствуют другие дамы в стремлении заполучить мадемуазель Бэртэн. Иные из них полновесными золотыми склоняют нервную чародейку к тому, чтобы она сшила им платье по модели, ещё не использованной для королевы: роскошь в туалетах так заразительна! Беспокойство в стране, серьёзные споры в парламенте, война с Англией – всё это далеко не так волнует тщеславное придворное общество, как новый цвет, цвет блохи, введённый мадемуазель Бэртэн в моду, или особенно смело изогнутый турнюр кринолина, или же впервые созданный мануфактурой Лиона шёлк особого оттенка. Каждая дама, которая следит за собой, чувствует себя обязанной повторить за другими все фигуры обезьяньего танца, и, вздыхая, иной супруг сетует: "Никогда женщины Франции не тратили такую уйму денег на то, чтобы выглядеть посмешищем".
Но быть в этой сфере королевой Мария Антуанетта считает своим первейшим долгом. Трёх месяцев правления ей достаточно, чтобы стать образцом для всего элегантного мира, законодательницей костюмов и причесок; во всех салонах, при всех дворах одерживает она блестящие победы. Конечно, до Вены докатывается волна её славы, но оттуда приходит безрадостное эхо. Мария Терезия, мечтавшая, чтобы её ребёнок стремился к более достойным целям, с раздражением возвращает посланнику портрет, на котором её дочь изображена разряженной сверх меры, увешанной драгоценностями – это портрет актрисы, а не королевы Франции. С досадой предостерегает она дочь, правда, как всегда, напрасно: "Ты знаешь, я постоянно была того мнения, что модам нужно следовать, но не до безрассудства. Красивая молодая женщина, полная очарования королева не нуждается во всей этой чепухе, напротив, простота одежды ей более к лицу, более достойна высокого звания. Ведь королева задаёт тон, следовательно, весь свет будет стараться повторять её ложные шаги. Но я люблю мою маленькую королеву и пристально наблюдаю за нею, я, не колеблясь, буду обращать её внимание на все её маленькие опрометчивые поступки".
***
Вторая забота каждого утра – причёска. К счастью, и здесь творит великий художник господин Леонар, неистощимый и непревзойденный Фигаро рококо. Словно знатная особа, он ежедневно утром приезжает в карете, запряжённой шестёркой, из Парижа в Версаль, чтобы с помощью гребня, туалетной воды для волос и всевозможных мазей испытать на королеве своё благородное, неистощимое на выдумки мастерство. Подобно Мансару, великому архитектору, который с большим искусством сооружал на домах названные его именем крыши, господин Леонар возводит на голове каждой прибегающей к его услугам знатной дамы целые башни из волос, формирует сложнейшие пейзажи, жанровые сценки, символические орнаменты. Прежде всего огромными шпильками и с помощью фиксирующих помад волосы поднимаются свечкой вверх, примерно раза в два выше, чем медвежья шапка прусского гренадера, и лишь в воздушном пространстве, в полуметре над уровнем глаз, начинается собственно область творчества художника. На головках дам гребёнкой моделируется красочный сложный мир: целые ландшафты и панорамы с плодовыми садами, домами, с волнующимся морем и кораблями на нём; сюжет в этих произведениях искусства, чтобы разнообразить моду, непрерывно следует злобе дня. Всё, что занимает умы этих колибри, что заполняет эти в большинстве своём пустые женские головки, должно быть воспроизведено на них. Вызывает опера Глюка сенсацию - тотчас же Леонар изображает причёску a la Iphigenie[53] – с чёрными траурными лентами и полумесяцем Дианы. Делают королю прививку против оспы – это волнующее событие отображается в "Pouf de l'inoculation"[54]. Входит в моду восстание в Америке – сразу же победительницей дня оказывается куафюра "Свобода". Да что там говорить! Ещё глупее, ещё более мерзко выглядит это бездумное общество придворных, когда в ответ на голодные волнения парижского люда, громившего булочные, не находит ничего разумнее, как выставить на обозрение причёску "Bonnet de la revolte"[55]. Искусственные сооружения на ветреных головках становятся всё более и более дикими. Постепенно волосяные башни из–за массивных подкладок и накладных волос оказываются столь высокими, что дамам уже не сесть в карете. Они вынуждены, приподняв юбки, стоять на коленях, чтобы не повредить драгоценное сооружение. Дверные проемы во дворце делают выше, чтобы дамам в парадных туалетах не приходилось часто нагибаться, потолки театральных лож приподнимают. Что же касается особых неудобств, причиняемых этими неземными существами своим возлюбленным, то в современной сатирической литературе об этом можно найти много потешного. Однако, если мода требует, женщины, как известно, готовы на любые жертвы. Королева же со своей стороны, очевидно, не сможет считать себя настоящей королевой, если не окажется впереди всех в битве за самую элегантную, самую экстравагантную, самую дорогую причёску.
