Вячеслав Софронов - Кучум
— Скажи им, скажи, — икнул опустивший вниз кудлатую голову Гаврила Ильин, — пущай послухают.
— А тут выходит, что на кого наскочил, тот тебе и враг. Кого хочу, того и граблю. Вот угнали мы у ногаев коней, а хозяин тех пастухов на первой лесине повесит…
— И правильно сделает, — зло засмеялся Иван Кольцо.
— Чего ты их жалеешь, Тимофеич? — не выдержал и Яков Михайлов. — Они ж ногаи. Хоть всех бы их перевешать… Нам-то что?
— Именно! Нам ничего. Худо грабить. Тьфу, — плюнул Ермак на глинобитный пол.
— А когда они в набег идут на нас? Тогда как, коль они всех мужиков режут, баб сильничают, да в полон с детишками гонят. Их тебе не жалко?
— Не о том речь, — сопротивлялся Василий, но видел единство казаков. — Они нас зорят, а мы их. Чего тут доброго?
— Да тебе, Тимофеич, в попы пойти надобно, а не в казаки, — зло усмехнулся Иван Кольцо. — Мне мужики сказали, будто бы ты воин добрый, атаман удачливый, а ты ногаев жалеешь. Родичи что ли там объявились?
— Родичи не родичи, а знаю, что дурное дело творим.
— Ладно, ногаев более грабить не будем, — переменился вдруг Иван Кольцо и с обычной усмешкой продолжил, — тем более, сказывали, будто после вашего набега ушли они в степь подале и соваться к ним сейчас бестолку. А на турка пойдешь?
— Отчего ж не пойти, — легко согласился Ермак. — Я и на ногаев пойду, коль надобно.
— Я же говорил, что добрый казак Тимофеевич наш, — сквозь зубы промычал, положив голову на стол, Яков Михайлов, — выпьем за его здоровье.
— Можно и за здоровье, да вина нет, — отозвался Никита Пан, — сейчас схожу до дружка своего. У того должно быть, — и пошатываясь, с трудом направился к двери.
Иван Кольцо, проводив его взглядом, опять усмехнулся и неожиданно пересел поближе к Ермаку, положил руку ему на плечо.
— Слышь, Василь Тимофеевич, ты прости нас за тот раз…
— Чего? — удивился Василий. — За какой раз?
— Когда мы с Барбошей добычу вашу ополовинили. Не мы бы, так старшины, все одно, потребовали свою долю. А нам бы тогда щиш досталось. Барбоша же у них свой человек. Шепнул слово кому надо — и все тихо. Понял? Не журись, панове. Да, еще, — вспомнил он, — от Урмагмет-мурзы люди по станицам ездили, выспрашивали, кто косяк у них угнал…
— И что, — напрягся всем телом Ермак.
— Да ничего, — успокаивающе махнул рукой Кольцо, — направили, заворотили их в другую сторону. Своих не выдаем. Только, думаю, все одно дознались они про тебя. Будь осторожней.
— Спасибо, — коротко отозвался Ермак.
— А насчет турок я ведь всерьез спросил, — казалось, что Кольцо и вовсе не пил, — такими чистыми и незамутненными были его глаза. — Готовим поход на них. Пойдем стругами и верхами. Струги перетащим — и по воде дальше к морю. А по берегу конников для разведки пустим. Как ты? Думаем, тебя в атаманы с верховыми вместе направить. Затем и пришли к тебе.
— Барбоша тоже идет? — испытующе глянул Ермак на Кольцо.
— Вон ты о чем, — громко засмеялся тот, — да нет его в станице. Неделю уж промышляет где-то. Только зря ты на него так. Казак он добрый, а испытать новичков любит. Ты ж на Дону всего ничего, а Богдан и родился, и вырос тут, свое прозвание получил…
Ермак молчал, сосредоточенно слушал Ивана Кольцо. Думал, казаки тем и хороши, что своих не выдадут, не бросят в беде, стоят крепко за каждого. Может, потому и сильны станицы казачьи, не суются к ним ни крымцы, ни ногаи. Вспомнились ему и молодые князья, с которыми нес сторожевую службу. С теми он так и не смог сдружиться, и хоть в бою слушали его, исполняли все, что приказывал, но видно было, не по нутру это князьям. — Так ты даешь согласие, или как? - вновь подал голос Кольцо. — Казаки, что с тобой ходили в набег на ногаев, в один голос тебя требуют атаманом над дозорными ставить. Я же на стругах головным пойду. По рукам? — и протянул ему узкую ладонь с массивным золотым перстнем на среднем пальце, продолжая вглядываться все так же пытливо.
Ермак покосился на уснувших прямо за столом Якова и Гаврилу, протянул было Ивану ладонь, но в последний момент спросил:
— А что за дело? Кого воевать пойдем? Опять грабить, а потом улепетывать? Не по мне это…
— Тебе, так и быть, скажу, — Иван тоже глянул на спящих казаков, поднял пустую кружку, промолвил беззлобно: — Все выжрали! — подавил вздох и заговорил тихим голосом. — Тут такое дело… Прознали мы от верного человека, что идет большой турецкий караван из Бухары…
При этом слове Ермак вздрогнул и переспросил:
— Откуда, говоришь?
— Из Бухары, — Кольцо не придал значения его взволнованности, — купцы товары везут к туркам, а с ними еще знатные князья на поклонение к своим святым местам едут, где их пророк проживал…
— Мухаммед, — пояснил Ермак.
— Да какая разница. Мухаммед или иной кто. Вот мы и хотим двух зайцев за уши ухватить — караван пощупать и князей тех захомутать. Года два назад нескольких наших атаманов крымцы похватали спящими на переправе, да и продали бухарским купцам, а те их в свои края увезли. Вот и думаем наших атаманов на тех князей поменять.
— Проще их в степи брать. Зачем струги?
— Проще-то проще, да боюсь, умыкнут они к морю, сядут на суда, на каторги свои и поминай, как звали. А мы тут как тут, на стругах и подопрем их у бережка. Так по рукам?
— По рукам, — и Ермак без раздумья вложил свою пятерню, накрыв ей сразу узкую кисть Ивана Кольцо.
— А вот и я… — просунул голову в дверь Никита Пая, втащил, тяжело отдуваясь, огромный кувшин и поставил его на стол меж казаками.
Выступили двумя отрядами уже в конце недели, потратив много времени на сборы: проверяли струги, снасти, грузили провизию, не надеясь раздобыть что-то в пути. На стругах поместилось сотни две казаков под началом Ивана Кольцо. Есаулом к себе он взял Никиту Пана. С Ермаком конных казаков оказалось раза в два меньше, не более сотни. Там же были и Гришка Ясырь, Гаврила Ильин, Яков Михайлов и другие казаки, ходившие с ним в набег на ногаев. Своим есаулом Василий указал быть Михайлову, памятуя, что тот отличался от остальных и сметкою, и умением предугадать обстановку, выбрать удачное место для ночлега.
Казачки собрались на берегу провожать мужей и родных, стояли чуть в стороне, не мешая отплытию. Не было криков, плача, никто не бежал по берегу. Как бабы в русских деревнях провожают на заработки мужиков — без вздохов и вскриков, так и казачки, давно привыкшие к проводам и расставаниям, не рвали душу, не сушили себя потоками слез, не голосили с надрывом, словно на похоронах.
Ермак, уже не раз наблюдавший казачьи проводы, попривык к спокойствию и мужеству, с которым казачки оставались у околицы станицы или на берегу реки, не хватали мужей за стремена, не заламывали руки, не падали без чувств. Но когда первый раз сам, оставаясь в станице, стоял среди пожилых казаков и наблюдал отбытие нескольких сотен в очередной поход, то показалось ему, будто едут те на праздник какой, столь веселы были все, не раздалось ни единого крика отчаянья. И сами казаки сыпали шутками, подмигивали женам, подругам, и те отвечали тем же. Только изредка вырывалось у кого-нибудь: "Григорий, береги себя, не балуй…", "Платочек мне присмотри там новый…" Словно мужики их отправлялись на базар за покупками, обещая через пару-тройку дней возвернуться обратно.
Евдокия так ни разу не нашла в себе сил выйти за околицу, чтоб, как все замужние бабы, проводить Василия, улыбнуться ему ласково на прощание, смотреть, как конники скроются за ближайшим курганом, и потом уже, вернувшись домой, терпеливо ждать и молиться за него. Нет, провожать выходила к воротам городка вдовица Алена, а Дуся оставалась, наревевшись накануне, в курене, хмурая, опухшая от слез, и тихо шептала вслед ему: "Василий, останься…" Но как он мог остаться? Или он не сам выбрал удел казака, чем-то напоминающий его прежнюю жизнь? Или он перестал быть воином и его не уважают другие казаки, не надеются на него, не верят ему?
Нет, между женской привязанностью и мужской дружбой он выбрал последнее. Верно, это прежде всего и подтолкнуло Евдокию покинуть станицу, уехать обратно на Русь, где, возможно, она и найдет себе мужа, который утром будет уезжать в поле, а вечером усталый возвращаться домой. Они обвенчаются в храме, нарожают детей и… будут счастливы. При этих мыслях у Василия что-то сжималось внутри, кровь бурлила, приливала к голове и хотелось рвануть коня под узды, поскакать прямо сейчас вслед за женщинами, догнать их, удержать, остановить. Но нужен ли он им такой? Если Дуся не смогла привыкнуть к его постоянным отлучкам, походам, то и ему не привыкнуть к обыденной тихой деревенской жизни, не стать крестьянином… Значит… Значит, не судьба… И ему не иметь детей, которыми он смог бы гордиться, садить в седло, учить обращаться с оружием, нападать в бою, уходить от погони.
