Александр Говоров - Алкамен — театральный мальчик
Ксантиппа здесь не было, никто о нем ничего не говорил, а может быть, просто не хотели говорить? Я толкался, надеясь что-нибудь разузнать.
На горизонте виднелись плоские вершины Саламина. Туда направлялись многочисленные лодки, барки, плоты, перегруженные людьми. Это было драматическое зрелище — все стремились попасть в лодку непременно первыми, как будто неприятель уже наседает. Здоровенные мужчины, по неизвестной причине не попавшие в войско, кидали в лодку мешки, лезли, отталкивая женщин, сбрасывая чужие корзины, опасно накреняя лодку. Невозмутимые корабельщики отпихивали буянов, сажали в лодки женщин и стариков, давали сигнал к отплытию. Когда лодка отваливала, обязательно кто-нибудь из нетерпеливых кидался в нее с пристани, срывался в воду; его дружно вытаскивали и вылавливали его пожитки.
— Ты что не пускаешь? Ты что не пускаешь, да поглотит тебя Эреб! — кричал бородатый холеный афинянин, вырываясь из рук корабельщика.
— Гребцы падают от изнеможения, — вразумительно отвечал тот. — Сколько концов им сегодня пришлось сделать? А нам легко? Я вот тебя усаживаю в лодку, а сам не знаю, где мои родичи, успели ли уйти из деревни...
— Говорят, там морской бой идет, — сказал подошедший беженец.
— Где, где? — Все головы сразу обернулись к нему.
— Возле мыса Суний. Сегодня утром царь велел блокировать афинские гавани, чтобы помешать переправе на Саламин. Фемистокл послал навстречу Ксантиппа. Рыбаки пришли, говорят, бой идет вовсю.
— Это который Ксантипп? — спросили из темноты. — Тот, кто был хорегом на последнем представлении?
В голосе звучала озабоченность: сумеет ли этот человек исполнить свой долг?
— Ксантипп — бывалый моряк, — заверил дежурный корабельщик. — И его навархи не колуном строганы. А у персов во флоте кто? Наши изменники греки да презренные финикийцы. Собственных ведь кораблей у персов нету.
Я подумал: раз Ксантипп с кораблями у мыса Суний, значит, мне здесь делать нечего. Теперь можно понять, почему он забыл о семье. Вот мой долг: позаботиться о его жене и детях. Что сказал Фемистокл Мнесилоху? «Заботиться о семье полководца — обеспечивать победу!» Надо бежать в Колон!
Но мне не удалось сразу бежать в Колон.
По пристани медленно двигалась колонна полуодетых людей, закованных в цепи. Громадные костры разгоняли наступившую темноту, озаряли оранжевым светом крутые бока кораблей. Волны выносили из путин багровые блики.
Люди, звеня цепями, переговаривались на чужих языках. Всё это были мужчины, здоровые, мускулистые.
Я притаился за пирамидой корзин — догадка меня ужаснула. Ну да, ну конечно, так и есть — вот и наши храмовые. Вот Псой, садовник, вот Зубило, Жернов, неуклюжий Лопата, а вот и Медведь, рыжий скиф.
Я так обрадовался своим, будто родных встретил. Даже Медведю кинулся бы на шею, забыв про старую распрю.
Послышалась команда. Конвоиры опустили копья, которыми они подкалывали отстающих. Звякнуло железо, и все в изнеможении опустились на камни пристани кто где стоял. Я высунулся из-за корзин, чтобы наши меня заметили.
— Алкамен, ты здесь? — удивились храмовые. — Беги скорей, а то и тебя к нам прикуют.
— Почему вы здесь? И в цепях? Куда вас гонят?
— Это все твой Фемистокл! — прорычал Медведь. — Этот демократ велел собрать здоровых рабов со всего города, заковать в цепи, на корабли гребцами посадить. Остальных в цепях же отправили на Саламин, чтобы не перебежали к врагу.
— Беги, Алкамен, беги, голубчик! — торопил жалостливый Псой. — Беги, пока можешь. Сейчас война, паника, никто не заметит твоего бегства. Беги на Саламин, на Эгину, дальше — на Крит: критяне, говорят, не выдают беглых рабов греческим городам.
— Что ему бежать? — насмешливо сказал Медведь. — Он, наверное, мечтает сражаться и получить гражданский венок!
Скиф поднял руки, скованные наручниками, и в ярости потрясал ими.
— Лучше сдохнуть! — гремел он. — Лучше сгнить живьем, чем умереть за такую демократию, где одним всё — и венки, и театры, а другим ничего только труд, голод, кандалы! Проклятье!
— Эй ты, рыжий! — крикнули конвойные. — Заткнись!
— Ладно, ладно! Уж мы сядем на корабли! — продолжал Медведь. Он встал посреди сидящих рабов во весь рост, отблески костров плясали на его страшном лице. — Сядем за весла! Но цепи наши недолговечны — слышите, братья? Будьте готовы взять судьбу в свои руки!
Товарищи дергали его за руки, тянули за пояс, но разве можно было справиться с таким великаном? Только когда конвойные нацелили в него копья, он смирился и сел; блеснул огненным глазом и махнул мне рукой.
Прощайте, храмовые! Мика зовет меня незримо. Будущее неясно, но жить без надежды на будущее я не могу.
Я кинулся в город. Беженцы шли навстречу, переговаривались:
— Ты слыхал? Царь выслал конницу, и она грабит окрестности. Говорят, уже на улицы прорывались.
— Да-да... Мне говорили, что варвары уже в Академии...
В Академии? Ведь это же рядом с домом Мики! И чего я, дурак, зря околачивался, искал Ксантиппа?
В Колон, в Колон!
ГОРОД ВЫМЕР
Когда-то (еще сегодня днем!) здесь кипела разноголосая толпа. В колоннадах нищие просили милостыню, философы учили мудрости, парикмахеры, посадив на табурет, ровняли прически, завивали бороды.
Теперь Млечный Путь — серебристая пыль — еле позволяет разглядеть причудливые громады. Редкие прохожие, как тени Аида, за глинобитными стенами — ни огонька, ни вздоха. Далекий собачий лай, и все.
— Эй, кто идет? — окликнула стража. Я хотел скрыться, но меня догнали.
— Э, да ведь это Алкамен из театра, — узнали меня воины-пельтасты. Тот, что весной был корифеем. Куда идешь, малыш? Давай мы тебя переправим на Саламин.
От воинов, которые еще вчера были кузнецами или сапожниками, пахло кожей, дымом, овчиной, чем-то домашним. Я взял да и рассказал, что иду выручать семью Ксантиппа.
— Выручать? — засмеялись пельтасты. — Как же ты один, маленький, выручишь? Там нужна тележка, чтобы вывезти необходимое, нужны мулы, чтобы ехали господа...
Я стал доказывать, что, во-первых, я не маленький, а во-вторых, уведу семью Ксантиппа пешком — имущества все равно у них нет.
— Как же этот Ксантипп, — возмущались воины, — семью не вывез, оставил без помощи?.. Вот вам и знатный!
— Ксантипп — в море, — сказал седой командир пельтастов. — А за его семьей послан конный отряд Эсхила. Они только что проходили здесь. Эсхил сказал, что как разведает, где неприятель, так тут же вернется к дому Ксантиппа. Так что тебе, мальчик, нечего там делать. Отправляйся-ка на Саламин.
Я просил меня отпустить, готов был пасть на землю, молить.
— Ну ладно, ступай, — сжалился командир. — Позаботься о них, если они одни. Заботливость иной раз лучше лекарства.
Я помчался как ветер. Как бы не опоздать — увезут Мику воины Эсхила, так и не увижу ее.
Вот и Колон. То же безлюдье, те же громады деревьев, в темноте похожие на мифические чудища. Кто-то стоит возле дома Ксантиппа — не видно, кто, но чувствуется, что стоит. Я на всякий случай бегу по-кошачьи — на одних пальцах ног.
— Это кто? — услышал я голос, знакомый, как щебет ласточки. — Ты пришел?
— Да, я пришел.
В горле першило от волнения.
— Мама наша умерла. Мне очень страшно. Никого нет кругом, куда все делись?
Чувствовалось, что она еле удерживает слезы.
— Кругом война... — ответил я. — Все бегут на Саламин. Я пришел за вами, идем скорей!
— А как же мама? Как мы увезем ее с собой?
Вот это загвоздка. Можно увести девочку и ее брата, но как унести мертвую? А Мика повторяла:
— Я от мамы никуда... Пусть она неживая, но я с ней...
Она взяла меня за руку и повела в дом. В дальней комнате на раскладной кровати лежало тело, накрытое простыней. По стенам волновались огромные тени от лампадки. Мальчик безмятежно спал, положив голову собаке на мягкое брюхо. Пес, почуяв меня, тихо зарычал. Поднялась нянька, лежавшая в ногах у мертвой госпожи, цыкнула на собаку.
Мика села у кровати, откинула простыню и, положив подбородок на грудь матери, уставилась в ее спокойное лицо.
Что делать? Бежать за помощью? Но кругом ни души. А кто и притаился за глухими заборами, не отзовется, хоть горло надорви! И где же, в конце концов, этот отряд Эсхила, о котором говорил начальник пельтастов?!
— Нянька, — сказала Мика, — лампада совсем гаснет, добавь масла...
— Милая госпожа, — зашептала старуха, — масла ни капли, тебе же известно. Давай уйдем, оставим тело — ну кто тронет мертвую? Потом вернемся или пришлем за ней.
Но девочка покачала головой, и нам стало ясно, что она не уйдет ни за что.
Вдруг мне почудилось треньканье бронзы на улице: так звенит только уздечка у боевой лошади. И действительно, тут же послышался приглушенный храп коня. Собака приподняла голову, насторожила уши.
