Cага о Бельфлёрах - Джойс Кэрол Оутс
— Да, двадцать лет. Сейчас тысяча восемьсот двадцать шестой. Тысяча восемьсот двадцать шестой год от Рождества Христова.
Цифры ничего не значили для Иедидии, который сидел и неотрывно смотрел в светлые, довольно дерзкие глаза юноши.
— Что ты несешь! — прохрипел он. — Все это ложь! Ты пришел сюда, чтобы… чтобы…
Он дико огляделся по сторонам. Где его оружие? Разве что топор, отброшенный в сторону, да ручная пила, вся ржавая. А этот злонамеренный индеец, возможно, вооружен…
— Твоя сноха Джермейн ждет тебя, — ровным голосом продолжал юноша, глядя на Иедидию все с тем же жалостливым выражением. — Ты должен вернуться и жениться на ней. Должен продолжить род Бельфлёров. И свершить месть над твоими врагами.
— Жениться? На Джермейн?.. Я…
Она не посылала меня сюда. Никто не посылал меня, — сказал молодой человек, протягивая грязную перчатку Иедидии, но тот был еще слишком ошарашен и не взял ее. — Я действую из искренней любви и уважения к твоей семье, потому что я единственный выживший брат Шарля Ксавье.
— Джермейн? Ждет меня? Меня?.. Но ведь у нее есть Луис…
— Луис мертв. Его убили на глазах несчастной жены, как его отца и всех детей. И любовницу его отца тоже — но об этом тебе знать ни к чему. Не время.
— Я должен вернуться, и продолжить свой род, и…
— И отомстить своим врагам.
— Отомстить? Что ты такое говоришь…
— Отомстить. Как это сделал твой брат Харлан.
Око за око, зуб за зуб. Как сказано в Писании.
— Но я не верю в такие вещи, — прошептал Иедидия. — Я не верю в кровную месть.
— Во что же тогда ты веришь? — спросил юноша, и губы его скривились в иронической усмешке.
— Я верю… верю… Я верю в эту гору, — отвечал Иедидия. — В самого себя, в свое тело — в свою кровь, кости и плоть… Верю в свою работу, в это поле, что я расчищаю… В диких гусей, что прямо сейчас летят над нами — ты слышишь?
— Ты ни во что не веришь, — бесстрастно сказал юноша. — Сидишь на своей горе в полном эгоизма одиночестве, и ничто из того, во что ты веришь, не делает тебя абсолютно счастливым.
Иедидия дернул себя за бороду, уставившись на лицо гостя с резкими индейскими чертами.
— Но когда-то я верил! Верил в Господа, как и все остальные, — сказал он неуверенным голосом. — Истинно верил, но давно, а потом вера покинула меня… Я освободился от своего безумия… А потом… потом…
— Потом ты перестал верить, и сейчас не веришь ни во что, — произнес индеец. — Только в свою гору и в свое абсолютное счастье.
— Значит, быть счастливым — это грех? — прошептал Иедидия.
— Двадцать лет ты скитался в горах, — проговорил юноша и снова протянул перчатку Иедидии, — воображая, будто сам Бог призвал тебя сюда. На двадцать лет ты погряз в самом худшем из грехов.
— Но я не верю в грех! — воскликнул Иедидия. — Я очистился от этого — от всего этого…
— Сейчас тебя ждет твоя сноха. Там, внизу. Та самая женщина — почти та самая, от которой ты бежал двадцать лет назад.
— Она ждет меня? Джермейн? — с сомнением спросил Иедидия.
— Джермейн. Она, только она. Та, которую ты любишь и на которой должен жениться как можно скорее.
— Жениться?..
— Да, и чем скорее, тем лучше.
— Но ведь мой брат…
— Луис мертв.
— А их дети, их малютки…
— Мертвы.
— Но значит, Бога и правда нет! — резко крикнул Иедидия. — И никому не удастся обмануть меня. Я знаю то, что знаю.
— Ты знаешь только то, что знаешь ты.
— Но они и впрямь мертвы? И Харлан тоже?
— Харлан тоже.
— Харлан пришел, чтобы отомстить, и…
— Убил четверых из пяти убийц. Убил негодяев, которые желали извести род Бельфлёров.
— Извести! — прошептал Иедидия.
— Именно. Отвратительное слово, верно?
— И выжила только Джермейн?
— Только она. И ты.
— Только Джермейн, — прошептал Иедидия. И снова увидел румяное ее личико шестнадцатилетней девочки, и блестящие карие глаза, и родинку — кажется, под левым? — да, под левым глазом. — Только Джермейн. И я.
Индеец выпрямился; теперь он возвышался над Иедидией, который от слабости не имел сил встать. Он в третий раз протянул Иедидии перчатку, и теперь тот, словно на ощупь, не вполне осознавая, что делает, взял ее.
— Только Джермейн, — повторял он, растерянно глядя на перчатку. — И я.
Как ясно виделось ему прелестное девичье лицо, смуглое, словно светящееся, и ее прекрасные глаза! Словно и не было этих двадцати лет — он не мог отсутствовать двадцать лет. Иедидия посмотрел на молодого-незнакомца с резкими индейскими чертами, гладкими светлыми волосами, что падали ему на плечи, и странным, всезнающим взглядом, который в другое время пробудил бы в нем дикую ярость (потому что он бы сразу смекнул, что это демон или, в лучшем случае, лукавый горный дух) и даже склонил к насилию; но сейчас, этим утром, он не знал, просто ничего не знал, и ему хотелось плакать навзрыд от сознания своего невежества.
— Что ж — она ждет тебя. Там, внизу. И те, другие — убийцы, — они тоже ждут, — промолвил юноша.
И он повернулся, чтобы уйти.
Иедидия с трудом, тяжело дыша, поднялся на ноги.
— Но я не верю в кровную месть…
— Хорошо, — с раздражением сказал юноша. — Но хотя бы в брак ты веришь? В детей? В кровь Бельфлёров?
Он отступал назад. В лице его больше не было жалости; Иедидии казалось, что теперь оно
