Валентин Пикуль - Фаворит
— Что за чудо? — оторопел Сегюр.
Потемкин, звеня шпорами, распахнул кулисы пошире.
— Рекомендую: ЕГО ВЕЛИЧЕСТВО — ФЛОТ ЧЕРНОМОРСКИЙ!
Среди дипломатов возникла немая сцена. Де Линь, конечно, запечатлел ее на своих скрижалях: «Граф Сегюр в недоумении, Фицгерберт философски равнодушен, граф Кобенцль пытается уловить взгляд своего императора, а все придворные застыли с открытыми ртами». Принц Нассау-Зиген — с завистью-произнес:
— Какая честь служить флоту Черноморскому!
Все восемь бухт Севастополя лежали перед ними, планировка города была идеальна. Офицерские дома. Казармы, Магазины. Кузницы. Склады. Караульни. Сараи. Такелажни. Гауптвахты.
«Слава Екатерины», первый линейный корабль флота, вдруг воздел над собой кейзер-флаг Потемкина, салютуя лично императрице. — Не сон ли это? — сказала она. — Хочу пощупать. И юные фрейлины, подпрыгивая, защебетали: — Мы тоже хотим… поехать скорее — щупать, щупать!
Ради этого дня Екатерине сшили адмиральскую форму. Ей понравился белый мундир, но штаны с трудом натянула.
— Боже, куда делась стройная принцесса Фике? Гости увидят один мой зад и уже не разглядят моего флота…
Портные срочно соорудили «адмиральскую юбку» (неслыханный случай в истории флотов всего мира). Юбка была из белого сукна, понизу обшитая зеленым бордюром, что вполне гармонировало с зеленым жилетом и отворотами мундира.
— Так лучше, — сказала императрица, оснащая свои руки испанской тростью и деревянной табакеркой…
Свита проследовала за нею к пристани. На воде раскачивались катера, покрытые шелковыми тентами, гребцы были подобраны на славу — крепыши, загорелые, белозубые. Их рассадили по веслам таким манером: блондинов по левому борту, а брюнетов по правому. Матросы были при галстуках, их голову прикрывали от солнца черные шляпы с плюмажами из петушиных перьев.
— Здорово, ребята! — сказала Екатерина. — Сами видите, куда я забралась, чтобы только на вас поглядеть.
Черт дернул одного парня сразу же ей ответить:
— От евдакой-то дамы чего не станется!
Потемкин сунул к носу оратора кулак с перстнями:
— Цицерон тамбовский… А евдакое нюхал ли?
Зрелище двух эскадр черноморских было великолепно.
— Флот большой, но зачем он нужен здесь России?
На это ворчание Фицгерберта Потемкин ответил:
— А затем, чтобы никто об этом больше не спрашивал…
Гребцы, откинувшись телами назад, загребли пенную воду. Поднявшись на палубу «Славы Екатерины», Иосиф II и дипломаты с удивлением обозревали Севастополь с его строениями.
— Все это очень хорошо, — сказал Иосиф, — но мне бы хотелось видеть и то, что осталось тут от турок.
— Остались кусты кизиловые, — ответил Потемкин.
Гости разбрелись по отсекам, осматривая внутренность кораблей, их батарейные палубы. Среди офицеров, представлявшихся Екатерине, Потемкин выделил бригадира Федора Ушакова:
— Полюбуйся: лучший офицер моего флота!
Екатерина потом спросила: а Войнович? а Мордвинов?
Потемкин промолчал, и это был его лучший ответ.
Нассау-Зиген, понимавший толк в делах флота, с поклоном еще раз напомнил Екатерине, чтобы располагала его морскими познаниями и беззаветной храбростью:
— Турецкая эскадра шляется под стенами Очакова, действуя на меня как вино. Дайте мне три ваших корабля, и я клянусь уничтожить турок сразу же — в Днепровском лимане.
— Благодарю. Но мой посол в Турции хлопочет о мире…
Вечером корабли осветились праздничной иллюминацией, усталых гостей спровадили катерами на берег — отдыхать. Екатерина указала Потемкину устроить ужин в кают-компании флагмана:
— И чтобы никаких иностранцев — одни русские…
Близость турецкого флота всех бодрила воинственно.
— Слава Богу, — начала речь Екатерина, — здесь люди свои, чужих нету. Коли сор явится, сами его и выметем… Будем откровенны: России предстоит еще новое испытание. Спасибо флоту Российскому! Одной рукой облокотились мы на море Балтийское, другой на море Черное, и отныне, коли что я скажу, Европа меня выслушает с почтением. — Екатерина вылила вино из бокала, попросила водки. — Я пью за вас, господа офицеры, за великий народ российский, способный выплескивать моря и передвигать горы. Все недостатки нашей нации меркнут при ярком свете доблести и мужества, как меркнут перед бриллиантами оконные стекла, как бы они ни сверкали… Виват все вы! Виват я, грешная! Виват — России!
— Виват… виват… виват! — отозвались офицеры.
Стоя за ее спиною, фаворит изображал ревность.
— Дурак ты, — шепнула ему Екатерина и пошла вокруг стола, чокаясь со всеми и целуясь. Задержавшись подле Ушакова, она тихо сказала ему: — Хотя вы и командовали на Неве яхтами моими, но теперь я жалею, что мало вас знала…
В этом году виноградники Судака обещали дать 18 тысяч бутылок первого вина. Флот существует, армия готова, магазины заполнены провиантом, но из России уже доходили черные слухи о предстоящем голоде. Потемкину не хотелось об этом думать. Утром он скорчился от боли. Роджерсон, осмотрев князя, обнаружил у него непомерное вздутие печени.
— Хотите жить — будьте умеренны в желаниях.
— Будь сам умерен! Учить-то вы все горазды…
Дорога до Балаклавы казалась волшебным садом из роз, императрицу встречал эскадрон гречанок под командованием известной в Тавриде красавицы — Елены Сарандаки. Амазонки были в малиновых юбках, гусарские спенсеры у них из бархата зеленого, а тюрбаны — из розового шелка, осыпанного алмазными блестками. Глаза мужчин разгорались при виде такой экзотической красоты, а гречанки скакали над пропастью, паля в небо из ружей — огнем боевым, частым, гулким… Ламбро Каччиони при въезде в Балаклаву встречал гостей чарками с крепчайшей «мастикой».
— Я вот о чем подумала, — сказала Екатерина, пробуя вино и рыбу, — тебе, Ламбро Ликургович, в случае войны опять бы хорошо в Архипелаге греческом показаться. Денег дам!
— Мне бы только добраться живым до Триеста, где полно негоциантов из родной мне Ливадии, там я денег и сам достану…
Посещение Кафы доставило совсем иное удовольствие: здесь Потемкин оставил руины, как они есть, ничего не поправляя; он рассудил верно, что России не мешает иметь свою «Помпею» для будущих раскопок. Затем он отвез гостей в Карасубазар, где Старов создал для него маленький замок, вокруг которого был разбит парк, в нем гуляли белые ангорские козы. Под сенью старого дуба шумел водопад, обложенный мрамором. Иосиф выглядел смущенным, он отводил от русских глаза:
— К сожалению, я должен покинуть вас. Начались волнения в Бельгии, и надо бояться революции… Де Линь! — окликнул он вдруг. — Не вы ли и затеяли революцию во Фландрии?
— У меня там родовой замок, но служу я Австрии.
— Однако ваш младший сын строит в Брюсселе баррикады, с которых подлая чернь стреляет по моим войскам.
Ответ де Линя показался всем очень странным:
— У моего сына большие способности к инженерии…
Иосиф уехал. Но появилась женщина красоты бесподобной. Это была Софья Константиновна Витт, урожденная Глявонэ (или Челиче?), и Потемкин, явно ослепленный, представил ее императрице. Екатерина спросила: ради чего она оказалась в Тавриде?
— Завтра я отплываю в турецкую Бруссу, где надеюсь отыскать свою бедную мать. Настолько бедную, что она была вынуждена продать меня и мою сестру польскому нунцию Боскампу. Теперь я даже благодарна матери, продавшей меня…
Потемкин волочился за красавицей, где-то очень долго пропадал, почему Екатерина и встретила его с ревностью:
— Неужели и ты, друг мой, не устоял перед этой низкой тварью, на лице которой выжжено клеймо продажности?
— Мы беседовали о… крепости Хотина, она уверила меня, что случись война, и Хотин сразу отворит нам ворота.
— Каким же образом?
— Сестра мадам Витт, тоже проданная матерью, была куплена пашою Хотина, и она стала «одалыкой» в его серале.
«Одалыка» — звезда гарема (отсюда же и «одалиски»). Но Екатерина до седых волос ревновала Потемкина:
— Вольно ж ей врать, а тебе вольно врунью слушать…
На обратном пути в Россию императрица заночевала в слободе Анновке, тоже принадлежавшей Безбородко.
— Слушай, Андреич, какой уже раз я ночую в твоих поместьях. Всюду, куда ни заедем, везде у тебя имения. Я ведь помню, каким босяком достался ты мне, из косточек суповых ты мозги, словно пес бездомный, высасывал. А теперь? Диву даюсь, и когда ты успел таким магнатом соделаться?
— Все вашими щедротами, — отвечал «щирый хохол»…
В свите царицы появился скромный Голенищев-Кутузов, которого Екатерина встретила очень приветливо:
— Берегите голову, Михаила Ларионыч, — сказала она ему. — Видит Бог, ваша голова еще пригодится матушке-России…
