Ричард Львиное Сердце - Ирина Александровна Измайлова
Глава 1
Сомнения императора
Его императорское величество Генрих Шестой не мог понять, за что больше зол на себя. За то ли, что не восстал всеми силами против затеи герцога Леопольда и не помешал тому привезти пленённого короля Ричарда на Германский сейм? (Хотя, с другой стороны, как он смог бы помешать? Не войну же устраивать со своим вассалом!) А может, его бесило множество сделанных ошибок? Он же, готовясь к сейму, вроде бы продумал, как превратить собрание в грозное судилище над пленником, а оно переросло в триумф прославленного героя Крестового похода.
Генрих боялся признаться себе, что на самом деле причина его злости не в том и не в другом. Втайне, ещё не позволяя себе думать об этом открыто, он проклинал свою связь с Парсифалем и Братством Грааля, связь, толкнувшую германского императора на слишком опасную игру.
Результаты сейма оказались не просто роковыми. Они стали сокрушительными для Генриха! Почти в один голос собравшиеся в Вормсе правители, священники, горожане признали Ричарда Львиное Сердце невиновным во всех выдвинутых против него обвинениях и потребовали его освобождения. А антверпенский епископ Доминик (вот кого и допускать нельзя было на сейм, да поди-ка не допусти!) выступил с пламенной речью, в которой едва ли не прямо обвинил своего императора в пособничестве тамплиерам и в возможном союзе с чернокнижниками. Мало того, проклятый Доминик ещё и зачитал обращение Папы Римского Целестина, который ни мало ни много объявил, что отлучает Генриха Шестого от церкви, если тот тотчас не освободит незаконно захваченного в плен короля и не принесёт церковного покаяния[118].
Сбылись самые мрачные предположения германского императора, и это, судя по всему, было только началом! Целестин, если что, на отлучении не остановится: он в силах поднять против Генриха всех епископов Германии, а их владения составляют огромную часть земель, так что потерять дань с этих наделов будет просто убийственно.
«Ублюдок Парсифаль! — думал Генрих, испытывая уже почти отчаяние и проклиная себя за слабодушие. — Сам в тени, а меня подвёл, можно сказать, к пропасти! Сейчас бы и порвать с ним, отказаться от участия в его гнусных делишках. Да ведь он же — колдун. Мало ли, что тогда может со мной произойти? Лошадь взбесится, собственные собаки загрызут... К тому же Парсифаль связан с этим сарацинским Старцем горы и его ассасинами. А те появляются где угодно — не в одних только восточных землях. Значит, если я порву с магистром, то могу получить пару ударов кинжалами, как Конрад Монферратский. Он-то как раз за это и поплатился: сперва заключил союз с Малик-Адилом против Ричарда Львиное Сердце, а после, как замаячило самому стать Иерусалимским королём, порвал с мусульманами. Вот они и не простили. А может, то были не мусульмане, а тамплиеры, которым костью в горле Иерусалимское королевство, сохранённое Ричардом».
Папская угроза дамокловым мечом нависла над императором, как и возмущение жителей Вормса, одного из его основных городов-данников, на поддержку которого Генрих всегда рассчитывал. Горожане тоже требовали освободить героя, их крики в зале ратуши раздавались громче всех: у народа глотки крепкие.
В довершение провала прозвучало последнее подтверждение того, что Генрих остался один против всех. Он был уверен, по крайней мере, в трусости французского короля. Филипп Ричарда не любит, но, связанный с ним кровным родством, обвинять, само собой, не станет. Но не станет поддерживать, то есть попросту не приедет на сейм, хотя друзья Львиного Сердца уж конечно постараются его уговорить. Филипп и не приехал. Однако, когда епископ Доминик зачитал папское послание, в третьем ряду амфитеатра вдруг поднялась молодая дама и отбросила с лица покрывало.
— Я должна, — произнесла она среди наступившей тишины, — поддержать требование об освобождении незаконно пленённого короля от имени моего брата, его величества короля Франции Филиппа-Августа. Моё имя — Алиса, принцесса Французская, графиня Шато-Крайон. Филипп-Август обращался к его святейшеству Папе с письмом, в котором высказывал своё возмущение по поводу пленения нашего родственника короля Ричарда Плантагенета. Мне же поручено присоединить голос Франции к голосам тех, кто сейчас единодушно вынес своё решение.
В тот момент Генрих едва не лопнул от злости! Он и прежде слыхал о самовольстве и дерзости французской принцессы, обладавшей весьма скандальной репутацией, но чтоб она вытворила такое... Ведь нет сомнений: ничего ей Филипп не поручал. Но король Франции не будет выставлять себя идиотом и оспаривать заявление родной сестры. К тому же она, выходит, — уже не только принцесса, но ещё и графиня Шато-Крайон, супруга одного из друзей Ричарда. Что теперь трусишка Филипп может ей сделать? Да ничего!
В душе германский император и сам хотел сбросить ношу с плеч — избавиться от проклятого английского короля и как можно скорее. Само собою — получив за него выкуп, который его преданные друзья и несокрушимая матушка в любом случае сумеют собрать. Выкуп, увы, пришлось бы разделить с Леопольдом, хотя кого-кого, а австрийского герцога Генрих лучше задушил бы собственными руками: сам всю кашу заварил, захватив Ричарда в плен, а потом сам же всё и испортил!
Да, прекрасно было бы, если б Ричард исчез с глаз долой, папа Целестин не исполнил своей угрозы, и всё вернулось на круги своя. Но только вот куда девать Парсифаля? И эти самые обеты, которые тот лестью и невероятными посулами вырвал некогда из уст Генриха... Магистр не допустит отступничества! И у него достанет власти и средств посчитаться с непокорным императором, как посчитались тамплиеры с отцом Генриха, использовав помощь ассасинов. Куда как силён был Фридрих Барбаросса, не чета сыну! Но крошечная колючка от кактуса остановила его блистательный Крестовый поход, прервала его полную борьбы и побед славную жизнь. Так на что надеяться Генриху, если он вызовет ненависть Братства Грааля?
Нет, он не может освободить Ричарда. Вернее — допустить, чтобы короля освободил Леопольд. А тот явно собирается это сделать.
Больше всего Генрих опасался, что герцог Австрийский велит страже отпустить пленника тут же, в зале сейма. Тогда пришлось бы
