Империя - Конн Иггульден
Он следил, как выстраивается очередь. Многие в собрании демонстративно стояли в стороне, скрестив на груди руки, и сердито глядели на тех, кто собирался бросить кусок битой черепицы в урну для голосования. Она стояла перед ними всеми, скрепленная полосами железа или бронзы. В нее поместятся все остраконы, которых хватит, чтобы покончить с ним.
День подходил к концу, солнце закатывалось за горизонт. Кимон с утра ничего не ел. Он был голоден и хотел пить, но не уходил с холма. Не важно, каков будет результат, он сказал себе, что проследит за каждым опущенным в урну черепком, за каждым, на поверхности которого нацарапано его имя. Это было придумано, чтобы проголосовать могли даже самые бедные, и Кимон только удивлялся. В любом другом месте царский двор покатился бы со смеху, увидев такое. Но это происходило, и они голосовали, решая его судьбу.
Произвели подсчет, результат огласили. Когда число достигло пяти тысяч, по толпе расползлась новая волна напряжения. Люди следили за каждым, кто подходил и, раскрывая ладонь, бросал в урну осколок какого-нибудь старого горшка. Некоторые сторонники Эфиальта начали со смехом вслух считать количество. Кимон же лишь молча смотрел. Очередь истончалась, и он не мог понять, хватит ли его противникам голосов. Недостача всего лишь одного делала его свободным человеком.
Кимон, не мигая, глядел на последний десяток голосующих, у него даже глаза защипало. Или он убедил себя в этом. Служители совета провозгласили: «Свершилось», и голосование было закончено. Несколько человек еще ожидали возможности бросить черепок в урну, но их отогнали. Произвели подсчет, и Кимон склонил голову.
Перикл с мрачным видом подошел к нему и встал рядом. Зенон и Анаксагор сурово оглядывали толпу и тех, кто собрался вокруг Эфиальта. Некоторые добились желаемого, это точно. Тем не менее на каждую сверкавшую улыбку приходилось два или три ошеломленных лица.
Перикл осторожно развернул Кимона. Тот был рад, что друг с ним, и пошел к ведущим вниз ступеням. Ему предстояло до конца следующего дня покинуть город и не ступать на его землю десять долгих лет. Кимон моргал утомленными глазами, глядя на Афины, и пытался запечатлеть в памяти этот вид, который станет для него утешением в годы изгнания.
– Мне жаль, – сказал Перикл. – Эфиальт теперь все чаще добивается своего. Он заключает соглашения и вступает в сделки.
– Что ж, он хотел, чтобы я ушел, и получил желаемое. Остерегайся его. Он слишком много говорит о народе.
Перикл кивнул, хотя не вполне соглашался с Кимоном. Он понимал, что его друг только начинает постигать смысл произошедшего, полную меру обрушившегося на него несчастья. Кимон посвятил свою жизнь Афинам, а взамен получил мелочную жестокость. Это нанесло серьезный удар по планам, которые Перикл начал строить по пути из Спарты. Кимон являлся жизненно важным членом его круга, но все изменилось в одночасье. Спускаясь, Перикл оглянулся назад. Эфиальт стоял со своими сторонниками, улыбался и посмеивался. Перикл сглотнул. Этот человек обзавелся друзьями. И нажил себе врагов. Однако с уходом Кимона без Эфиальта ему не обойтись.
7
Таверна, где они встретились, находилась у ворот Дипилон, к северу от города. До войны ее хозяин вместе с семьей занимался рыбным промыслом, владея всем: от лодки до посуды. Перикл подозревал, что вино было не такое крепкое, как объявлялось, и если рыба так свежа, как написано на вывеске, то он танцор из Коринфа. Тем не менее в таверне на верхнем этаже имелись комнаты для постояльцев и отдельное помещение в задней части, которое можно было снять, чтобы уединиться в нем. Именно там Перикл и ждал остальных.
Первыми прибыли Анаксагор и Зенон, уже увлеченные спором. Анаксагор держал у рта деревянный шампур с жареным мясом, купленный на улице у торговца. Здоровяк принюхивался к запаху перед каждым укусом, все еще не уверенный в качестве еды, хотя она уже наполовину была уничтожена. Перикл приказал подать кувшин вина и чаши, после чего, забавляясь, наблюдал, как Анаксагор с трудом втискивается на свое место. У Зенона таких проблем, разумеется, не было. Маленький грек из-под Рима постукивал пятками и ждал, правда, его терпения хватило на один вздох, после чего он снова затараторил:
– Кого еще ты позвал? В этой части города я обычно хожу, держась за оружие.
– Забудь о своем оружии и выпей, – отозвался Перикл.
По правде говоря, он не был уверен, что все приглашенные придут. Но тем не менее надеялся. Любопытство – мощная сила, а для греков в большей степени, чем для других людей. Половина из их любимейших историй включала в себя рассказ о том, как кто-нибудь пожелал узнать, какие загадки таятся на еще неизведанном острове.
Следующим пришел Эсхил. Голос, окликавший хозяина таверны, они услышали задолго до того, как увидели нового гостя. Драматург сражался при Марафоне и видел, как там убили его брата. Он и сейчас отличался крепким сложением, борода у него не поредела, но Перикл позвал его не за силу, а за проницательность. С момента их первой встречи Эсхил уже шесть раз выигрывал великие Дионисийские игры. В тот момент он был одним из самых известных людей в Афинах. Само собой, это означало, что народ в таверне заинтересуется, зачем он здесь, но делать нечего. Перикл собрал бы всех в своем городском доме, если бы не отдал его жене… бывшей жене. При мысли об этом он улыбнулся, и Эсхил, усаживаясь за стол, вопросительно изогнул бровь.
– Ничего. Вспомнил более счастливые времена, – сказал Перикл. – Отведай вина. Это красное, с Лемноса.
– Да что ты? – удивился Эсхил, поднес кувшин к носу и с удовольствием вдохнул. – Ах, как хорошо! Этим вином Одиссей усмирил Циклопа. Я слышал, в прошлом месяце доставили груз. Недешево, Перикл, даже в таком месте, даже разбавленное.
Перикл почувствовал, что заливается краской. Эсхил был человеком воздержанным – таких он обычно не приглашал на вечер, посвященный песням и вину. Но он уважал опыт Эсхила. А еще важнее было то, что так же относились к нему и другие гости.
– Я не стал бы угощать плохим вином своих добрых друзей, – ответил Перикл.
Эсхил, похоже, принял это объяснение. Он махнул рукой, и слуга из таверны
