Окраина - Иван Павлович Кудинов
Царь снизу вверх оглядывает длинную, сутуловатую фигуру Панина, которому, видать по всему, скорая ходьба не по душе, лицо его взмокло, распарилось, и граф то и дело промакивает его платком. Александр прячет усмешку, но шага не сбавляет, испытывая удовольствие от своего физического превосходства. Он еще в полной силе, сорокадвухлетний российский монарх, к тому же пристрастие к военным смотрам и маршировкам выработали в нем удивительную ловкость в ходьбе. «А что, — думает царь, — император и должен уметь ходить не хуже солдата, дабы в нужный момент показать это на примере». Панину же он говорит:
— Медлительность, граф, во всяком деле помеха. А в нашем деле промедленье и вовсе немыслимо. Слишком далеко зашли, — понизив голос, продолжает: — Тугой узел затянули. И если вовремя его не развязать, сей узел, крестьяне сами его разорвут. Запомните, граф, не развяжут, а разорвут. — Он помолчал, шуршали под сапогами листья. — Пугачевщиной может кончиться.
— Думаю, ваше величество, проект будет готов скоро. Приложим к тому все силы, — пообещал Панин. — Теперь многие сознают значение предстоящей реформы. Даже Закревский…
Царь резко повернулся, побагровел. Панин осекся, поняв свою промашку: кому-кому, а ему известно, как бывший московский генерал-губернатор относится к освобождению крестьян.
— Давайте впредь решать вопрос без оглядки на Закревского, — со сдержанным негодованием проговорил царь. — Иначе, друг мой, Россия не простит нам промедления. Ни за что не простит, — добавил решительно, сходя с обочины на аллею; и Панин облегченно вздохнул: умотал его царь, ходючи по траве! Некоторое время шли молча, прислушиваясь к шороху падающих листьев. Тонкая, прозрачная паутина висела в воздухе, поблескивала на солнце, липла к липу и одежде… Напоминание о Закревском окончательно испортило государю настроение. Показалось, что Панин на что-то намекал… Да, да, четыре года назад государь был в Москве, и генерал-губернатор Закревский просил его успокоить дворян: «Скажите им, ваше величество, что касательно освобождения крестьян нет никаких решений». Александр принял тогда предводителей дворянства и сказал им приснопамятные слова: «Я узнал, господа, — говорил царь, — что между вами разнеслись слухи о намерении моем уничтожить крепостное право. В отвращение разных неосновательных толков по предмету столь важному Я считаю нужным объявить вам, что Я не имею намерения сделать это теперь. Но, конечно, и сами вы знаете, что существующий порядок владения душами не может оставаться неизменным. Лучше отменить крепостное право сверху, нежели дождаться, когда оно само собою начнет отменяться снизу. Прошу вас, господа, думать о том, как бы привести это в выполнение». Как привести в выполнение… Прошло с тех пор четыре года. Положение еще более обострилось. И промедление, о котором было столько сказано сегодня, грозило весьма нежелательными последствиями. На что же намекает Панин?..
Царь, замедлив шаги, удивленно посмотрел на министра, чему-то про себя усмехаясь.
— А что, граф, — помедлив, спросил, — читали ли вы статью, которую написал на вас Герцен? Мне показывали книжку…
Панин вспыхнул.
— Читал, ваше величество. Пасквиль. Грубая клевета.
— Весьма, весьма, — сочувственно покивал царь. — Весьма непочтительный писака, этот Искандер. Так себя, кажется, именует Герцен? Вольно же ему, живя за границей, критиковать положение дел в России… Кстати, как вы полагаете, Виктор Никитич, каким образом доклад Ростовцева оказался у Герцена в Лондоне? — спросил он вдруг.
Панин поколебался.
— Думаю, ваше величество, копию доклада передал Герцену Ростовцев…
— Ростовцев? Какой Ростовцев?
Панин опять поколебался.
— Полковник генерального штаба Николай Яковлевич Ростовцев, сын покойного Ростовцева…
Царь, замедлив шаги, удивленно посмотрел на Панина:
— Он что же, этот полковник, связан с Герценом?
Панин медлил, делая вид, что колеблется, что ему крайне неприятен этот разговор.
— Да, ваше величество… как будто связан.
— Гм, странно, — усмехнулся недобро царь. — Весьма странно. Полковник генерального штаба и злобствующий писака Искандер… Хороша же компания! Как находите, граф?
— Нахожу, что весьма странно… Доклад Ростовцева опубликован в тот момент, когда работа комиссии в полном разгаре. Может сложиться предубеждение…
— А оно уже сложилось, — перебил царь. — И не считаться с этим нельзя. Дабы не срубить сук, на котором сидишь… Или вы иначе думаете, граф?
— Нет, ваше величество, иначе я не думаю…
Желтый резной лист, точно эполет, опустился царю на плечо. Он бережно снял его, разгладил на крупной, сильной (или всесильной?) ладони, подбросил и проследил внимательно, как он, кружась в воздухе, медленно опускался и упал в траву, к его, государя, ногам…
— Патриотизм нынче не в чести, — вздохнув, сказал царь и сощурил серые, с желтоватыми белками, слегка навыкате глаза. — Истинных патриотов по пальцам можно счесть.
Панин почтительно слушал, наклонив голову. Истинным патриотом царь, разумеется, считал себя.
Панин промолчал.
* * *
Произошло в этот погожий осенний день и еще одно событие, отнюдь не государственного масштаба. Какой-то молодой человек, среднего роста, довольно странного и даже подозрительного вида, часу в одиннадцатом утра, точнее, без четверти одиннадцать, по свидетельству городового, находившегося вблизи, нервно и быстро прохаживался вдоль Мойки, время от времени останавливался, глядя на реку, зябко поводя плечами, а потом вдруг как был в одежде, так и бултыхнулся в воду… Тотчас кто-то из прохожих, на глазах которого это случилось, громко закричал: «Человек тонет! Спасите!..» Городовой кинулся к месту происшествия и увидел тонущего, который вел себя, по меньшей мере, странно: он и о помощи не просил, и сам не делал попыток спастись… «Может, пьяный или сумасшедший?» — подумал городовой. И грубовато прикрикнул:
— А ну вылазь, вылазь, голубчик! Эй! — запоздало позвал. — Ты чего это, братец, чего, говорю, надумал?.. Ах ты, оказия какая… — засуетился вдруг, забегал туда-сюда, не зная, что предпринять. Кто-то подал багор, и городовой, взяв его, крепко
