Поручик Державин - Людмила Дмитриевна Бирюк
— Довольно, тетушка, рассказывать сказки, — усмехнулся Державин. — Если все масоны такие, как Шувалов и Херасков, может, и мне надобно вступить в сей орден?
Матрена Саввишна едва не упала со стула. Державин бросился было к ней, но та замахала на него руками:
— Не подходи! Смерти моей хочешь? Антихрист, вероотступник!
Улыбка сбежала с лица Державина.
— Здесь не театр, тетушка. Извольте держать себя в руках! И знайте, что я все равно уеду в Германию с графом Шуваловым — одним из самых уважаемых людей России!
Спорить ему было недосуг, он опаздывал в наряд, и тетка тоже промолчала, видимо, поняв, что истерикой его не проймешь. Они встретились вечером, когда пришел Иван. Узнав в чем дело, кузен полностью принял сторону Державина.
— Матушка, да кто ж у нас в Москве не масон? Они сейчас в большой моде, особенно среди ученых и дипломатов. Да будет вам известно, что правильное их название — франкмасоны, вольные каменщики. Только и всего! И никакие они не вероотступники, все исправно ходят в церковь и верят в Бога. Масонство вообще не занимается вопросами религии или политики.
— А чем же тогда они занимаются? Младенцев едят?
Иван расхохотался.
— Подобные байки народ сочиняет оттого, что масоны окружают себя тайной. Уверяю вас, матушка: младенцев они не едят, а обсуждают вопросы нравственности и всеобщего братства.
— Ты-то откуда знаешь? — подозрительно полюбопытствовала Матрена Саввишна.
— Успокойтесь, мамаша! Говорю лишь то, что известно всем образованным людям.
— Вот как! А мать, значит, темная дура? Ну спасибо, дождалась ласкового слова. Чего молчишь, Гаврила? Отвечай немедля: меня послушаешься или уедешь в Германию с ентим… фармазоном?
— Уеду, тетушка!
Охнув, она схватилась за голову и несколько мгновений сидела так, неподвижно. Потом решительно встала и сказала спокойно и веско, глядя Гавриилу прямо в глаза:
— Вижу, Ганя, ты сам себе голова и тебе наплевать, если я умру с горя. Но хоть мать пожалей! Запомни хорошенько: коли уедешь, я в тот же день отправлю Фенечке письмо, где все расскажу о твоих проделках: как в шулерском притоне проигрался, на что матушкины деньги потратил, как Ивану долг отдавал, промышляя шулерством… И как веру нашу православную предал — к германцам сбежал с проклятым богохульником! Все напишу, всю правду! А там посмотрим, что мать тебе скажет!
Державин ничего не ответил и молча ушел к себе. Ночью он не спал, раздумывал, читал, пытался сочинять… рвал бумагу… То и дело вскакивал из-за стола и ходил из угла в угол, как зверь в клетке.
Слушая, как он меряет шагами комнату, Матрена Саввишна сама извелась. Хотела зайти, поговорить, даже подошла к его двери, из-под которой виднелась полоска света. Но постучать не решилась.
Наконец настало утро, которое, как известно, вечера мудренее. Державин послушался тетку и к Шувалову не пошел.
Глава 7
ГРЯДУТ ПЕРЕМЕНЫ…
Мрачнее тучи вернулся он в Петербург. Но вскоре все изменилось в его жизни. Все! Он наконец стал офицером!
Это случилось 1 января 1772 года. Митя до последнего дня скрывал, что рапорт о производстве Державина в гвардейские прапорщики уже подписан: боялся сглазить удачу. Он хорошо помнил, какое жестокое разочарование пришлось пережить Гане, когда его зачислили в Инженерный корпус, а потом потеряли бумаги и отправили служить в Преображенский полк рядовым солдатом.
Надо признать, что у Мити были основания для тревоги. Полковой адъютант Желтухин как раз в то время добивался офицерского чина для своего брата, в обход Державина. Он почти договорился с командиром полка, что звание гвардейского прапорщика достанется брату, а Державина переведут прапорщиком в армию. Коварство состояло в том, что гвардейские звания были на два разряда выше армейских. В лейб-гвардии прапорщик — офицер, а в армии — всего лишь унтер.
Интрига выплыла наружу, и преображенцы возмутились. Офицеры единодушно приняли сторону "полкового поэта" и на общем собрании смело высказали свое мнение. В результате в армию прапорщиком отправился брат Желтухина, а Державин остался в гвардии и стал офицером.
Несколько дней он пребывал в состоянии совершенного безоблачного счастья. Устраивал пирушки, угощая друзей любимыми полковыми лакомствами — жженкой и шоколадным гоголь-моголем, сочинял всем хвалебные куплеты. Но повышение по службе повлекло новые заботы: теперь надо было думать, как прилично содержать себя. Гвардейскому офицеру полагалось иметь квартиру, собственную карету, не говоря уже о дорогом обмундировании. Державину уже дали в командование взвод, не мог же он появиться перед подчиненными в старом мундире!
Помог Неклюдов. Он ссудил Державина деньгами и подарил отрез дорогого сукна, из которого давно уже собирался сшить себе парадную военную форму, да все как-то недосуг было…
Через неделю Митя подыскал для друга недорогую квартиру в Литейном переулке, в доме молодой вдовы Нины Никитичны Удоловой, муж которой, бывший однополчанин Неклюдова, год назад погиб в бою с конфедератами.
Облачившись в офицерский мундир, сшитый лучшим полковым портным, натянув новые хромовые сапоги, ловко облегающие его стройные ноги, Державин явился на Литейный. Госпожа Удолова встретила его в черном траурном платье, держа в руках белый батистовый платочек с кружевной отделкой.
Хозяйка показала ему две комнаты покойного мужа — спальню и кабинет, полный книг. Все содержалось в идеальном порядке. О лучшем жилище Державин и мечтать не мог.
— Приходится самой изыскивать средства для жизни, — вздохнула Нина Никитична. — Хотя… не знаю, зачем она мне теперь?
— Сударыня, — растроганно ответил Державин, — поверьте, какой бы мрачной ни казалась ночь, утро непременно наступит!
Вдова искоса взглянула на него, светло-русого красавца, и смущенно опустила взор.
— Да вы поэт, господин Державин!
Он улыбнулся.
— Почти угадали… Грешен, кропаю стишки.
Нина Никитична вновь подняла глаза и спросила, не скрывая интереса:
— И в журналах печатаете?
— Господин Херасков был столь добр ко мне, что напечатал в своем альманахе отрывок из "Метаморфоз" Овидия в моем вольном переводе. Были еще кое-какие публикации в "Петербургском вестнике"…
— Прочтите что-нибудь!
— О чем бы вы хотели послушать?
— О любви…
"Все хотят о любви", — подумал Державин и окинул ее пристальным взглядом. Высокая, ладно сложенная шатенка была довольно свежа и красива, хотя и не слишком молода — лет двадцати пяти на вид. Карие глаза простодушно глядели на него из-под густых ресниц.
— Извольте, сударыня! — Он помедлил мгновение и стал читать:
Не лобызай меня так страстно,
Так часто, нежный милый друг,
И не нашептывай всечасно
Любовных ласк своих мне вслух.
…Нежнейшей страсти пламя скромно,
А ежели чрез меру жжет,
И
