Лебединая охота - Алексей Николаевич Котов
Бату поднял глаза и прислушался. За дверью уже раздавался тихий шепот и лязг оружия.
«Ждут…»
– Нохой! – громко позвал Бату.
Полог приподнялся, и в щель просунулось широкое лицо.
– Сапоги мои старые найди, – недовольно буркнул Великий Хан.
Воин нашел сапоги почти сразу – они валялись в углу и были прикрыты клочком женской одежды. Воин помог Бату одеть сапоги. Через пару минут процесс одевания великого Хана был завершен.
– Иди! – Батый кивнул Нохою на дверь.
Тот метнулся к двери с проворностью собаки (Нохой (монг.) – собака).
Хан посидел еще немного, окончательно собираясь с мыслями. За дверью уже не было слышно ни шепота, ни шороха.
Великий Хан встал. Снова на миг промелькнула было мысль об утиной охоте, свежем воздухе пропитанном озерной сыростью, но тут же погасла, как фитиль утопленный в плошке с маслом.
«Может, потому и не послушал отец деда, а?.. – вдруг мелькнула смутная догадка. – Просто не захотел и все. Потухнуть внутри не захотел…»
Великий Хан рванул полог юрты, сделал один шаг и остановился. Все были в сборе – Кадан, Бури, старший сын Субудай-богатура Октай, и командиры туменов. Взгляд Батыя остановился на шамане Нэргуе. Иначе его называли «вестником смерти» и он никогда не приходил просто так, особенно перед началом битвы.
– Что? – коротко спросил его Бату.
Нэргуэ молча поклонился. Уже выпрямляясь, он оглянулся на людей, неподвижно стоящих перед Великим Ханом. Те попятились, и Бату увидел на земле тело Хо-Чана. Почерневшее лицо китайца было искажено так, словно умирая, он думал о чем-то тоскливом и неприятном.
Бату подошел поближе. Он поднял серебряную пайцзу, которую кто-то положил на грудь Хо-Чана. Пайцза была уже без веревочки, на которой ее носил китаец.
– У Хо-Чана разорвалось больное сердце, – пояснил Батыю Нэргуе. – Китаец нес большую тяжесть, и его сердце не выдержало.
«Я значит виноват…» – подумал Бату.
Шаман что-то тихо сказал на ухо своему помощнику. Тот присел возле мертвого и грубо, с треском, рванул синюю, очень узкую рубаху китайского мастера, заголяя ему грудь. На левой стороне тела все увидели огромный синяк.
– Так бывает всегда, когда лопается сердце, – сказал Нэргуе.
«А как же ты раньше этот синяк увидел, когда на покойнике была рубаха?» – подумал Бату.
Он нахмурился и молча, нарочито медленно, оглядел лица собравшихся. Все послушно опускали головы. Бату задержал взгляд на лице Кадана. Тот почувствовал это, и Бату увидел, как заходили желваки на его широких, порозовевших щеках.
– Кто будет наводить катапульты на стены города вместо Хо-Чана и ремонтировать их? – без выражения спросил Бату.
Откуда-то сбоку, из-за спины командира тумена кара-китаев, шагнул маленький человек в длинной до пят, синей рубахе. Он сделал только один шаг и тут же опустился на колени.
– Я Лю-Чо, помощник Хо-Чана, великий Хан… – совсем тихо начал он.
– Говори громче, – брезгливо оборвал его Бату.
Китаец растерялся. Его взгляд вдруг стал жалким, он затравлено оглянулся назад. На него никто не смотрел. Закрыв глаза, китаец в ужасе прокричал:
– Я Лю-Чо, помощник Хо-Чана, Великий Хан!
Многие в строю засмеялись над заячьей смелостью китайца. Громче всех это сделал Кадан.
– Кто сказал тебе о том, что ты должен выйти? – спросил Бату.
– Твои великие начальники Кадан, Бури и Октай, Великий Хан. Они говорили с нашим командиром отряда Тэрбишем и он показал на меня.
Голос китайца становился все звонче и оборвался на самой высокой ноте.
Вышел Тэрбиш. Это был низкорослый, широкоплечий воин с твердым, словно вырезанным из дерева лицом. Он низко поклонился и молча, смело взглянул на Великого Хана.
«Молодец, старик!» – усмехнулся Бату.
– Отвечаешь за него, – сказал Великий Хан вслух. Он вдруг с удивлением понял, что уже забыл имя китайца. Бату швырнул серебряную пайцзу Хо-Чана Тэрбишу. – Отдай ему. Если он умрет, я найду его смерть и повешу ее на столбе в центре лагеря. Ты понял меня?
Тэрбиш молча поклонился.
«С этим – все», – решил Бату.
Его взгляд помимо воли вернулся к лицу хана Кадана. Тот уже смотрел на Великого Хана и был готов выйти вперед. Кадан отлично помнил вчерашнее решение Бату и его глаза радостно сверкали в предвкушении схватки.
«Подождешь, – решил Великий Хан. – Ты пойдешь к воротам тогда, когда их разобьют, и будешь стеречь их как собака, пока в город будет входить Бури. А потом ты полезешь на стены, чтобы добить там последних врагов, а Бури будет иметь дело с женщинами и детьми».
– Говорят, что русские, славят своего Бога тем, что жгут свечи в своих храмах, – громко начал Бату. – Я тоже хочу зажечь в «злом городе» одну свою свечу, – Бату посмотрел на Лю-Чо. – Ты!.. – он снова не смог вспомнить имя китайца. – Ты зажжешь ее, но не поджигай весь город, пока я не очищу его от врагов. Все его жители должны умереть от монгольского меча. Ты понял меня?..
Китаец низко поклонился.
Великий Хан на минуту задумался. Теперь ему предстояло изложить общий план штурма, но на ум почему-то опять пришла мысль об утиной охоте. На какое-то мгновение Бату показалось, что он услышал плеск воды и шорох крыльев взлетающей птицы.
«Неужели он все-таки выжил?.. Ну, тот лебедь?» – подумал Великий Хан.
Мысль была настолько неприятной, что на какое-то время к Бату вернулась головная боль.
… Трудолюбивые хорезмийцы начали раскачивать огромное, подвешенное на цепях, бревно стенобойной машины, едва из-за горизонта показался первый луч солнца. Обитый железом наконечник бревна все ближе и ближе приближался к обитому железными полосами дереву городских ворот…
17.
Гридя ждал Андрея у крутой лестницы на стену. Не глядя на друга, он молча кивнул ему головой и уставился на землю
«Отвел детей к Стояну…», – догадался Андрей.
У него заныло сердце.
– Пошли, что ли? – глухо спросил Гридя и взялся рукой за поперечину лестницы.
Андрей помедлил, рассматривая спину Гриди.
– Весело сегодня будет, – не оборачиваясь, сказал Гридя. – Татарвы на всех хватит.
«Осмелел, видно…»
Уже вслух Андрей спросил:
– Остальные с Данилой у ворот ждут?
Под тяжестью Гриди скрипнула нижняя поперечина лестницы.
– Ждут…
… Первый, еще не сильный, удар в городские ворота тут же распахнул их. За ними
