Под немецким ярмом - Василий Петрович Авенариус
— Позвольте, барышня, итти с вами? — услышала Лилли около себя звучный голос с мягким малороссийским говором.
Перед нею стоял стройный, статный боярин. Видя ее нерешительность, он прибавил:
— Я Разумовский. Меня послала к вам сама цесаревна.
Лилли, уже не колеблясь, подала ему руку. Но, идя с ним в "променаде", она старалась припомнить, что слышала про Разумовского:
"Да! Ведь это тот самый малоросс, который y себя на Украйне был простым пастухом, но за свой чудный голос был взят певчим в приходскую церковь и y дьячка научился церковному пению и грамоте; а потом, когда набирали в Малороссии певчих для придворного хора, попал и в Петербург, сделался здесь певцом-солистом цесаревны и, наконец, управляющим ее имениеми"…
Размышляя так о своем кавалере, Лилли двигалась об руку с ним под звуки марша, в нескончаемой веренице маскированных, по всей анфиладе парадных аппартаментов дворца, чтобы затем возвратиться снова в танцовальный зал.
Тут на смену «променада» оркестр заиграл ритурнель к контрдансу. Разумовский, не выпуская руки Лилли, стал с нею в ряд танцующих.
"Чудак! думала про себя Лилли. — Послали его ко мне, так он считает священным долгом не отходить от меня уже целый вечер. И хоть бы рот раскрыл! А то молчит, как рыба. Ободрить его разве?"
— Вы ведь, кажется, в особенном фаворе y цесаревны? — начала она разговор.
— Блогодетельница она моя… — пробормотал он. — Разумом острая, сердцем добрая, жалостливая…
И опять застенчиво умолк.
Начался контрданс. Тогда танцовали его совсем не так, как в наше время: и кавалеры, и дамы самым старательным манером выделывали отдельные па. Впервые в жизни танцуя на большом придворном балу, Лилли прилагала с своей стороны все усвоенное ею от придворного балетмейстера уменье, чтобы не ударить в грязь лицом. Тем не менее она невольно поглядывала все в одну сторону, любуясь на молодую боярыню, каждое движение которой было полно неподражаемой грации.
— Ведь это цесаревна? — спросила она своего кавалера. — Она, в самом деле, не танцует, а порхает…
— Як ластивочка, як витер y поли! — отозвался Разумовский с непритворным обожанием.
Только-что контрданс пришел к концу, как к ним подлетела Скавронская и, подхватив Лилли под руку, увлекла вон из зала.
— Ну, милочка, теперь пойдем переодеваться.
— Но ты танцовала ведь уже с своим рыцарем и променад, и контрданс.
— Да, но твоя Менгденша обратила уже внимание; она принимает его ведь за своего Шувалова.
— Так ты с ним еще не ноговорилась?
— Куда! Ведь мы с Мишелем не виделись больше года. Он прибыл сюда из своего полка без всякого разрешение…
— Как! И Бирон, значит, тоже ничего не знает?
— Ничего, и не дай Бог, чтобы узнал: ведь он же и выслал Мишеля из Петербурга. Я все это тебе как-нибудь расскажу. Но сейчас будет менуэт. Чтобы танцовать опять с ним, я должна быть в другом виде; мы с тобой опять обменяемся костюмами.
В Юлиане, действительно, зоговорила уже как-будто ревность: пользуясь паузой в танцах, она подошла к своему воображаемому рыцарю. Хотя Воронцов и слышал давеча от Петра Шувалова, что гоффрейлина принцессы будет замаскирована Дианой, но положительно забыл уже про ее существование. Когда она вдруг предстала теперь перед ним в образе девственной богини охоты с полумесяцем во лбу, с колчаном; полным стрел, через плечо и с золотым луком в руке, - он невольно вздрогнул.
— Что, трепещете, г-н рыцарь? — обратилась к нему по-французски Юлиана. — Вы нарочно будто убегаете от меня.
— Трепещу, божественная, и убегаю без оглядки: от ваших стрел нет никому ведь пощады, — отвечал Воронцов, стараясь изменить свой голос. — Горы и дебри кругом оглашаются стонами раненых вами зверей…
— А вы какой же зверь: олень, кабан или заяц?
В таком шутливом духе продолжалась их болтовня несколько минут, когда Юлиана завидела возвращающихся в зал швейцарку и турчанку.
— Вот и ваша турчанка, — сказала она. — Но она, боюсь я, обратит вас в свою могометанскую веру; а многоженство y нас строго запрещено! Поэтому позвольте дать вам в спутницы добрую христианку.
И, подойдя с ним к швейцарке, которую принимала за Лилли, она обявила ей, что вот г-н рыцарь желал бы протанцовать с нею менуэт. Швейцарка робко протянула ему руку, но когда отошла с ним вон, то прыснула со смеху:
— Она хотела наказать нас обоих, но мы ей великодушно простим!
К турчанке в то же время приблизился Разумовский, считавший ее Аннет Скавронской, и почтительно просил «графиню» не отказать ему в менуэте. Волей-неволей Лилли пришлось войти в роль подруги и занять с ним в третий раз место в ряду танцующих.
Под медленный ритм менуэта, этого по истине аристократического танца, задвигались по зале безчисленные маски, с изысканной грацией обмениваясь с соседями направо и налево почтительно-важными поклонами.
Есть секта «скакунов», доходящая в своих фанатических "радениех" до такого экстаза, что заражает наконец и посторонних зрителей.
Нечто подобное случилось в настоящем случае и с Лилли, которая, впрочем, и раньше уж была большой поклонницей менуэта. Увлеченная примером всех окружающих, она всем существом своим отдалась прелести изящных телодвижений, согласованных с музыкальным ритмом. Ей было теперь уже не до пустых разговоров с своим кавалером, которые нарушили бы только гармонию танца.
Но на этот раз молчальник счел себя, видно, обязанным занять мнимую кузину цесаревны:
— А слышали, графиня, последнюю новость?
— Какую?
— Ось казусное дило: до ужина из дворца ни души уже не выпустят.
— Это почему?
— А потому, что сюда, слышно, пробрался в маске непрошенный гость. Перед ужином все должны будут снять маски; тут его, сиромаху, и сцапают. Нехай Бог его милуе!
Лилли ахнула.
— Но кто это распорядился? — спросила она. — Верно сам герцог?
— Враг его знае. Видел я только, что Липпман вертелся все вокруг него да около; а где этот Искариот, там верно уж какая ни есть каверза и пакость.
Куда девались беззаботность и упоение Лилли! Ей было теперь уже не до менуэта; она то и дело поглядывала на Воронцова, как ни в чем не бывало танцовавшего со Скавронской. С последним же звуком оркестра она подлетела к Воронцову со словами:
— Спасайтесь: вас узнали и хотят арестовать!
IV. С черного крыльца
После своего разговора с Лилли, Самсонов некоторое время еще послонялся по иллюминованному саду. Когда же все маскированные вошли во дворец, и из-за освещенных окон танцовального зала донеслись звуки торжественного марша, он решился попытать счастья: не удастся ли ему также пробраться во дворец.
В дверях парадного крыльца торчал саженный швейцар
