Саша Бер - Кровь первая. Арии. Они
— Ну, Елейка, — чуть не плача взмолилась Неважна, — ну что дальше? Как ты его напоила?
Елейка в ответ тяжело и звонко выдохнула, всем видом показывая, как ей уже надоела эта назойливая чужачка.
— Да с ладошек она яго напоила, так же, как и мяне воду подала, — раскрыла секрет Дануха и махнув клюкой, которая оказывается была уже у неё, скомандовала, — айда домой, а то сястру со всем с голоду заморим.
— Правильно, — хлопая Злыдня по боку, отправляя гулять, подтвердила Елейка, — вложила камень в ладони, зачерпнула воды и подала. Тот шустро так, я даже не ожидала, зачерпнул губами всю воду вместе с камнем, но не успела я напугаться, как он камень обратно в ладони выплюнул и мордой так машет мне мол надень себе на шею. Ну я и надела. А как надела так по-ихнему и запела. Я, когда к роднику то бежала, думала, что с каким-то колдовским конём говорить буду, который по человечьи гуторит, а оказалось наоборот. Нет, я конечно, по конскому ржать не стала, но сразу поняла, что по конскому понимаю. Я на каком-то странном зверином языке начинаю разговаривать, ни на одного зверя не похоже, а когда он говорит, то будто у меня в башке сидит, внутри и там говорит.
Дальше рассказала она, что поведал ей этот старый конь секрет из секретов, как с помощью таких змеиных камней с конями куманиться — лошадиться. Потом кликнул он Злыдня и назначил его Елейке вроде как половинкой быть, если сумеет сделать то, что сказывал. Она тут же провела ритуал и всё у неё получилось, лучше, чем сама Елейка ожидала. Снимет с шеи камушек, она как была Елейка, так ей и остаётся и конь как конь, а стоит камушек одеть, толи она наполовину конём становится, толи конь наполовину ею.
— Так я не поняла? — спросила её Дануха, шагающая впереди отряда, — кто из вас кем повелеват-то?
— Я им — недоумённо высказалась молодуха, — он же вообще не говорит. Это я, когда с ним разговариваю сама собой на этот язык перехожу. Притом про себя в голове говорю то нормальными словами, а звуки получаются какие-то странные. Стоит мне прислушаться к себе ушами, всё тут же пропадает. Поэтому, когда я с ним говорю, себя не слушаю. А его просто чувствую, как руку вот, ногу. Ну, понимаете.
— Я лично ничего не понимаю, — встряла Неважна с тоном ребёнка, который раскусил что его водят за нос, рассказывая сказки, — колдовство какое-то. Так не бывает.
— Ох, ё, — пропела своё любимое, идущая впереди Дануха, — кто б пел, да ты б не плясала.
Тут она остановилась. Развернулась, уперев руки в боки и ехидненько так скомандовала:
— Ну к Неважна, закажи-ка сястре своё, которо «так не быват».
Молодая охотница растянулась в улыбке, понимая, что про неё тоже можно сказать тоже самое, что она про Елейку. Сразу обмякла, но противиться не стала. Сняла из-за спины лук, наслюнявила и приклеила листик к берёзе… Ну, а дальше всё как в первом показательном выступлении. После чего выпучивать глаза и поднимать уроненную челюсть пришлось Елейке.
— Вот, — удовлетворённо произнесла Дануха, — теперяча вам есть о чём меж собой потолковать. Пошли, а то мы так до вечера не доберёмся.
С этого момента для Елейки и Неважны вообще все перестали существовать, кроме их двоих. Дануха только поражалась, как они, стрекоча одновременно, умудрялись при этом понимать друг друга. Она слушала их со стороны, слушала, ничего разобрать о чём трещат не могла, сплошной перезвон из междометий. Эта парочка не заметила, как пришли в поселение, как Дануха обеих усадила за стол, как обеих и накормила, а затем, чуть ли не взашей выгнала из-за стола, потому что сами они, треща без умолку, уходить не собирались. Ну, толкать она, конечно, не стала не в шею, ни в какое другое место, просто ненавязчиво предложила Неважне показать сестре свой походный шатёр и девок, как ветром сдуло.
Они трещали весь день. Даже Злыдень, отиравшийся возле хозяйки, поначалу ревниво, затем удивлённо и в конечном итоге принимая, как должное, смирился с тем, что чужачка и хозяйка не обращают на него внимание, даже когда вместе его гладили и чесали. Неважна попросила её научить конскому колдовству и тут неожиданно выяснилось, что такое можно проделать лишь раз в году, в особый день, в самом конце лета на полнолуние, но разрешила прокатиться на Злыдне, долго совместно уговаривая коня, который не выдержав напора, похоже согласился.
Елейка валялась по траве, держать за живот и хохоча до одури, смотря как её новая подруга с диким «А-а-а» колотится задницей о круп коня. Затем перейдя в лежачее положение и стараясь обхватить жеребца за шею, начала биться о его спину уже другим местом и в конце концом под звонкий истеричный хохот Елейки, наездница мешком свалилась в траву. Злыдень же, как ни в чём не бывало, продолжал, скотина, гарцевать по поляне, победно задрав хвост. Но вскоре они поменялись местами. От смеха, в припадке, и вся в слезах, уже каталась Неважна, а Елейка тужась и старательно сопя, пыталась выстрелить из лука. Хотя первый раз она вообще выстрелила не из лука, а луком себе по лбу. Ну, в общем у неё с луком получалось не лучше, чем у Неважны с конём.
Вечером они завалились спать в походный шатёр охотницы и ещё долго не могли угомониться, про хихикав, чуть ли дна самого утра. Дануха тоже не могла долго уснуть, но вовсе не от того, что ей мешали девки. Она думала о их общем будущем. Она в первые за много-много лет мечтала.
Почти сразу после появления Елейки в лесном поселении Данава покинул девичий лагерь, выпросив у Неважны её походный шатёр, предложив взамен пожить пока в его, почти достроенном большом. Неважне не очень хотелось расставаться с привычным жильём, но подумав, решила, что пока с ним ходить не куда и вообще, пора бы себе новый делать, ещё лучше, поэтому отдала его колдуну без особых уговоров. Тот направился к Ладу, от него должен был пройти ещё к одному своему знакомому, а после наведаться в логово врага. Очень уж ему хотелось набраться новостей, тем более зная, что девки его рода там прижились в качестве жён, притом самых значимых нелюдей логова. Прикинув свой путь, колдун собирался вернуться к первому снегу, до того, как волки встанут на походную тропу. Но он не вернулся ни к первому снегу, ни ко второму и ни к третьему. Появился он спустя почти луну. Вообще без каких-либо вестей, но привёл с собой двух коровьих беглянок. Бабу двадцати восьми лет и бабу девятнадцати с восьмимесячной девочкой на руках.
Воровайка подняла тревогу загодя. Оставив Злюку на привязи, девки под руководством Данухи осторожно двинулись за сорокой, которая вела их чуть ли не в обратную сторону от старого баймака, куда-то в глубь леса. Пробирались медленно, осторожно, то и дело всматриваясь в голый лес и когда у Воровайки кончилось терпение и она, бросив их всех «к удам собачим», ринулась вперёд, Дануха остановилась, показывая девкам, что шли по бокам, тоже замереть. Она прикрыла глаза, шумно понюхала воздух в направлении улетевшей птицы.
— Далеко и ветер поперёк, — сделала она не радостное заключение, — не могу учуять.
— Дайка я, — вышла вперёд Неважна и выстрелив высоко в небо стрелкой, замерла.
Постепенно на её лице расцвела улыбка. Она резко кивнула и все поняли, что стрелка воткнулась в цель. После чего радостно завизжала, указывая рукой в глубь леса.
— Там Данава идёт и с ним две бабы. Они почему-то тащат по снегу мой шатёр, как мешок.
И тут же все втроём сорвались с места на бег.
Худые, голодные, замёрзшие, особенно бабы в своих травяных рубахах, вдрызг изорванными узкими подолами, правда в шкурных накидках без рукавов, но длинных, закрывающих задницы и кожаных сапожках на ногах. Ребёнка, чтоб не замёрз, тащили по снегу в походном шатре, как в мешке.
Дануха нагрела свой шатёр, превратив его внутри, чуть ли не в баню. Всех отогрели, обсушили, накормили. Новенькие хоть и старались не показывать виду, но вели себя настороженно, внимательно разглядывая каждую поселенку. Молодая, которую кликали Хохотушка, вовсе не оправдывала своей клички. Сидела напряжённая, постоянно прижимая к себе малютку. Старшую звали Голубава. Она выглядела намного старше своих двадцати восьми и лицом, и телом, особенно головой. Она была совсем седая. Сидела молча, насупившись, уйдя в какие-то свои мысли и никак не желая от них отвлекаться. Да и спрашивать по началу их никто не спрашивал, так как постоянно говорил только Данава.
А рассказал он следующее. Поначалу было всё хорошо и шло, как и было задумано. Навестил кого хотел, переговорили о чём хотел, а затем двинулся к логову. Дойдя до него, правда, чуть с опоздание. По пути два раза на нелюдей нарывался. Как уяснил для себя Данава, это были лазутчики логова. Ходили парами. Молодые, но не сказать, что шибко здоровые. Они шли лесом, никого не боясь, и не от кого не таясь. Знали, что земли пустые и опасаться некого. Данаву всякий раз проносило от беды, так как оба раза замечал их раньше и шли они в сторону. Но от этого он шёл медленней, всякий раз озираясь и опасаясь. Добрался к условленному месту на реке у логова. И тут его ждала первая неприятность. Он не обнаружил никаких следов засланной бабы. Как будто с их последней встречи она тут вообще не бывала. Он расставил условные знаки и стал ждать. Прождал он её долго, почти седмицу, но она не приходила. Тут его застала вторая неприятность. Не зная, что и подумать, он в одно хмурое утро, даже сам попытался в их лес сунуться, но чуть не напоролся на хитроумную петлю-ловушку. Только чудом не попался, хорошо посохом впереди тыкал. Вернулся обратно. Ещё день подождал, а на следующее утро, как назло снег выпал. И ругал то себя Данава, упрекал, как ему теперь по чистому снегу уходить. Наследит так, что любой дурак след возьмёт и без собаки. Пока он горевал, да волосики из бороды щипал, солнышко вышло и снег растаял. Тут уж он недолго думая рванул обратно. Сначала вдоль реки, прикрываясь высоким берегом, а там, как стемнело, через открытую степь в ближайший лес. Пока бегал, совсем стемнело. Уже еле различая, набрёл на огромный дуб и только решил под ним на ночлег расположиться, скатку походного шатра ещё не успел с плеча скинуть, как услышал волки где-то рядом завыли, да так близко.
