Жан Эшноз - Молнии
Наконец, он оправляется от шока, но его здоровье уже безнадежно подорвано. Поскольку он подвержен сердечным приступам, у него время от времени случаются обмороки, и он слабеет на глазах; о нем заботится только горничная, которая наводит порядок в его номере. Как-то утром Грегор, уже не встающий с постели, настойчиво просит эту женщину, когда она выйдет в коридор, повесить на дверь стандартную табличку «Не беспокоить». Обезумевшие от голода птицы в клетках возле его кровати будут кричать все жалобней и громче, но служащие отеля выждут еще три дня перед тем, как нарушить запрет.
Жан Эшноз: «Я ищу повое пространство»
Интервью с писателем
Перевод Юлии Романовой
Выход нового романа Жана Эшноза — всегда событие. Лауреат Гонкуровской премии 1999 года уже давно считается одним из главных участников французской литературной жизни. В этом интервью он рассказывает о своем творческом пути и о новых направлениях, в которых намерен развивать свое письмо.
С 1979 года Жан Эшноз задает новый тон франкоязычному роману, используя оригинальные техники в своей писательской практике. Он наполнил свои книги звуками, образами и способами мышления, характерными для нашей эпохи. Причем добился этого не за счет документальных свидетельств, а посредством языковых приемов, до сих пор никем не использовавшихся. Жан Эшноз принадлежит к числу тех редких писателей, которые сразу узнаваемы по стилю. И многие пытаются этому стилю подражать. В этот четверг[11] вышел в свет его новый роман «Молнии». Этот роман написан в новой для Эшноза манере, как по форме, так и по содержанию.
Жан-Клод Лебрен. Ваш роман «Молнии» подводит финальную черту под проектом биографической трилогии[12]. Однако складывается впечатление, что в процессе создания этих произведений первоначальная концепция проекта изменилась, я имею в виду изменение соотношения «биографической» и «художественной» составляющих. Кроме того, вы говорите о вашем последнем романе как о «художественном вымысле, не отягощенном биографической скрупулезностью».
Жан Эшноз. Начиная с «Равеля»[13], я позволял себе небольшие вольные отступления от биографического повествования, которые было непросто туда встроить. Тогда мне было сложно найти нужную грань между биографической точностью, которой я хотел придерживаться, и вольностями, которые я себе позволял. Все, что относилось к вымышленным фрагментам, было всегда подкреплено названиями мест, именами персонажей… и имело более чем правдоподобный вид. В «Беге» я если и старался придерживаться реальной биографии Эмиля Затопека, то несколько трансформировал некоторые ее элементы. В «Молниях» я сознательно предоставил себе больше свободы. В этом романе я хотел проявить себя в большей степени как сочинитель. Это была одна из причин, по которой я не оставил подлинное имя персонажа. Меня очень смущало, что Никола Тесла под своим настоящим именем будет участвовать в эпизодах, которые на этот раз действительно полностью вымышлены. Вот почему теперь я не считаю, что написал трилогию. Для меня это скорее серия романов. Трилогия предполагает, что все три книги написаны в одинаковой манере, тогда как в моем случае можно говорить о стилистической эволюции. На третьей книге я хочу остановиться. Я очень привык к этой работе над жизнеописаниями, но считаю, что мне нужно потихоньку двигаться дальше. Иначе это превратится в избитый прием и в некотором смысле повторение.
Ж.-К. Л. Не состоял ли ваш изначальный проект жизнеописаний из того набора художественных приемов, который закрепился за вами в первом периоде вашего творчества и за рамки которого вы тем не менее каждый раз выходили?
Ж. Э. Во-первых, изначально у меня не было определенного замысла. Я не знал, что напишу три книги. «Равель» получился отчасти благодаря «производственной аварии»: я хотел написать роман, где Равель в качестве персонажа появляется лишь эпизодически, но потом, с того момента, как я им заинтересовался, он целиком поглотил мое внимание… Работа над книгой о Равеле некоторым образом подтолкнула меня к написанию второй книги. Поскольку я захотел обратиться к другой, по большей части не известной мне теме — к спорту. На этот раз я рассмотрел также исторический и политический контекст, которых в «Равеле» не было, хотя время между двумя мировыми войнами — это очень богатый политическими событиями и мало изученный период. И наконец, мне пришла мысль сделать трилогию, завершив ее романом о человеке совершенно другого типа. Я долго сомневался, кого выбрать, искал во многих областях. Так, я нашел индийского политика 1940-х годов, современника Ганди, у которого были чудаковатые идеи о том, как избавиться от ига англичан. В итоге поиски привели меня к научной сфере. Я думал о многих персонажах. Один мой американский друг, мой первый переводчик из США, рассказал мне о Николе Тесле. У меня было смутное представление о его достижениях, однако я понял, что он прошел интересный жизненный путь. В то же время количество относящихся к нему документальных свидетельств оказалось обозримым. У него есть биография, которую я прочел, а также связанные с ней материалы, которые я нашел в интернете. Их я тоже включил в свой роман.
Ж.-К. Л. Действительно, если проследить роль повествователя в «Равеле», затем в «Беге» и, наконец, в «Молниях», то она становится все более значительной. Он занимает все более активную позицию.
Ж. Э. Да, но, кроме того, в этих текстах ведется игра с голосами предполагаемых повествователей. Я не очень-то верю в то, что называется речью автора, речью повествователя. Мне гораздо интереснее поиграть с личными местоимениями, разными углами зрения. Разговор о позиции нарратора всегда кажется мне чересчур однозначным и утрированным. Когда в текст вмешивается нарратор, это не всегда один и тот же субъект. Это могу быть я, а может быть мое «альтер эго». Или свидетель. Поэтому я часто прибегаю к игре с личными местоимениями. Это мой старый излюбленный прием: я использую личные местоимения как разные кинокамеры. Кроме того, с выбором ученого-физика в качестве персонажа романа связан еще один интригующий факт: в то время как в США и Восточной Европе он широко известен, Западная Европа о нем ничего не знает. Хотя, насколько я знаю, его именем названа физическая единица измерения из области магнитной индукции. В США его имя так же популярно, как у нас имя Эйнштейна.
Ж.-К. Л. Да, но описываемый вами герой — прежде всего персонаж вымышленный.
Ж. Э. Когда я начал углубляться в изучение жизни этого человека, мне показалось, что в его биографии много фантастического, и захотелось придумать о нем еще больше. В двух предыдущих книгах я тоже позволял себе что-то придумывать или интерпретировать по-своему, но именно в третьей я снова возвратился к жанру романа.
Ж.-К. Л. Предпосылкой к этому возвращению можно считать концовку романа «Бег», полуреальный и полувымышленный эпизод, где Эмиль Затопек, став мусорщиком, каждое утро обходит улицы Праги под аплодисменты местных жителей.
Ж. Э. Да, но эта сцена не такая уж вымышленная. Об этом писала пресса того времени. На эту тему ходило множество рассказов. Подобные эпизоды не носят биографический характер. Если они и имели место, то оставили огромное поле для интерпретаций. В «Равеле» я описываю встречу Мориса Равеля с Джозефом Конрадом. Здесь существует три варианта: либо ее никогда не было, либо она произошла один раз, либо два, причем один из них — в присутствии Поля Валери. Это и есть интерпретации жизни персонажа. Я работаю над книгами не как историк: у меня нет ни способностей, ни желания, ни образования, чтобы проводить работу настоящего биографа.
Ж.-К. Л. Если посмотреть на ваше творчество в ретроспективе, начиная с «Гринвичского меридиана»[14], то можно выделить несколько периодов.
Ж. Э. Прежде всего я бы сказал, что три последние романа являются некоторым отклонением от общего курса. До этого времени все мои тексты были привязаны к эпохе, в которую были написаны. Даже если не было указано точных дат, время действия можно было определить. После романа «У рояля»[15], в 2003 году, мне захотелось попробовать себя в чем-то новом, короче говоря, я решил впервые написать «костюмированный роман». О том, что происходило в период между двумя мировыми войнами с некоторыми вкраплениями исторических эпизодов. Но герой «Равеля» похитил у меня этот проект. Первые мои книги представляли собой игру с различными жанрами. Последний из подобных романов, «Нас трое» (1992), был своего рода компиляцией двух проектов: фильма-катастрофы и научно-фантастического романа. А в 1995 году с романом «Высокие блондинки»[16] у меня появилось ощущение, что я вступаю в новый период творчества и пишу свой «второй первый» роман.
