Александр Чаковский - Победа. Книга 2
Бирнс пытался убедить Трумэна, что на вчерашнем заседании ему как докладчику удалось добиться серьезной победы. Результаты ее, утверждал он, непременно скажутся, когда речь пойдет о странах Восточной Европы: Сталин согласился поставить их в один ряд с Италией! Однако все это мало утешало президента.
Безучастно слушая Идена, Трумэн вновь и вновь обращался мыслями к тому, что неизменно поддерживало его все последние дни, – к телеграмме Гаррисона. Вспомнив о ней, Трумэн ощутил прилив сил. «Собственно говоря, – подумал он, – Сталин добивается только одного: чтобы эта Конференция в новых, послевоенных условиях подтвердила то, что ему удалось выторговать у Рузвельта в Ялте. Черчилль не меньше, чем я, хочет перечеркнуть Ялту, но явно не знает, как это сделать. Все свои надежды он возлагает на меня. Что ж, недалек тот час, когда я, кажется, сумею их оправдать».
Трумэн решительно выпрямился.
– Итак, – сказал он, – насколько я понял мистера Идена, среди тех немногих вопросов, которые нам сегодня предстоит обсудить, наиболее конкретным является вопрос о германском флоте. Но прежде чем решать этот вопрос, мы должны, мне кажется, ответить на другой: что считать военными трофеями, а что – репарациями. Если торговый флот является предметом репараций, то и обсуждать его надо тогда, когда пойдет речь о репарациях. Я проявляю особый интерес к торговому флоту Германии, потому что, может быть, его удастся использовать в войне против Японии…
Произнеся эту речь, Трумэн тотчас понял, что допустил ошибку. В качестве председателя ему следовало сразу после доклада Идена заявить, что, если Конференция, не решив ни одного из главных вопросов, сосредоточится на второстепенных – таких, например, как судьба германского торгового флота, – она может продолжаться бесконечно. Надо было констатировать, что сегодняшняя повестка дня министрами не подготовлена, дать им еще сутки и потребовать, чтобы на завтрашнем заседании были обсуждены главные вопросы: об экономическом будущем Германии, о Польше, о мирном урегулировании и конечно же о выполнении ялтинской Декларации об освобожденной Европе. Но все это Трумэн понял слишком поздно. Своей речью он уже включился в обсуждение вопросов, предложенных Иденом, и тем самым предопределил дальнейший ход заседания.
Выслушав Трумэна, Сталин сказал, что военный флот, как и всякое вооружение, должен рассматриваться как трофей. Условия капитуляции Германии таковы, что военный флот должен быть разоружен и сдан. Что же касается торгового флота, то можно поставить вопрос о том, является ли он трофеем или подлежит включению в репарации.
Черчилль, который издавна считал себя крупным специалистом в военно-морских делах, прочитал целую лекцию о разнице между надводным и подводным флотом. Сталин, видимо, не придал ей особого значения. Обращаясь к Трумэну, он сказал, что глубоко сочувствует идее использования германского торгового Флота в борьбе против Японии, но хотел бы, чтобы Конференция ясно и недвусмысленно подтвердила право Советского Союза на третью часть военно-морского и торгового флота Германии.
В конце концов Трумэн заявил, что этот вопрос достаточно обсужден, и, следуя распорядку дня, предложенному Иденом, перешел к вопросу об Испании.
Но и в этом случае никаких окончательных решений принято не было.
Трумэн сказал, что, отнюдь не сочувствуя режиму Франко, он, однако, не поддерживает активных мер против Франко, так как это могло бы привести к новой гражданской войне в Испании.
Сталин с необычной для него резкостью ответил, что режим Франко навязан испанскому народу Гитлером и Муссолини и что этот режим питает полуфашистские режимы в некоторых других странах. Как один из членов «Большой тройки» он не считает себя вправе молчать об этом. Сталин настаивал, чтобы Конференция приняла декларацию о своем отношении к режиму Франко.
Черчилль возражал на том основании, что Испания не участвовала в войне. Между тем было широко известно, что испанская «голубая дивизия», например, сражалась на стороне Гитлера против Красной Армии. Сам Черчилль сказал, что понимает точку зрения Сталина, ибо каудильо имел наглость послать в Россию «голубую дивизию». Однако он энергично протестовал против разрыва дипломатических отношений с правительством Франко.
В конце концов было снова решено передать этот вопрос министрам иностранных дел.
Безрезультатно окончилось и обсуждение вопроса о Югославии. Черчилль обрушился с нападками на Тито, обвиняя его в нарушении декларации, принятой в Ялте, а также в том, что он устранил министра иностранных дел Югославии, бывшего председателя югославского эмигрантского правительства Шубашича, от управления страной. Сталин заявил, что не считает возможным обсуждать внутренние дела Югославии в отсутствие ее представителей. Черчилль усомнился в том, что люди столь разных политических взглядов и ориентаций, как Тито и Шубашич, согласятся приехать сюда вместе. Сталин заметил, что сначала их нужно об этом запросить.
Внезапно взорвался Трумэн. Он заявил, что прибыл сюда не для того, чтобы рассматривать политическое положение в каждой стране Европы, а для того, чтобы обсуждать мировые вопросы. Сталин спокойно произнес: «Это – правильное замечание». Тем самым ярость Трумэна обращалась против Черчилля и Идена – ведь сегодняшним докладчиком был не кто иной, как министр Великобритании.
Черчилль в пылу полемики принял удар на себя. Даже после заявления президента он продолжал твердить, что вопрос о положении в Югославии глубоко принципиален и что маршал Тито не выполняет решений Крымской конференции.
Сталин усмехнулся.
– По-моему, – сказал он, – решения Крымской конференции выполняются маршалом Тито полностью и целиком.
По его предложению вопрос о Югославии был снят с повестки дня.
Обессиленный Трумэн объявил, что завтрашнее заседание начнется, как обычно, в четыре часа дня…
На следующей встрече «Большой тройки», состоявшейся 20 июля, докладчиком предстояло быть советскому наркому иностранных дел Молотову.
Этим заседанием, условно говоря, заканчивался первый круг Конференции, поскольку на двух предыдущих заседаниях докладчиками были представители Соединенных Штатов и Великобритании.
Трумэн уже знал от Бирнса, что на сегодняшнем совещании министров русские заявили: пора прекратить беспорядочные прения и покончить с анархией, при которой каждый участник Конференции, не считаясь с повесткой дня, позволяет себе говорить все, что ему заблагорассудится.
Открывая заседание, Трумэн знал, что сегодня русские хотят дать бой по основным вопросам, для решения которых, собственно, и собралась «Большая тройка».
Президент предпочел бы обсуждать эти вопросы несколько позже. Ему доложили, что сегодня, 20 июля, самолет с отчетом Гровса должен был взлететь с аэродрома военной базы в Нью-Мексико. Однако изменить что-либо Трумэн при всем желании не мог: Иден уже выступил в роли докладчика. Бирнс тоже. Сегодня была очередь Молотова.
…В первой половине дня Трумэн побывал в Берлине – он участвовал в церемонии подъема национального флага над зданием, где обосновалась американская группа Контрольного Совета. Глядя, как медленно поднимается звездно-полосатое полотнище, Трумэн представлял себе другой, тоже американский, флаг, который вскоре должен был вознестись над всей планетой, – символ мирового владычества Соединенных Штатов.
Сейчас от этих честолюбивых мыслей не осталось и следа. Настроение было испорчено. С угрюмым видом слушая Молотова, Трумэн вспоминал, как этот большевистский комиссар сидел перед ним в Овальном кабинете Белого дома, а он, Трумэн, впервые решивший показать Советам, что эра Рузвельта кончилась, резко и высокомерно упрекал Советский Союз в невыполнении ялтинских решений вообще и по польскому вопросу в частности.
Тогда Молотов ни разу не улыбнулся, но не выказал и никаких признаков раздражения. Даже тогда, когда категорически, решительно и прямолинейно отвергал упреки президента и в свою очередь шел в наступление.
Теперь этот человек, видимо лишенный всяких эмоций, слегка заикаясь, произносил свой доклад. Особенно раздражал Трумэна спокойно-уверенный тон советского комиссара.
Трумэн знал, что Бирнсу с помощью Идена все же удалось лишить Молотова права говорить о каких-либо решениях как окончательно согласованных. Это несколько утешало президента, поскольку помогало выиграть время. Теперь, когда доклад Гровса можно было ждать спустя считанные часы, выигрыш времени приобретал особое значение.
Молотов доложил, что на совещании министров стояли вопросы об экономических принципах в отношении Германии, о Польше, о мирном урегулировании, то есть о подготовке мирных договоров для Италии, Румынии, Болгарии, Венгрии и Финляндии… Однако, продолжал Болотов, по первым двум вопросам окончательные рекомендации выработаны не были, и министры просят разрешения продолжить свою работу. Все, что связано с Италией, с новыми границами Польши, а также с Австрией и с так называемыми подопечными территориями, предлагается обсудить на сегодняшнем пленарном заседаний.
