Михаил Голденков - Северный пламень
Для атаки развернулись две роты Карельского ланддрагунского батальона майора Николаса де Молина, а также семь рот Карельского кавалерийского полка полковника барона Ханса Хенрика Ребиндера…
Кавалерия расположилась за пехотными колоннами. Резервной же кавалерией командовал генерал-майор Юхан Риббинг, пехотой — три роты эстлянского адельсфана — подполковник барон Рейнгольд фон Ливен. Всего резерв состоял из 1650 человек. Остальные семь тысяч должны были не медля вдарить по московитам после артобстрела.
Артиллерией армии командовал генерал-фельдцехмейстер барон Юхан Шеблад. Он разбил ее на две группы: правую — 16 орудий под началом майора Густава Габриэля Аппельмана, и левую — 21 орудие, где распоряжался генерал-фельдцехмейстер барон Юхан Шеблад. Триста тридцать четыре человека обслуживали пушки.
Маленькая армия работала как хорошо смазанный механизм: все знали свои места, все понимали свои обязанности… Кмитич, явно волнуясь, присматривался к своим солдатам. Но они, кажется, чувствовали себя вполне уверенно. Карелы о чем-то, улыбаясь, переговаривались с финнами, натачивая багинеты, а пять литвинов из Ливонии вновь хором пели, но уже молитву Ангелу-Хранителю:
Анеле Божы, дружа мой,Ты заўседы будзъ са мной,Рана, увечар i ўначыБудзъ ласкаў мне памагчыЗмагацъ духа злога,Верна служыць Богу,Душу, цела сцеражы,Да жыцця вечнага давядзiАмэн.
При этом их лица сияли, словно они пели калядки на Рождество, а не молились перед боем. Лишь десять русских солдат батальона Врангеля выглядели слегка подавленными, видимо, зная, что по ту сторону укреплений такие же русские, как они, люди.
— Там против нас не хотят воевать, — к Кмитичу подошел солдат-карел, говоривший с окающим акцентом, — там ждут сдаться.
— Нам этого никто не предлагал, — ответил Микола Кмитич, и солдат, опустив голову, вернулся на свое место…
А вот точной численности армии Московии не знал не то чтобы Павел Потоцкий, но даже сам фон Круи. Солдаты продолжали сбегать. Сам фон Круи уговаривал себя тем, что те, кто хотел капитуляции, уже давно разбежались и от состава смутьянов никого почти не осталось. Так ему хотелось верить…
— Будем надеяться на шесть полков стрельцов и Преображенский, Лефортовский и Семеновский полки, — говорил фон Круи офицерам. Да и на драгун Шереметева герцог также делал большую ставку. Успокаивало его и то, что, по слухам, у шведов мало пушек, а в московском лагере их было до ста восьмидесяти четырех.
Карл XII, основываясь на сведениях, доставленных рекогносцировкою, перебежчиками, а также местными жителями, решил сосредоточенными силами ударить по центру армии Петра, чтобы разделить московитскую армию пополам и разбить отдельно оба крыла ее.
Простояв напротив московских укреплений минут двадцать при сравнительно ясной погоде, Карл дал приказ сигнальщикам открывать огонь. Трубы и литавры возвестили о начале битвы… Ухнули пушки левой и правой группы. В ответ облачками порохового дыма окутались московские укрепления. До двух часов дня продолжалась яростная перестрелка двух артиллерий. Но шведы били прицельней. Это хорошо было видно в подзорную трубу, которую Кмитич то и дело прикладывал к правому глазу… К оршанскому князю вновь подъехал Карл в сопровождении генерала Магнуса Стенбока. Генерал Стенбок, словно спелый лимон, в абсолютно желтой форме от перчаток до штанов — черными были лишь его блестящая кираса и низенькая треуголка на белом парике — постоянно улыбался, словно победа была уже одержана… Король, бросив взгляд на Миколу, тоже улыбнулся.
Шведская артиллерия
— Ну как настроение, господин полковник Кмитич? — спросил по-немецки король, полагая, видимо, что немецкий Микола знает лучше шведского.
— Jag fryser[5], — ответил подчеркнуто по-шведски оршанский князь и добавил:
— Как и положено перед боем, немного нервничаю, Ваше величество.
— Пустое! — усмехнулся Карл. — Вы протестант? Лютеранин?
— Я, как и мой покойный отец, протестант, но кальвинист, — ответил Микола.
— Прекрасно! — воскликнул Карл. — Кальвинисты — это улучшенные лютеране! Тогда давайте, князь, помолимся перед битвой. И вы перестанете сразу нервничать!
Карл махнул рукой. Все солдаты и офицеры опустились на колени. Вслед Стенбоку и самому Карлу соскочил с коня и встал на колено Микола, сунув треуголку под мышку, сжав руки у подбородка.
Pater noster qui est in caelis…
— кто-то громко читал Отче Наш на латыни сразу за спиной у Кмитича. Карл, закрыв глаза, низко склонив свои торчащие дыбом волосы, самозабвенно молился. Рядом с Миколой какой-то солдат, не то финн, не то эстонец, читал по-своему, бормоча:
Теiе palvetageTeie palvetage…
Оршанский князь закрыл глаза и погрузился в молитву на родном языке:
Ойца наш, які есьць на небе!Сьвяціся Iмя Твае.Прыйдзі Валадарства Твае.Будзь воля ТваяЯк на небе, так i на зямлиХлеб наш штодзенныдай нам сеньня.I адпусьцi нам грахi нашы,як i мы адпускаемвінаватым нашым.I ня ўводзь нас у спакусу,але збаў нас ад злога.Амэн.
Вдруг над склоненными головами молящихся солдат и офицеров что-то прожужжало.
— Ого! — Карл обернулся и встал. — Что это был за звук, господин Кмитич?
— Не иначе ядро, — обеспокоенно заметил оршанский полковник, вспоминая, что аналогичный вопрос Карл задавал по поводу свиста пуль над его головой. — Давайте все-таки отъедем подальше, Ваше величество. Здесь небезопасно…
— Ядро? — Карл загадочно улыбался. — Еще один прелестный звук, пан Кмитич! И в самом деле, музыка войны мне определенно нравится!
И король, выхватив длинную саблю, громко крикнул:
— Meth Guds hielp[6]!
Все офицеры также сверкнули над своими черными треуголками клинками, крича: «Мет гуде хьелп!» То был сигнал к атаке…
И вдруг, словно юный шведский король повелевал не только своей армией, но и небесами — как будто сам Бог был явно на стороне этого конопатого юноши, — подул сильный западный ветер, и серые скученные облака также откликнулись на призыв короля: небо заволокло аспидной пеленой, ветер задул вперемешку с мелким снегом. И все это моросило, выло и дуло прямо в лицо московской армии и в спину шведской. Под прикрытием снега и града, словно это было обговорено с небесной канцелярией заранее, солдаты тихо, без барабанов и флейт пошли вперед. Над головами по-прежнему жужжали ядра, свистели редкие пули, хлопали разрывы гранат, но в московском лагере из-за метели и порохового дыма никто и не заметил, что их атакуют. А снег с градом повалил так густо, что Кмитич, со шпагой в вытянутой руке и с пикой в другой, ведя свой батальон вперед, ничего не видел уже в пятнадцати шагах перед собой. Ветер трепал его длинные волосы, мелкий снег и град кусал щеки… Солдаты, впрочем, не выглядели обескураженными такими капризами природы. Почти все местные, они, похоже, привыкли к подобному климату…
Первые колонны солдат несли фашины из хвороста, чтобы завалить ими ров. Вот и ров. «Почему никто не стреляет?» — подумал Кмитич, но дальше думать времени не было. Над укреплениями показались небритые лица в серых ушанках. Кмитич махнул шпагой:
— Фойер!
Его солдаты дали два рваных залпа. Пороховой дым тут же смешался с белой вьюгой… Солдаты бросали фашины в ров. В ответ никто не стрелял. То же самое происходило в батальоне Врангеля, но сквозь пелену метели в той стороне ничего нельзя было разобрать: лишь копошилась какая-то серая масса.
— Форвард! — крикнул оршанский князь, махнув шпагой вперед. Его солдаты, опустив фузеи с фиксированными багинетами-штыками, с криками ринулись на плетеный забор, куда уже бросились два знаменосца с багровыми полотнищами, развевающимися на порывистом ветру. Захлопали нестройные мушкетные выстрелы где-то справа и слева, но на участке Кмитича все было тихо, лишь сигнальщик громко бил в барабан. Солдаты бежали по хворосту фашин, перелазили через укрепления «пильной мельницы». Со стороны неприятеля застучали первые выстрелы. Стреляли беспорядочно, стреляли свои, стреляли чужие…
— В штыки! — скомандовал Кмитич и сам перемахнул через забор. Впереди суетливо разбегались люди в светло-серых зимних зипунах. Никто не сопротивлялся.
— Шведы! Шведы! — кричали перепуганные русские солдаты. — Немцы нас предали! Они атакуют!..
— Не адыходзим! — истошно орал какой-то московитский офицер, явно по-литвински. Кмитичу показался знакомым голос… Но увидеть кричавшего человека в этой каше метели, дыма и бегущих людей было невозможно.
