Рафаэло Джованьоли - Мессалина
- Что будем делать?
Оба замерли и, словно не виделись целую вечность, уставились друг на друга: Макрон, разглядывавший бледное, мокрое от слез лицо жены, и Невия, с горьким изумлением обнаружившая, что за прошедшие полчаса черные волосы Макрона стали почти седыми. От жалости и от щемящей нежности к супругу она разрыдалась еще сильнее: бросившись на шею мужу, Энния припала белокурой головой к его груди и, всхлипывая, проговорила:
- Ох, Сарторий! Каково же тебе так страдать!
- Бедная Энния! Любимая моя! - воскликнул Макрон, одной рукой прижав к себе супругу, а другой гладя ее по голове. - Если бы мои беды касались только меня!…
Немного помедлив, Энния осторожно высвободилась из объятий мужа и, положив руки ему на плечи, сказала:
- У нас есть большое имение в Волошин и еще усадьба в Кампании. Думаю, что два поместья худо-бедно будут приносить до девяноста тысяч сестерциев в год. Мы покинем этот коварный, порочный город и спокойно доживем до старости… или до лучших времен.
Какая-то странная улыбка скользнула по губам Макрона. Немного поколебавшись, он ответил:
- Бедная Энния! Как у тебя все просто… Бедная моя Энния!
Женщина пристально взглянула в черные зрачки Макрона. Охваченная смутным предчувствием новой беды, она тревожно спросила:
- Почему ты так говоришь?
Макрон взял жену за обе руки и подвел к ложу, на котором она недавно сидела, потом сел вместе с ней и, не выпуская рук, тихо произнес:
- Моя нежная Энния, твой рассудок не представляет всей человеческой подлости. В душах людей жестокости больше, чем ты сможешь выдержать. Теперь, девочка, от тебя требуется много, много мужества.
- Но почему? Почему? Что случилось? - бледнея, спросила Энния.
- Случилось то… что с вершины благосклонности я низвергнут в бездну ненависти. Неблагодарный Гай стал моим непримиримым врагом.
- Что еще ему нужно? - сквозь слезы спросила Энния.
- Моей смерти, - глухо выдавил Макрон.
Протяжный стон вырвался из горла Эннии. Она вновь упала на грудь супруга и в ужасе зашептала:
- Ох, мой бедный Сарторий! За что? Ох, подлый Гай! Ох, бедный Сарторий!
- Ну, мужайся, жена моя, мужайся! Я надеюсь на тебя. Докажи, что ты меня любишь.
Энния закусила губу, чтобы сдержать рыдания, и после минутного молчания, глядя в сторону, спросила:
- Неужели нет никакого выхода?
- Какого выхода? Куда?
- Я брошусь в ноги этому негодяю…
- Тебе закрыта дорога к нему. Помнишь, когда мы сегодня ужинали, наш мажордом ненадолго вызвал меня из триклиния?
- Помню… ты еще никак не хотел объяснить причину такого срочного разговора.
- Так вот. Он передал мне короткое письмо от Гая Цезаря, который обвиняет меня в покушении на безопасность государства и, снисходя к нашей былой дружбе, позволяет только лишь одно - самому избрать себе вид смерти.
- Какая низость! - возмутилась Энния Невия.
- Если я хочу избежать веревки палача или топора ликтора, то должен умереть сегодня ночью.
Последовало долгое молчание, которое нарушила Энния. Она встала и решительно произнесла:
- Что ж, если нужно умереть, мы умрем оба.
- О нет! Никогда! - воскликнул Макрон, резко поднимаясь на ноги.
- А для чего жить? Для кого жить?
Несчастные супруги вступили в упорный словесный поединок, но ни настойчивые мольбы, ни веские доводы Макрона не могли поколебать отчаянной решимости его жены.
- Мы вместе жили, любили друг друга, вместе мечтали о величии и, обманутые нашими надеждами, вместе умрем.
Уже во втором часу ночи бывший префект претория, бессильный перед преданностью своей жены, позвал мажордома, который дожидался в таблиц, и приказал приготовить большую ванную, устроенную рядом с атрием. Потом, выполняя просьбу Эннии, пожелавшей, чтобы они привели в порядок свои дела, он отправился в библиотеку и стал внимательно просматривать хранившиеся у него бумаги. Макрон уселся перед жаровней, куда принялся бросать письма и документы, не предназначенные для посторонних глаз.
Если бы кто-нибудь застал его за этим занятием, то едва ли заподозрил бы, что через час Макрон лишит себя жизни.
Только несколько раз дрогнули мускулы на бронзовом лице Макрона. Только два или три воспоминания о прожитой жизни нарушили его суровое спокойствие.
В то же время Энния, запершись в конклаве [102], со слезами на глазах бросала в огонь бумаги, которые принесла в шкатулке из черного дерева.
Покончив со своей работой, Макрон достал из потайного шкафчика несколько кожаных кошельков с деньгами и вновь позвал мажордома, который, плача и шепча проклятья жестокому тирану, почтительно склонился перед ним.
- Ты всегда был верен нам, и эти слезы еще раз доказывают бескорыстную преданность хозяевам, которые обращались с тобой хуже, чем ты заслуживал, - проговорил Сарторий.
- О господин, повелитель мой! - воскликнул мажордом, которого душили слезы. - Я уже давно в твоем доме. Я служил твоему отцу. Ты был так милостив ко мне. Чего еще может пожелать бедный слуга…
Он запнулся, от рыданий у него перехватило дыхание.
- Не плачь. Смерть - это покой. Смерть - это закон, которому мы подчиняемся и который никому не дано нарушать. Выслушай меня. Завтра мой дом станет добычей императорской казны, но я не хочу, чтобы все досталось алчным прокураторам Цезаря. Возьми вот этот кошель. Он принадлежит тебе. Остальные деньги я, полагаясь на твою честность, приказываю разделить между всеми моими немногочисленными слугами.
- Этот документ, - продолжал он, показывая на листок папируса, лежавший у него на столе, - отпускает на свободу всех моих слуг. Если мои бессовестные преследователи не откажутся признать его, то ты скоро станешь вольноотпущенником. А теперь успокойся и ступай, жди меня в комнате для раздевания.
Однако после этих слов мажордом разрыдался с удвоенной силой и бросился к ногам своего господина, умоляя забрать кошель и не покидать верного слугу. Хозяину стоило немалых трудов заставить мажордома взять деньги и выпроводить его из библиотеки.
Оставшись один, Макрон принялся быстрыми шагами ходить по комнате. Все его чувства вдруг вырвались наружу: глаза помрачнели, то и дело он сжимал кулаки и, точно угрожая кому-то, потрясал ими в воздухе. Гневные гримасы искажали его лицо.
- Вот как! Вот как оплачены все мои благодеяния… Поделом же мне досталось за то, что вот этими руками задушил старца и расчистил дорогу юнцу, за то, что стал сводником Гая, его советчиком, шпионом! Такой монетой ты, подлый негодяй, отплатил за все… за все сразу, без сдачи. Ох, если бы я мог вернуться хоть на один месяц назад! Одного месяца было бы достаточно! Тридцать дней назад ты, коварный Гай, уже с презрением отвернулся от Эннии, уже ненавидел меня, не выносил моего присутствия, но у тебя еще не хватало смелости разжаловать меня, ты еще трусил! Ах, во имя всех подземных богов. Месяц назад я еще стоял в твоей прихожей и мог бы одним ударом вонзить меч в твое подлое сердце. А потом… О, да! Ни величия, ни консульства, ни Египта, ни Сирии. Только смерть. Но, во имя Марса Мстителя, пусть свершится возмездие!
Взгляд Макрона был ужасен: его налитые кровью и дико вытаращенные глаза внушили бы страх любому, кто в эту минуту увидел бы бывшего министра Тиберия.
Но в конце концов его порыв сменился безразличием: обхватив голову, Макрон долго смотрел себе под ноги, потом оторвал взгляд от пола и тихо произнес:
- Теперь все бесполезно.
Он привел в порядок свою тунику и позвал кубикулария.
- Я хочу пить, - спокойно сказал он слуге, появившемуся в дверях библиотеки. - Размешай теплой водой настой тимьяна с полынью и принести сюда.
Как только слуга удалился, Макрон вышел в коридор и направился в комнату, служившую ему спальней еще тогда, когда он не был префектом претории и постоянным спутником императора.
Вскоре он вернулся, держа в руке кожаный ремень с золотыми бляхами, на котором раскачивался из стороны в сторону испанский палаш в самшитовых ножнах, обшитых бронзовыми пластинами и украшенных золотым арабским узором. Вытащив палаш из ножен, Макрон большим пальцем левой руки попробовал лезвие и, вложив палаш обратно в ножны, положил меч на стол. В этот момент кубикуларий принес питье. Макрон принял чашу и с жадностью выпил почти половину ее содержимого; потом, оторвал губы от чаши, повернулся к слуге и спросил:
- Который час?
- Почти час интемпесто [III].
- Дождь идет?
- Льет как из ведра, хозяин.
Макрон снова поднес чашу ко рту и допил все, что там оставалось. Возвращая пустую посудину слуге, он произнес:
- Хорошо, можешь идти.
- Слушаюсь, - промолвил слуга и скрылся за дверью.
Захватив меч, Макрон вышел вслед за кубикуларием и направился в ванную. В комнате для раздевания его встретил все еще печальный, но уже не плачущий мажордом.
- А Энния? - тихо спросил Макрон.
