Станислав Сенькин - Крест и меч
— Итиль никогда не будет разрушен! Иерусалим погубила гордыня, но хазары чужды гордыни. Только здравый смысл и забота о подчиненных руководят нами.
Иосиф, который обладал от природы слабым здоровьем, вдруг почувствовал, что устал и, не спрашивая разрешения, плюхнулся в большое кресло напротив Русудан. Он не сводил с царевны глаз:
— Наш великий предок Булан заповедал нам: когда настает смута в государстве, нужно принести в жертву одного человека за грехи многих. Ибо пусть лучше погибнет один, чем взбесившиеся от страха и неуверенности люди начнут паниковать, что приведет к смуте, которая отымет жизни многих и многих. Варварство? Хм! Может быть. Но зато какое действенное лекарство! Это умно!
— Умно?! — Русудан презрительно рассмеялась. — Как я понимаю, молодой бег считает, что мое похищение — тоже чрезвычайно умная затея, ведь аланская царевна Русудан подобна маленькой девочке и сама не понимает того блага, что ее ожидает благодаря вашей милости?
Иосиф покраснел.
— Как я уже говорил, вас спасли от верной смерти. Ведь через несколько дней после того, как вы покинули Дарьаланский замок, он был осажден и разграблен необузданной ордой диких горцев, не знающих пощады. Вы прекрасно знаете звериный характер этой породы. Горцы истребили всех, кто был в замке, включая женщин и детей. Лишь когда ваш высокоблагородный брат и мой близкий друг царь Алании Саурмаг Багатар поднял свой меч, дикари разбежались по ущельям. Что бы было, если б вы оказались в этом замке тогда? — Иосиф сделал изумленное и испуганное лицо. — Трудно себе представить!
— А не легче ли было предупредить моего брата Оса, что готовится нападение на замок? Он бы легко отбил атаку диких горцев и спас бы жизни моих верных слуг. Тем более, вам стоит вспомнить, что ни за что не взять было бы диким горцам этот замок, если бы начальник охраны алдар Батразд со своим отрядом не отправился в погоню за Менагемом, похитившим меня!
— Не легче! — Иосиф поджал губы. — Молодой Ос, не в пример своему отцу, опаснейший смутьян и враг нашего государства. Своими необдуманными поступками он чуть не уничтожил как Аланию, так и Хазарский каганат. — Бег кивнул в сторону окна, где жрецы заканчивали читать воззвание к Всевышнему и готовились умертвить лжекагана большим ритуальным кинжалом. — Этот, как вы выражаетесь, варварский способ врачевания внутренней смуты — лишь горькое лекарство от той раны, что нанес нашему государству ваш братец Ос. Но он еще не успокоился и сеет смуту уже в Алании. — Взгляд бега неожиданно переполнился страстью. — Моя царевна! Мой отец, великий бег Аарон II, повелел мне сделать вам предложение не только руки и сердца. Ваш брат Саурмаг — наш верный союзник — стремительно теряет свое недавнее могущество, другой ваш брат Ос также стремительно его набирает, называя себя мстителем за отца — благородного аланского правителя Оса Багатара, которого мы, хазары, якобы вероломно умертвили. В Алании назревает гражданская война, которая не выгодна ни нам, ни вам. Печенеги, славяне, булгары и арабы с завистью смотрят на огромные богатства Итиля, как и на перевалы и горные проходы, которые держат в своих руках аланы. Если же, милая царевна, вы вступите со мной в брак, то станете не только моей женой, но и соправительницей. Вы сможете иметь собственную гвардию и двор, самовластно управляя в Алании. Таким образом мы скрепим две наших страны воедино. Представьте: ваш сын получит огромную власть, он будет управлять мощным государством — соперником Багдада и Константинополя. А так, отклонив наше предложение, вы останетесь лишь простой царевной, которую братья выдадут замуж за какого-нибудь булгарского князя или славянина, и будете вы пребывать в тоске на чужбине среди грязных необразованных варваров. Не противьтесь своей судьбе, премудрая Русудан. Наш брак будет великим благодеянием как для Алании, так и для Хазарии. Аланы и хазары — братья! Вместе мы сила, и никто не сможет противостоять нам! Согласитесь быть моей женой — хазарской царицей! Вы все для меня!
Нахмурилась Русудан, сверкнула глазами на бега, умоляюще смотрящего на нее.
— Вы нанесли мне большое оскорбление, Иосиф, похитив меня при помощи коварного рахдонита и необразованных степняков.
— Любовь моя к вам заставила меня сделать это.
— Любовь? — Премудрая Русудан взглянула на Иосифа как можно приветливее улыбнулась. — Вы правда любите меня, царевич?
Молодой бег приложил руку к сердцу:
— Больше жизни я люблю вас. Вы моя судьба, и не успокоится сердце мое, пока не добьюсь вашей благосклонности и любви. Я сделаю все, чтобы мы были счастливы и наш род укрепился во веки вечные.
— На что же вы готовы ради любви ко мне? — Царевна пристально посмотрела в глаза Иосифа.
Бег смутился. Он страстно желал руки царевны, понимая и все политические выгоды брака с ней, но отнюдь не был готов совершать безрассудные поступки. Русудан просто делала картину его счастья совершенной. Брачный союз с благородной красавицей сделал бы его всемогущим не только в собственных глазах, но и в глазах всего мира. Но на что именно он был готов ради любви к ней, молодой бег не знал.
От Русудан не укрылась смятение Иосифа. Она посуровела.
— В великом городе Багдаде у любимой жены государя и поэта халифа Абу Джафара Абдаллаха есть драгоценное ожерелье, принадлежавшее, как говорят, одной из жен халифа Гаруна аль Рашида. Гюзель — так зовут эту красавицу — называют самой прекрасной из ныне живущих женщин. Мне уже все уши прожужжали про нее.
— Никто во вселенной не сможет сравняться с вами, луноликая Русудан, — стал разуверять царевну Иосиф. — К чему завидовать славе красавицы из Багдада? Это все равно, если Итиль будет завидовать Багдаду. Пусть Багдад — столица столиц, но и Итиль великий город. Уверен я, что наш с вами род, царевна, будет более славен, чем род Аббасидов.
Царевна пропустила мимо ушей слова молодого бега про их род и ответила:
— Если вы любите меня, царевич, то докажете это. Я хочу, чтобы ожерелье Гюзель стало моим. Добудьте его для меня, и тогда вы, может быть, завоюете мою благосклонность.
Иосиф изумился:
— Взбалмошная дева! Багдад — это столица столиц! Как же я смогу упросить халифа Джафара — великого воина и поэта — отдать мне это ожерелье?! Ведь, как говорят люди, его любимая жена Гюзель весьма строптива и своенравна. Ни за какие деньги не согласится она отдать свое сокровище!
— Взбалмошная дева? — Презрительно посмотрела на молодого бега Русудан. — Как вы осмеливаетесь говорить о своей любви, если не способны достать для меня эту безделушку? Обманываете вы меня, и все ваши поползновения — не более как политический расчет!
Иосиф вновь покраснел.
— Не такая уж это и безделушка. Вы можете с таким же успехом приказать мне снять звезду с неба. Я могу попытаться, но вы сами понимаете, что это нереально.
Усмехнулась Русудан:
— Вот как? Мой воздыхатель ахсартагат Сослан, если бы только узнал о моем желании обладать этим ожерельем, сразу же отправился бы в путь. Любовь окрылила бы его, и верю, что он исполнил бы мое желание, потому что он — настоящий мужчина.
Тяжело вздохнул Иосиф. Поднял он на царевну свой страстный взгляд. Глаза его были воспалены, все в красных прожилках. Сейчас он понимал, что страсть к царевне может разрушить его спокойную жизнь, но теперь он еще больше хотел завоевать луноликую Русудан.
— Хорошо, будь по-вашему. У вас будет ожерелье Гюзель, и это докажет всему миру, что невеста наследника хазарского престола — самая красивая девушка во вселенной. А теперь извините, если вы не против, я покину вас.
Царевна кивнула, и Иосиф, крадучись, пошел к двери. Перед тем как выйти, он приостановился и сказал:
— Я сделаю все, что в моих силах, чтобы вы обладали этим ожерельем, но вы должны понимать, что нанесете мне тяжкое оскорбление, если и после этого отвергнете мою любовь. Я не потерплю этого!
Царевич сверкнул глазами и закрыл дверь, оставив девушку в раздумьях.
Она выиграла время, но что будет, если Иосиф и вправду сможет достать это ожерелье? Царевна вспомнила, что Менагем просил принять его сегодня вечером. Здесь, пожалуй, он мог ей пригодиться. Русудан подошла к окну и задернула шторы. В комнате стало темнее.
За окном закончилось провозглашение воззваний и жрецы подвели одетого в белоснежные одежды лжекагана с покрытым лицом к жертвенному камню, намереваясь заколоть его большим серебряным кинжалом и окропить жертвенной кровью четыре рога жертвенника. После этого это тело сожгут в раскаленной печи. Толпа одобрительно зашумела и засвистела. Начинался самый драматический этап ритуала всесожжения.
Русудан не хотела этого видеть. Она сидела в комнате перед шкатулкой с драгоценностями и смотрела, как переливался ласковым светом бриллиантовый крест. Ее мысли были сейчас в любимой Алании, где алдары танцевали чудесный симд — танец нартов, где в чаше Уасамонга не истощалось пиво и возносились молитвы к истинному Богу, где на снежных вершинах гор обитал благородный и гордый барс. Царевна молила Бога, чтобы ее возлюбленный почувствовал, как ей плохо на чужбине, чтобы пришел на помощь и спас ее:
