Николай Алексеев - Игра судьбы
Этого только и ждали Кисельников и Ольга. Меледа была тотчас же забыта.
— Что с вами, Ольга Андреевна, вы чем-то расстроены? — тихо спросил Александр Васильевич.
— У меня ужасное горе, — дрогнувшим голосом ответила она. — Меня… меня… Ах! Вы не можете себе представить!.. Хотят выдать замуж за Дудышкина.
— За этого негодяя?! Но ведь у вас есть своя воля.
— Да. И я наотрез сказала отцу, что не пойду за князя. Но отец настаивает и мачеха тоже. Вы знаете, за кого я пошла бы охотно; так скажите ему, что я лучше умру, чем уступлю. Пусть он не Сомневается во мне и не боится. Передайте, мой милый друг, хороший Александр Васильевич, ему это письмо. Теперь, я думаю, мачеха будет еще зорче прежнего следить за мной. Но, что бы ни было, скажите ему, что я и сердцем и душою всегда с ним, что нас никто и ничто не может разлучить.
— Хорошо. Все скажу. Будьте спокойны!
Кто-то шел. Меледа опять была пущена в ход.
Вечером пришел князь Дудышкин, расфранченный еще более, чем утром. Он принес огромный букет белых роз. При его появлении Ольга Андреевна хотела удалиться, но не успела. Он фертом подлетел к ней.
— Божественная! Ваш папаша наверно уже передал вам… Позвольте вручить эти розы; они прекрасны, но вы… — залопотал он и вдруг осекся.
Девушка посмотрела на него презрительным, сверкающим взглядом и с сердцем швырнула букет на пол.
— Вы мне противны, ненавистны. Отстаньте от меня ради Бога! — гневно крикнула она, и, прежде чем князь успел опомниться, ее уже не было в комнате.
— Что же это такое? — растерянно забормотал Семен Семенович. — Что же это? Я, право… Я не знаю… Значит, мадемуазель Ольга…
Надежда Кирилловна, бывшая свидетельницей этой сцены, не на шутку встревожилась тем, что из-за выходки падчерицы может рухнуть все дело.
— Успокойтесь, князь, — сказала она. — Это — простой девичий каприз, вспышка. Это со многими бывает перед замужеством. Да девушек нельзя и обвинять: такой важный шаг…
— Да, да, но… Я все же должен поговорить с Андреем Григорьевичем. Как же так, помилуйте. Это что-то, знаете, непонятное…
Князь путался и сам не знал, что говорить.
Свияжский к поступку дочери отнесся еще более хладнокровно, чем жена, но в действительности лишь внешне был спокоен, а в душе злился на Ольгу.
— Глупые девчонкины шалости, — сказал он князю. — Ненавидит! Помилуйте! Да понимает ли еще она, что значит ненавидеть? Да и, наконец, вы ее любите?
— Всем сердцем, готов душу…
— Ну да, да; так чего же вам тревожиться, любит она вас или нет?
Киязь от такого силлогизма просто обалдел.
— То есть как же? — пробормотал он.
— Вы ее любите, я выдаю ее за вас, вы будете ее мужем… Одним словом, ваше желание будет удовлетворено. Вы будете счастливы: предмет вашей любви будет принадлежать вам. Чего же больше? Да и вообще успокойтесь: мы обломаем Ольгу… Хе-хе-хе!.. Именно обломаем! — И старик рассмеялся своим скверненьким смешком.
Князь внял его доводам и повеселел. Он решил:
«В самом деле, черт с нею! Пусть не любит. Станет женой — в бараний рог скручу. Главное — жениться да словить денежку.
Ну и с нею позабавлюсь.
А хороша она, бесенок этакий!»
XVI
В середине ноября семью Прохоровых постигло большое несчастье: хозяин Маркиан, где-то простудившись, схватил жестокую горячку; несколько недель он находился между жизнью и смертью, но наконец крепкая природа старика взяла свое, и он стал медленно поправляться.
Однако его болезнь имела тот печальный результат, что дела позументного мастера сильно пошатнулись: он потерял несколько заказчиков, многие заказы не поспели к сроку.
Приближалось Рождество Христово — время уплаты оброка, а он далеко еще не был собран, и Маркиан Прохоров прикапливал его по крохам. Между тем управляющий князя Дудышкина, крепостным которого состоял мастер, уже несколько раз наведывался и поторапливал, говоря, что барин собирается жениться и теперь подсчитывает свои доходы и расходы.
— И лют же он при подсчете, я тебе скажу, страсть! — жаловался управляющий, тоже из княжеских крепостных. — За каждый грош лается, а то и в ухо съездит. Ты, Прохорыч, постарайся уж.
Действительно, князь Семен Семенович, задумав жениться, ревностно принялся приводить в порядок свои дела; последние для стороннего глаза казались блестящими, но, в сущности, были далеко не в завидном положении. Дудышкин имел и состояние, и большие поместья, но первое было сильно расстроено вследствие страсти князя к женщинам и к породистым коням, а вторые, отданные в управление хищным приказчикам, притом при крайне бестолковом и примитивном хозяйстве, не давали и десятой доли того дохода, какой могли бы приносить. Князь жил широко, не отказывал себе ни в чем: один гарем, помещавшийся в задней половине его роскошного дома на Невском, уносил доходы трех деревень. Тем не менее щедрый для себя Семен Семенович был феноменально скуп. Поэтому при сведении счетов его управляющему, Никите Петрову, приходилось далеко не сладко.
Однажды, проверяя списки оброчных, князь увидел, что, во-первых, многие не уплатили еще оброка, хотя срок уже миновал (в числе их был и Маркиан Прохоров), и, во-вторых, что оброк во многих случаях взимается слишком малый.
— А вот я соберусь как-нибудь да сам объеду оброчных, которые в Питере, — сказал он Никите. — Полно им жиреть на мои денежки.
Управляющий подумал, что барин это так сбрехнул. Однако оказалось не то: князь, выбрав погожий день, действительно собрался.
Прежде всего он решил посетить неаккуратных плательщиков, и Прохорову выпала на долю честь его посещения одному из первых.
Велики были изумление и испуг старого позументного мастера, когда на пороге его жалкой лавчонки предстал сам барин во всей красе своей долговязой фигуры, сопровождаемый управляющим Никитой Петровым и лакеями. В мастерской и в доме произошел полнейший переполох.
Увидев низко кланяющегося, обомлевшего Маркиана, князь спросил его:
— Кажется, ты и есть этот самый Прохоров?
— Так точно, ваше сиятельство. Вашего сиятельства человек. Прохоров Маркиашка, — пробормотал мастер, готовый провалиться сквозь землю.
— Дай-ка взгляну, как ты живешь, — сказал Семен Семенович, без церемоний направляясь в жилые комнаты. — А ничего себе, — продолжал он, остановившись среди убогой гостиной. — В деревне-то, наверно, похуже было бы.
Маркиан стремительно подал ему стул. Князь продолжал:
— А и неблагодарный же вы народ! Ведь мог бы я тебя в деревне сгноить, а теперь ты живешь себе купцом, и все же благодарности в тебе нет.
— Помилуйте, ваше сиятельство, мы завсегда, — кланялся Маркиан.
— То-то «завсегда»! Старания, чтобы барину заслужить, никакого нет. Почему оброка до сих пор не заплатил?
— Первый год случилось так, ваше сиятельство. Вот как перед Истинным, всегда со всяческим усердием. А на сей раз болезнь приключилась, так из-за нее из-за самой.
— Знаем. У вас все — либо болезнь, либо то, либо другое. Рады зажилить барскую копейку. Никита! Оброка сколько на него положено?
— Десять рублей.
— Десять? По этакому-то житью? Фью-фью! Нет, Маркиашка, ты этак скоро больно разбогатеешь. Никитка, напиши на него оброка пятнадцать рублей.
— Слушаю.
— Помилуйте, ваше сиятельство, да откуда мне их взять? — взмолился Прохоров. — И то скребу по грошикам.
— Ничего, наскребешь; порастряси мошну-то. Да помни, — добавил князь встав, — прямо тебе скажу: ежели через неделю не заплатишь, придется тебе в части розочек отведать. А ежели и потом плохо платить станешь, то с оброка сниму и в деревню отправлю. Так запомни: сроку тебе даю довольно — ровно неделю, — грозно закончил князь и направился было к двери.
В это время из дверей смежной каморки выставилась прелестная головка Маши, желавшей одним глазком посмотреть на своего барина, которого она до сих пор не видала.
Семен Семенович заметил ее.
— Это кто такая? — быстро спросил он.
— Дочка моя, ваше сиятельство, дочка. Машкой звать,
— Дочка? Так… — Дудышкин шагнул в комнату и сказал: — Поди-ка сюда, девица, дай на тебя взглянуть.
Маша робко подошла.
— Кланяйся, кланяйся барину, дура! — зашипела выплывшая за нею Анна Ермиловна, но на девушку словно столбняк нашел.
— Те-те-те! Да какая же ты милашечка! — промолвил князь, взяв Машу за подбородок. — Этакая цаца! — Его глаза плотоядно замаслились, и в мозгу мелькнуло сравнение с невестой: обе хороши, и каждая в своем роде, одна другой не помешает. — Никита! — продолжал он, обращаясь к управляющему. — Да что же ты, дурак, не сказал мне, что у Прохорова такая дочь красотка? Молодец, Маркиашка! Этакую паву вырастил! За то не стану набавлять оброк: плати прежний, Бог с тобой. И ты, старуха, не промах. И как это вы сумели такую уродить?
