Андрей Гришин-Алмазов - Несчастливое имя. Фёдор Алексеевич
Карета выехала за пределы Москвы на Ярославскую дорогу, и сразу тёмные хвойные леса стеной обступили её с обеих сторон.
Перед тем как начало темнеть, стороной объехали Сергиев Посад. Полковник Брюс предложил там переночевать, но по настоянию царевича двинулись дальше. В Александрову слободу прибыли затемно, когда всё небо покрылось звёздами. Настоятель женского монастыря отец Корнилий отвёл царевичу и стрельцам лучшие покои, заставив монахинь в бдении провести ночь в молитвах о наследнике престола.
Александровская слобода долгое время служила московским князьям охотничьим домиком. Особенно же любил сюда наезжать охотиться на «сахатых» великий князь Василий Дмитриевич. Всё изменилось при Василии Третьем, который построил в Александровской слободе «малый государев двор» с церквами и теремами, а уж его сын царь Иван Грозный поставил здесь каменные соборы. Однако в Смутное время поляки сожгли Александрову слободу, и почти сорок лет здесь никто не жил, пока в 1651 году два пустынника не обратились к царю Алексею Михайловичу со словами, что поставить «каменну» церковь долго и хлопотно и денег требует, а в бывшей Александровой слободе как сироты стоят три каменных храма, которые побелить и украсить иконостасами, и «вельми Богу служить можно». Так и появилась женская обитель с мужчиной настоятелем. Ей вменялось в обязанность содержать малые царёвы конюшни. Монастырские холопы приглядывали за конями всех мастей и пород, присылаемых сюда и забираемых отсюда по воле главного конюха. Монахини же служили Господу Богу.
Царевич Фёдор проснулся рано и оделся с помощью отца Корнилия. Полковник Брюс, спавший в соседней келье, последовал за ними. Поднятые ни свет ни заря конюхи стояли на коленях у вычищенных яслей, в которых угорских и арабских иноходцев сменяли арагонские скакуны, их тонкие ноги, расчёсанные гривы, упругие животы говорили о благородстве крови. Царевич даже забыл о своём одиночестве. Весь день проведя на конюшне и конюшенном дворе, отвлекаясь лишь для «вкушания» пищи, он отобрал дюжину жеребцов и лишь затем, довольный, покинул Александрову слободу.
Была лунная тихая полночь. Зима подходила к концу. Вот уже месяц, как Наталья стала женою царя, царицей, и всё никак не могла привыкнуть к этому. Сегодня ей не спалось. Открыв глаза, она увидела сумрак, наполненный голубоватым светом, пол, покрытый тёплыми попонами, и белую лежанку возле изразцовой печи. В окно были видны остроконечные украшения крыши соседнего терема, укрытые снегом. Наталья повернулась к мужу.
— Ты почиваешь? — спросила она, тряся Алексея за плечо. — Слышь, проснись, мене жутко. Я давече задремала днём, а тепереча не могу.
Алексей поднял голову. Наталья лежала на широком ложе у противоположной стены.
— Слушай, ты не сердится, што я разбудила тебе? Мене правдово стало жутковато немного и как-то очень хорошо. Я почуйствовала, што мы с тобою совсема, совсема одни тута, и на мене напал страх.
Она тоже подняла голову.
— Слыш-ка, как тихо? — спросила она чуть слышно.
Царь нежно поцеловал её волосы, и внезапно она ответила порывом, поцеловав руку, и потом долго прижимала се к своей горячей щеке.
— Тако хорошо, — проговорила она со вздохом. — Мене спокойно как-то с тобою.
Положив голову на подушку, она заплакала, и слёзы были приятны ей потому, что в это время она наконец-то ощутила себя женой. Изредка она поднимала лицо, улыбалась сквозь слёзы и целовала руку мужа, стараясь продлить нежность. Алексей гладил её волосы, давая понять, что понимает эти слёзы.
Лунный свет воздушно-серебристой полосой падал на лежанку и озарял её странною яркою бледностью.
— Я повелел собрать с рыночных площадей скоморохов. Завтрева они нас повеселят. — Алексей прижал жену к себе. — Што пожелаешь, для тебе содею.
Она прильнула к нему всем телом. Всё чаще царь поступался обычаями ради Натальи. Она нередко показывалась перед боярами, и он не был против, он как бы хвалился ею. А их ночи были ночами счастья и любви.
Алексей сдвинул левой рукой её волосы и поцеловал в шею, затем выше, возле уха, пробежал губами по щеке, коснулся губ. Наталья затрепетала, её лишь раздражала борода, которая была обязательным атрибутом православного царя. Неожиданно в голове пролетела мысль: «Котолики-крыжаки бороды бреют, и их жёнки, новерно, ентим довольны».
Алексей же тем временем, положив ладони рядом с её лицом и прижав пряди волос к подушке, приподнялся и наклонился над женой. Какое-то странное чувство, похожее на голод, заполнило её, сердце колотилось, она тяжело дышала... Затем, уже когда он лёг рядом с ней, она подумала, что вот он так близко и ей ничего не нужно. Думать больше ни о чём не хотелось. Все страхи прошли.
Болгарию и Русь связывало многое. Не только общность славянской крови и языка, письменность, введённая святым Кириллом, православная вера, культура и быт, но и порядок, где был царь, окружённый князьями и боярами, стоящий над огромной массой сельского населения.
Ещё в начале десятого века правивший в Болгарии царь Семеон не позволял младшему брату, сильно набожному князю Якову, жениться, боясь, что сыновья брата, как н его собственные, будут претендовать на престол и власть в государстве. Однако неожиданная любовь принесла Якову незаконнорождённую дочь. Когда она выросла, он выдал её замуж за комита[108] Радомира, крестил внука, нарёк его именем Никола, сам воспитывал в яром почитании церкви. Когда Яков умер, Никола наследовал большие земли, а затем стал комитом в Родопах.
Когда Святослав Великий привёл русские дружины в Болгарию[109], комит Никола оказался единственным, кто не признал его власть и с оружием выступил против него, а затем после ухода Святослава не признал власть и византийского императора, захватившего большую часть Болгарии. Помня родство Николы со старой династией, бояре пошли за ним, и вскорости ему удалось вернуть большую часть утраченных Болгарией земель, но сам он в одном из сражений пал, а затем погибли двое старших его сыновей, Давид и Моисей, и во главе страны встал третий сын — Самуил, который первым и обагрил руки родственной кровью. Узнав, что младший брат Аарон тайно начал переговоры с императором, Самуил казнил его, начав отсчёт братоубийств. Самуил восстановил Болгарию в её границах, венчался на царство и проправил очень долго, до 1014 года. У него было два сына: Гавриил-Радомир и Иван-Владислав и десять внуков, по пять от каждого сына. После смерти Самуила на престол сел его старший сын Гавриил-Радомир, но править ему пришлось недолго: брат Иван-Владислав убил его, а его детей приказал ослепить. Один из бояр выкрал Петра и бежал с ним, а четверо остальных детей были ослеплены, трое младших при этом скончались, а ослеплённого Святослава укрыли в Родопах крестьяне. Однако и Ивану-Владиславу не пришлось долго править. Через три года византийский император Василий Болгаробойца пленил царя и его сыновей и сослал в Армению. Когда спасённый Пётр вырос, он вернулся в Болгарию, поднял восстание и провозгласил себя царём. В скором времени к нему из Армении бежал один из его двоюродных братьев, Алусион. Вначале они ладили, но затем между ними начались разногласия, и раз Алусион, напоив Петра, выжег ему глаза. Ослеплённый Пётр был захвачен византийцами в плен и казнён. Казалось, от могучего рода ничего не осталось. Лишь очень далёкий праправнук Святослава Михаил-Шишман Первый вновь сел на болгарский трон. Со смертью Ивана-Александра, унаследовавшего его трон, ещё при жизни наделившего двух сыновей — Ивана-Шишмана Второго и Ивана-Срацемира большими уделами, всё вновь повторилось. Братья враждовали друг с другом, ведя кровопролитные войны, что позволило Турции захватить Болгарию, а со смертью младшего брата — Ивана-Срацемира в 1396 году страна стала частью Турецкого султана. Постепенно от многочисленного рода остался лишь праправнук Ивана-Срацимира, царь без царства — Ростислав. К нему-то и послан был Андрей Алмазов.
Сколько ему пришлось преодолеть, прежде чем он доехал до Тырнова, сколько мзды отдать в жадные руки, прежде чем он увидел этот город славянской неволи, рабства, видимого смирения. Однако всё же он добрался сюда.
К стенам города жались хижины и скромные лачуги бедноты, далее лежали кривые улицы с каменными и глинобитными домами, ближе к центру города строившиеся в два этажа.
По этим улицам конными разъезжали лишь турки да те болгары, что приняли мусульманство.
Андрей остановился в большой харчевне, хозяин которой сам, кажется, не понимал, кто он — мусульманин или православный, что не мешало ему обжуливать и тех и других. Оплатив старосте рынка место, Андрей повёл бойкую торговлю, время от времени оставляя товар на Савелия Сивого и рыская по городу в поисках каких-нибудь сведений о Ростиславе Шишмане. Люди от его вопросов шарахались, а ему приходилось сдерживать себя, боясь навлечь подозрение турок. Под вечер одиннадцатого дня он вернулся в харчевню злой и растрёпанный. В харчевне десятка два мужчин сидели за грубо сколоченными столами или стояли у огромного очага, в котором пылало толстое полено. Потолки были столь низкими, что Андрей легко бы достал до них рукой. Сводчатый ход, открывавшийся в дальней стене, судя по всему, вёл к кладовым. За одним h i столов сидел Савелий Сивой, поджидая его к ужину. Одна из служанок со смазливым личиком быстро начала накрывать на стол. Однако жареная баранина и лёгкое виноградное вино не вернули хорошего настроения Андрею. Служанка, зная о его прибытке, чуть ли не явно предлагала себя, но, охлопав её по ягодицам, Андрей печально произнёс:
