Тимоти Финдли - Пилигрим

Юнг встал со стула и склонился над ее рукой.

— Спасибо, — сказал он. — Всего вам доброго.

— Вам тоже.

Она ушла. Юнг сел, отодвинул тарелку и мельком подумал: «Похоже. мне придется иметь дело с двоими: самим Пилигримом и его тенью — леди Куотермэн».

Принявшись за кофе с сигарой, доктор краем глаза отметил, что симпатичная молодая пара у окна положила салфетки и встала из-за стола, поспешно выйдя из зала в вестибюль. «Странно!» — подумал Юнг. У него сложилось такое впечатление, что они следят за леди Куотермэн.

Пораскинув мозгами, он вспомнил, что Сибил, увидев молодую пару, отвернулась и надела солнечные очки. Выходит, она была с ними знакома и не хотела, чтобы ее узнали? Или это простое совпадение?

Юнг сознавал, что склонен приписывать особое значение вещам, которые видит, и поэтому решил не обращать внимания на уход этой парочки. В конце концов, сейчас утро. Люди спешат по делам. Они просто решили погулять по заснеженной долине, вовсе не собираясь преследовать леди Куотермэн.

Что же до него самого, Карл Густав твердо решил не упускать ее из виду.

В мае неожиданно наступила летняя жара.

Полночь, все окна открыты. В воздухе разлит явственный аромат весны. И едкий запах от каминов, которые он затушил собственными руками. В гостиной, спальне и кабинете весь день топили, и Юнг вылил в огонь по ведру воды.

Эмма наверху спала сном младенца. Она легла так рано, что Юнг сомневался, сумеет ли она заснуть. Но Эмма заявила: «Я устала, Карл Густав, от этой вечерней болтовни и развлечений…» Она лежала с полуулыбкой на устах, во фланелевой рубашке с длинными рукавами и застегнутым на все пуговицы воротником. Эмма всегда боялась холода и укутывала руки и шею, как могла.

Воскресенье, пятое мая 1912 года. Весенняя ночь — весеннее утро.

Юнг не стал утруждать себя записью даты в блокноте лежавшем перед ним нa столе. Он сидел в кабинете, окруженный бумагами, спичками, бутылками, бокалами, полупустыми пачками сигар и полными пепельницами. Посреди этого развала, под которым еле угадывался стол, лежал элегантный кожаный том с исписанными страницами и с экслибрисом Пилигрима на фронтисписе.

Дневник был открыт на странице, которую леди Куотермэн, в полном соответствии с тонами своего гардероба, заложила фиолетовой ленточкой. Том в кожаном переплете доставили Юнгу сегодня вечером. Его привез в серебристом «даймлере» швейцарский шофер леди Куотермэн по имени Отто. Его имя учитывая род занятий Отто (Шофер Отто — тезка немецкого конструктора Отто Николауса Августа (1832–1891), который изобрел двигатель внутреннего сгорания), приводило леди Куотермэн в восторг. „Он составляет единое целое с машиной!" — говорила она.

Сам Oттo сказал только, что Юнг все поймет без особых объяснений, когда вскроет конверт.

В конверте под дневником находилось письмо, написанное рукой леди Куотермэн.

Я его прочла и думаю, что ои вам поможет. Надеюсь, вы поймете, почему я посылаю вам только один дневник. Получите ли вы остальные и на на каких условиях — обсудим позже. Однако учтите, что я не склонна к особой щедрости.

Вы увидите, что я отметила абзац, который, по моему мнению, вам следует прочесть прежде всего. В этом дневнике, как и в остальных, изложены эпизоды жизни моего друга — его мысли, сны и повседневные события. Но отмеченный абзац, по-моему, должен ответить на ваши первые вопросы. В нем вы найдете oпиcaние человека, который вас интересует. Я назову его имя: Анджело Герардини. Кроме того, могу сказать вам, что он родился во Флоренции в конце пятнадцатого века. Если точнее, в 1469 году. Там же вы прочтете о человеке, писавшем портрет Анджело. Больше я вам ничего не скажу.

По-моему, очень важно, чтобы остальное вы открыли для себя сами. Только тогда вы сможете по-настоящему понять, что там написано. Понимание пониманию рознь. Стоит вам решить, что вы «nонялu» проблему моего друга, как вы зайдете в тупик. Когда человеку кажется, чmo ему все ясно, он ставит точку и кладет дело на полку. Чтобы помочь Пилигриму, начните с того, что в данный момент ему никто, кроме меня, не верит. Если вы отмахнетесь от этого факта, сочтя его несущественным, толку не будет никакого.

Возлагаю на вас все свои надежды. Больше мне нечего вам предложить. Кроме денег, конечно, которые понадобятся для того, чтобы вы приложили все мыслимые усилия к его спасению.

Искренне ваша

Сибил Куотермэн.

Перед Юнгом лежал открытый дневник.

Он начал читать.

«Флоренция, 1497. Год голода и чумы.

Над площадью высится церковь Святой Марии. Кругом горят костры, между ними снуют люди. У одного из костров завязывается драка. В воздух по очереди, словно голоса в хоре, взметаются крики и палки. Кто-то что-то украл — скорее всего еду, — и целая орда призрачных фигур окружает воровку.

Остальные, услышав шум, начинают подтягиваться к толпе. Море пляшущих рук, плавно ниспадающие фалды — все это так и просится быть положенным на музыку.

Воровка вырывается и бежит к центру площади. Дети гонятся за ней, хватают за юбки, но она отталкивает их и сворачивает к открытой церковной двери. Убежище. Если она добежит хотя бы до ступеней, ее никто не тронет.

Однако женщина щуплая и слабая, уже истощенная голодом, так что группа юнцов и мальчишек быстро настигает ее. Они мчатся с другого края площади, подбадриваемые лаем собак и людскими воплями. Подбежав к церкви, в которой идет заупокойная служба, преследователи разворачиваются и образуют фалангу, отрезая воровке путь к ступеням.

Ветхие юбки да изодранная в лохмотья шаль — вот и вся ее защита от холода. Женщина закутывается в шаль, нерешительно глядя по сторонам и ища путь к спасению. Но его нет.

Толпа смолкает; слышно лишь потрескивание костров. За дверями раздается сладкоголосое пение, никак не связанное с человеческими страстями.

Женщина с воплем вздымает руки к небесам, но и там некому ее спасти. Нет ни ангелов Господних, ни самого Господа; только дым костров, а за ним — облака, а за ними — звезды, а за звездами — тьма.

Смирившись, женщина опускается на колени и oceняет себя крестным знамением. Она молится и крестится снова. Потом закрывает руками лицо.

Сперва толпа молчит, почти не шевелясь, глядя на нее, как бдительный борец на поверженного соперника: а не встанет ли тот опять?

Она не встает.

На площади раздается собачий лай. Сначала лает одна собака, за ней — другие.

Толпа, по-прежнему безмолвствуя, смотрит на молящуюся женщину, Пятеро или шестеро преследователей, не чувствуя более жажды мести, покачивают головами и уходят к кострам. Для них приключение закончено.

Когда уже кажется, что воровку отпустят с миром, она открывает лицо, лезет под юбки и достает ломоть хлеба.

Откусив, женщина снова опускается на колени, глядя пустыми глазами на вымощенную булыжниками площадь, и, словно в трансе, раскачивается взад-вперед. Еда! Поесть — наконец-то наполнить желудок! Хотя, конечно, этого слишком мало, чтобы насытиться. Женщина снова лезет под юбки, но там остались только крошки. Она берет их одну за другой и кладет в рот с таким наслаждением, словно это клубника со сливками.

Человек из толпы делает шаг вперед. Потом другой. Оба молчат.

За ними следуют другие. Женщина смотрит на них, поднеся пальцы к губам.

Хор в церкви смолкает, так и не пропев «Аминь».

Еще один мужчина — и еще и еще — выходит из толпы. За ними — две женщины. Потом ребенок.

Все они одеты в лохмотья. От тел остались лишь кожа да кости, как и у женщины, напротив которой они стоят. Одни выходят вперед, другие отворачиваются и безучастно бредут к кострам.

Метрах в десяти от съежившейся фигуры, которая смотрит на них, открыв рот, стоят уже около двухсот человек.

Кто-то поднимает дубину, толстую и страшную, сучковатую из-за веток, отпиленных ножом.

Снова раздастся крик. А потом вопль — отчаянный вопль человека, который знает, что сейчас умрет.

Толпа, до сих пор приближавшаяся к коленопреклоненной женщине с размеренностью войска, внезапно ломает ряды. Секунду назад они действовали сообща, как единое целое — а теперь превратились в орущую орду, в которой каждый сам по себе. Они мчатся вперед, будто соревнуясь, кто нанесет первый удар. Гонки — и ждущий победителя приз.

Вопли женщины неотличимы от криков ее убийц. Единый человечий вой взлетает к небу — и смолкает. Все кончено в считанные минуты.

Люди отворачиваются, потупив взоры. У одних руки безвольно повисли вдоль тела, другие сжимают их, словно от боли. Они молча разбредаются к кострам, где те, кто не принимал участия в убийстве, ждут их возвращения.

Посреди площади остаются лишь ошметки одеяния женщины: оторванные рукава, нижнее белье, смятые юбки, корсаж — все перемешано в кучу, перепачкано кровью. Пустые тряпки. Самой жертвы не видно.