Валентин Пикуль - Океанский патруль. Том 2. Ветер с океана
– Вот бы здесь, в питомнике, и закопать, – шепнул капрал, распрягая лошадей. – Никто не догадается…
– А-а-а, Рикко! – воскликнул барон, стряхивая лисенят, вцепившихся ему в штаны. – Вот не ожидал… Ну, здравствуй, мой soturi…[3] А где же Виипури, где Сортавала?.. Я думал, что мой сын давно в Пиетари разгуливает по Невскому проспекту с румяными русскими нэйти!..
– Брось шутить, isa! – сурово сказал лейтенант. – Война еще не кончилась…
– Кончилась, – засмеялся барон, двигая седыми бровями, под которыми голубели молодые глаза. – Ты не был в Хельсинки и не видел, что творилось там, когда пала Viipurin linna… Кончилась, и слава Богу, что кончилась, – упрямо повторил он, поднимаясь на дубовое резное крыльцо.
* * *Хорошо отдохнув после дороги и велев управляющему как следует протопить баню (он собирался попариться перед отъездом), Рикко Суттинен поднялся наверх – к своему отцу. Барон сидел за столом в застекленной веранде и, попивая крепкий тодди, считал на счетах.
– Тебе нельзя пить тодди, – сказал ему сын, – ты сам знаешь, какое у тебя здоровье.
– Если послушать врачей… Семь тысяч триста восемь… То в этом мире… обожди, плюс четыреста сорок… Можно пить только простоквашу… Вот! – закончил барон считать. – Требуется два годовых дохода с «Вяррио», чтобы окупить вырубленный немцами лес на Китинен-йокки…
Закуривая сигарету и выпуская струю дыма на мотылька, бившегося о толстое стекло лампы, молодой барон сказал:
– У меня к тебе просьба, isa. Передай управляющему, чтобы всех лисиц загнали до утра в будки.
– Что ты хочешь делать в коррале?
– Я тебе всегда доверял, isa, и доверяю сейчас… Война потому и не кончилась, что не может кончиться с приходом русских. Мне надо запрятать оружие. Оно пригодится нам для партизанской борьбы…
– Я сейчас спущу тебе штаны, сяду тебе на голову и… Вон! – вдруг крикнул старый Суттинен, запуская в сына счетами. – Довольно наша Суоми настрадалась от бахвальства таких сопляков, как ты!..
Лейтенант отскочил к двери, и старинные счеты, ударившись о косяк, разлетелись костяшками, которые вдруг весело закружились по комнате.
– Ты ошибаешься, isa, – как можно спокойнее сказал он отцу. – На этот раз за моей спиной стоят высокопоставленные лица из самого «Палацци мармори» на Кайво-пуйсто в Хельсинки… Ты напрасно так… Совсем напрасно!
– Высокопоставленные лица… Высокопоставленные лица, – кривляясь, передразнил его барон и раздавил мотылька пальцем. – А отец у тебя – кто? Не высокопоставленное лицо?
Подходя к столу и примирительно улыбаясь ничего не значащей улыбкой, Рикко Суттинен сказал:
– Я бы не советовался с тобой, isa, если бы не знал, что ты любишь свою страну. И это нужно для нашей Суоми…
– Хлеб, хлеб, а не оружие! – закричал старый барон. – Хлеб, доски, горох, бумага, гранит, целлюлоза – вот что нужно нашей Суоми, чтобы она не подохла с голоду!..
Наливая большой стакан тодди и выпивая его одним глотком, лейтенант понял, что сейчас сорвется, и – сорвался.
– Оружие дороже золота, – сказал он, ловя себя на мысли, что хочет выплеснуть остатки вина в багровое лицо старика. – Золото покупает, а оружие берет – даром… Я передавлю всех твоих лисиц и закопаю свое «золото» там, где хочу…
Хватаясь рукой за сердце, барон сдавленно прошептал:
– Уходи… Уходи, или я перепишу завещание на Кайсу…
– Ты?.. На Кайсу? – рассмеялся Суттинен-младший. – Никогда ты не сделаешь этого… Никогда, если не хочешь, чтобы она раздарила твой лес по частям своим любовникам!..
Жадно хватая воздух широко раскрытым ртом, барон еще больше побагровел.
– Пусть… да, пусть дарит… Но только не тебе… не тебе… до-очери!.. Пусть…
И, стягивая со стола вместе с бумагами клеенчатую скатерть, он вяло сполз на пол со стула.
– Врача! – крикнул напуганный лейтенант, но старый барон, услышав его голос, яростно прохрипел:
– К черту врача! Хочу знахаря!.. Зовите одноглазого Иони из Нуккари…
* * *Вечером, когда Рикко Суттинен, выпив водки, успокоился и дожидался капрала, которого он послал закопать оружие в соседнем лесу, пришел управляющий:
– Баня готова, господин лейтенант.
– Хорошо. Как отец?
– Старые люди крепкие. Ему стало лучше.
– Ладно. Приготовь мне веник.
– Слушаюсь. Разрешите идти?
– Обожди. Водку пьешь?
– А кто не пьет?
– Это верно, – невесело рассмеялся лейтенант, разливая водку по стаканам. – Так, значит, говоришь, лучше?
– Да, гораздо. Одноглазый Иони еще вашего деда лечил.
– Ну ладно, пей…
Управляющий выпил, почтительно остановился в дверях.
– У меня есть хороший веник, – сказал он. – Жена засушила его, когда листья на березе были еще клейкие.
– Вот ты мне его и давай… Обожди, не уходи!
– Я жду, господин лейтенант.
Немного помявшись, Суттинен спросил:
– Слушай, в вашей Тайволкоски вдов много?
– Третий год воюем, – вздохнул управляющий.
– А я их знаю?
– Да, наверное, помните… Вот Хильда Виертола, Минна Хялле, Венла Мустамяки, Хинрикке Ахо, Майя Хюверинен…
– Хватит перечислять.
– Как угодно господину лейтенанту.
– Хм… а Венле – сколько?
– Тридцать пять.
– Стара. А Хинрикке?
– Двадцать восемь.
– А помоложе нету?
– Есть, господин лейтенант. Вот, например, Лийса…
– А как она… ничего?
– Хороша.
– Ну, так вот что. Пусть придет в баню. Скажи ей, что господину лейтенанту надо сделать массаж… Понял?
– Будет исполнено.
Управляющий ушел. Суттинен, собирая белье, не переставал ругаться.
– Черт возьми! Воюешь, воюешь, словно проклятый, даже о бабах подумать некогда… Ну как? – спросил он капрала, появившегося в дверях. – Все благополучно?
– Да вроде все. Вот только какая-то старуха собирала там хворост и видела, как я закапывал…
– И ты… отпустил эту старуху?
– Что вы, господин лейтенант! Я же ведь понимаю…
– Ну и правильно, – похвалил его Суттинен. – Сейчас я схожу в баню, а потом мы поедем обратно на передовую… Не хочется, наверное?
– Почему?.. Я уже привык, господин лейтенант.
Когда они отъехали от деревин, навстречу им попалась грузная старинная колымага, в которой сидели пастор и местный нотариус.
– Вы куда едете, господа? – спросил их лейтенант, почуяв недоброе в их поспешности.
– В деревню Тайволкоски, – тонким голоском кастрата ответил нотариус, а пастор глухим басом добавил:
– Говорят, что барон Суттинен решил переписать завещание с сына на имя дочери… Вот мы и едем!
Рикко Суттинен снял с повозки страшный черный «суоми», угрожающе щелкнул затвором и сказал:
– Ну так вот что, господа!.. Если вы сейчас не повернете своих лошадей обратно, то я…
– Мы повернем, мы уже поворачиваем! – в один голос закричали пастор и нотариус, и через несколько минут колымага скрылась из виду…
– Ну показывай – где? – сказал лейтенант, идя за верным капралом в гущу леса, росшего возле дороги; он внимательно осмотрел место, где было закопано оружие, и спросил: – А старуха?
– Я ее оттащил вон туда, господин лейтенант…
Суттинен забрался в непроходимый бурелом, развел руками заросли молодого ельника и увидел старуху. Она лежала, ткнувшись в сырой мох и обхватив затылок жилистыми руками. Лейтенант подошел к ней ближе, носком сафьянового сапога поддел за плечо и легко перевернул на спину ее дряблое тело…
Перед ним лежала его старая няня и кормилица.
Ленточка
Вчера, приведя шхуну в Кольский залив, он зашел за женой в институт.
Ирина Павловна была занята.
Их супружеская жизнь протекала в постоянных разлуках, и первые мгновения встреч, которые всегда особенно радостны, потому что они первые, часто приходилось проводить на людях. Они оба давно привыкли к этому, и сейчас, взяв в свою широкую ладонь мягкую руку жены, Прохор Николаевич почувствовал легкое пожатие, как бы говорившее: «Я рада, очень рада видеть тебя, капитан».
А показав глазами на Юрия Стадухина, сидевшего напротив, Ирина Павловна сказала другое:
– Вот, покидает кафедру…
Здороваясь, молодой аспирант встал:
– Да, ухожу…
– Куда же? – удивился Прохор Николаевич.
Перетянутый клеенчатым передником, на котором еще блестела чешуя рыб, Стадухин улыбнулся:
– На фронт, товарищ Рябинин. Ведь я – офицер запаса…
Прохор Николаевич заметил, что во время разговора жена как-то странно поджимает под стул ноги, словно прячет их. И после ухода Стадухина он сказал:
– А ну, покажи, что у тебя там!
Она засмеялась и вытянула ноги, обутые в потрепанные туфли. Правая туфля еще держалась, но на левой каблук был готов вот-вот отвалиться.
Словно оправдываясь, жена сказала:
– Сережка мне в прошлом месяце набойки поставил, а все равно носить их уже нельзя. Совсем стерлись…
Рябинин отметил про себя, что Сережка молодец. Капитан не был скуп, но любил носить вещи бережно. И сейчас ему нравилось, что занятый службой на катере сын все-таки нашел время починить матери обувь…
