Ильяс Есенберлин - Хан Кене
И вдруг, словно наступил на змею, вздрагивает Кенесары, сын Касыма-тюре и внук Аблая. Есть еще одна причина… Месть! Степная, неутолимая, впитанная с молоком матери… Сварить живьем, закопать в землю, искоренить до седьмого колена — вот те желания, которые появляются у любого из сыновей Касыма-тюре, когда они вспоминают султанов из семейства Самеке, Букея или Вали. Особую ненависть питают они к Конур-Кульдже — сыну Кудайменде, к Чингису — сыну Вали и матери его Айганым, к Жамантаю — сыну Таке из букеевского рода и к Ахмету — сыну Жанторе. Подлые предатели, они лижут пятки белому царю и помогают карателям!.. Кенесары искренне думает сейчас, что именно за это ненавидят всех их. Но сердце, печень, все нутро его знает, что чувства эти старые, передаваемые из поколения в поколение, и в основе их лежит все та же борьба за власть, извечные распри и междоусобицы, которым хочет он сейчас положить конец…
Он живо представил себе, как поступит с ними, когда все они окажутся в его руках. Он разгромит и разграбит дочиста их аулы. Ему не терпится сделать их сыновей рабами, а дочерей отдать своим туленгутам. На их распластанных спинах будет он пировать, и ничто не утолит его жажду, кроме их теплой крови!..
Кенесары спохватился… Ничего не поделаешь, только так сможет утвердить он законность и порядок в степи. Подавить недовольных соперников и объединить три жуза под одной рукой — рукой Кенесары. Разве не для всех казахов старается он? Разве не готов он ради общего дела отдать все: счастье, богатство, собственную жизнь?
Он уже все рассчитал наперед. Сразу по возвращении, как законный султан, обратится он к сибирскому и оренбургскому губернаторам со своими требованиями. В конце концов, обо всем можно договориться на тех условиях, которые принял когда-то хан Аблай. Если правительство белого царя согласится с этим, то сразу повысится его значение и упадет авторитет Конур-Кульджи, Ахмета, Жамантая и других. Рассчитаться с ними тогда не представит особого труда.
Разумеется, в любом случае это будет только начало. Не бездумный же он кобель, который убегает, получив свое. Нет, он не успокоится, пока не объединит все три жуза и не восстановит былую славу и могущество Аблаева ханства. Пусть для начала даже станет он только ханом Среднего жуза. Все равно он рано или поздно добьется своего!..
А если не удовлетворят его требования?.. Что же, кто разделся догола, тому надо лезть в воду. Тогда — война, и начнет он ее все равно с уничтожения аулов ненавистного Конур-Кулдьжи. Потом он захватит и разгромит Кара-Откельскую — Акмолинскую крепость, где находится приказ презренного Конур-Кульджи!..
Достаточно шепотом произнести это имя, чтобы от самого глубокого сна очнулся Кенесары. И дело не просто в том, что Конур-Кульджа сам метит в правители всей степи, надеясь на помощь и поддержку царского правительства. Из поколения в поколение скрещиваются пути их родов. Ведь это султан Кудайменде и внук Самеке, которого сбросил Аблай с ханской кошмы Среднего жуза. Немало бед принесла уже эта кровная вражда. И долго еще будет влиять она на ход большой политики между белым царем и степью…
* * *Один в бескрайней степи стоял Кенесары… Он прошел суровую школу и знал железные законы борьбы за власть. Нельзя показываться народу, пока не пришло время! Издали, через преданных людей, следует направлять ход событий в нужное русло. Для этого нет запретных путей. Если необходимо сталкивать роды и жузы для достижения ханской кошмы, он ни на миг не задумается. Нужны будут кровавые реки — пусть прольются. Только чтобы не упоминали его имя.
Но когда наступит такое время, как теперь, когда его безудержное стремление к славе и власти совпадет со стремлением народа, он должен быть впереди всех. Имя его будет у всех на устах, а образ — в сердце…
Только завоевав полную, ни с кем не разделяемую власть, сумеет он возвеличить в веках себя.
Он вынул из ножен исфаганскую саблю, встал на колени, приложил к губам холодное острое лезвие.
— Я не был рожден матерью трусом, — сказал Кенесары тихим голосом. — Если на пути к цели я хоть на миг поколеблюсь, клянусь выпить всю свою кровь. Этот клинок пусть будет свидетелем!.. Кенесары, не вставая с колен, медленно заложил саблю в ножны. Он хотел было подняться, но вдруг услышал за спиной знакомый женский голос:
— Мой тюре… Неужели ты совершаешь намаз?
Не оглядываясь, узнал Кенесары голос своей старшей жены Кунимжан. Значит, она шла за ним… Он встал, отряхнулся и пошел к ней навстречу:
— Нет, пробовал крепость клинка на камне.
— Разве мало ты его пробовал на чужих черепах?..
— Это недостаточно для настойщей стали…
Двадцать шесть лет исполнилось Кунимжан, но, несмотря на то что родила уже дочь и сына, казалась стройнее всякой девушки. Она была из тех красавиц смуглянок с маленьким красногубым ртом и жгучими глазами, от одного взгляда которых сразу дуреют мужчины. Все в ней было вызывающе красиво: разрывающая золотое ожерелье тугая грудь, готовая переломиться осиная талия, полные бедра. И одета она так, что невозможно оторвать глаз от всего этого. На плюшевый голубой с позолотой камзол как будто небрежно наброшен отороченный соболем ярко-бордовый чапан из лучшей материи — дурия. Белый жемчужный бисер осыпает краснобархатный конусообразный саукеле — головной убор знатных женщин в степи. На лоб ниспадают с него круглые и тяжелые золотые пластинки, а уже поверх саукеле накинута прозрачная парчовая шаль. В ушах Кунимжан покачивались роскошные трехосновые золотые серьги, и тяжелые, почти до земли, черные косы были в четыре ряда увешаны блестящими золотыми рублями царской чеканки. испокон веков все свое богатство носили на себе степные красавицы…
По непринужденной походке, по манерам и обрашению с мужем сразу было видно, что она любимая жена. Лучше всего к ней подошли бы знаменитые стихи степного поэта Жусуп-ходжи: «Если считать недостатком то, что уже стала она женщиной, то он у нее единственный. В остальном никакая девушка не сравнится с ней». Помимо быстрого, тонкого ума и красоты, которыми завоевала она сердце Кенесары, Кунимжан была дочерью одного из самых знатных и богатых степных родов — аргынских алькебайдалы. И если рассказывать все до конца, то именно она была тем яблоком раздора, которое старую межродовую распрю, разделившую султана Кенесары с султаном Конур-Кульджой, превратила в смертельную вражду…
* * *Тогда только начиналась батырская слава Кенесары. По случаю избрания правителя края — Ердена Сандыбай-улы из осевшего в Улытау рода жырык — устраивался по традиции большой той с конными состязаниями и казахской борьбой. Поехал на этот той и Кенесары с группой джигитов. Было у него и еще одно задание: в связи с вызвавшей волнения постройкой Кокчетавской крепости разведать настроения людей и положение дел в Улытау. Дело в том, что эти места считались святыми для казахов: там, по преданиям, закончил жизнь легендарный родооснователь Алаш, впервые объединивший шесть ветвей прародителей. Кроме того, в горах Улытау могила Едиге-батыра, святого ходжи Акмешита. Кенесары считал себя обязанным посетить этот древний казахский центр. После длившихся несколько дней празднеств он возвращался домой через земли аргынских родов алтай и тока. На берегу реки Терсаккан остановились отдохнуть, и Кенесары пошел в тугаи искупаться…
Сначала он подумал, что это все мерещится ему, когда увидел в чистой речной воде двух девушек. Насколько хватало взгляда, не было вокруг никакого жилья. Он протер глаза, но подплывшие вплотную к камышам девушки начали шумно плескаться, и тогда он убедился, что это наяву. К тому же он увидел на том берегу двух стреноженных лошадей.
И только после этого понял Кенесары, что стоит и не может глаз отвести от одной из купающихся девушек, чье тело волшебно белеет и светится сквозь прозрачную толщу воды. Нельзя было батыру дальше таиться в тугаях.
— Очень ли холодна вода, красавицы? — крикнул он, испугавшись, что могут выйти они при нем на берег.
— Ойбай, котек! — закричала другая, рыжая и пухлая. Бесцветные глаза ее еще больше побелели от испуга, и она поплыла на тот берег, захлебываясь и брыкая короткими ногами. Зато та, на которую смотрел он, отплыла немного и остановилась, слегка поводя ногами в глубине, чтобы не утонуть.
— Дай Бог вам здоровья, мирза!..
Это она сказала тихо и с достоинством. В это время подошли другие джигиты, и началась обычная переброска шутками. Девушкам кричали, чтобы они вышли на берег из воды и не боялись: они, джигиты, отвернутся. Если же они будут упорствовать, то придется переплыть на тот берег и забрать их одежду.
Девушки умоляли джигитов отойти от берега, говорили, что им холодно, и было видно, что они уже не боятся. За свободный выход из воды джигиты требовали выкупа.
— Мирза, чего бы вы хотели от меня? — спросила его черноглазая девушка.
