Бернард Корнуэлл - Бледный всадник

Пока «Огненный дракон» тяжело шел вдоль берега, мы приблизительно подсчитали размеры добычи и едва смогли поверить в свою удачу.

В одном ящике хранились маленькие слитки золота, грубо отлитые в форме кирпичей, но самым ценным оказался тот самый сверток, который я принял за маленький щит. Развернув ткань, мы увидели серебряную тарелку с изображением распятия Христа; вокруг сцены казни по краю тарелки были нарисованы двенадцать святых. Я решил, что это апостолы и что тарелка была частью достояния какого-нибудь ирландского монастыря или церкви, прежде чем ее захватил Ивар.

Я показал тарелку своим людям.

— Это, — благоговейно сказал я, — не часть добычи. Это следует вернуть в церковь.

Леофрик выразительно на меня посмотрел, но не стал смеяться.

— И это вернется в церковь, — проговорил я, и некоторые из команды, самые набожные, пробормотали, что я поступаю правильно.

Завернув тарелку, я сунул ее под рулевую палубу.

— Сколько ты должен церкви? — спросил меня Леофрик.

— У тебя башка, как задница у козы, — ответил я.

Он расхохотался и посмотрел поверх моего плеча.

— И что мы теперь будем делать?

Я сперва было решил, будто мой друг спрашивает, как мы распорядимся остатком своих драгоценных жизней, но он смотрел на берег, где в свете вечернего солнца я увидел на вершине утеса вооруженных людей.

Это бритты Дифеда явились, чтобы сразиться с нами, но слишком поздно.

Однако их появление означало, что мы не сможем вернуться в нашу бухту, поэтому я приказал людям взяться за весла, и корабль двинулся на восток.

Бритты следовали за нами вдоль берега. Женщина, сбежавшая прошлой ночью, должно быть, сказала им, что мы саксы, и бритты, наверное, молились, чтобы мы попытались найти убежище на земле, где они смогли бы нас убить.

Немногие суда оставались ночевать в море, если только их не вынуждали к тому, но у нас сейчас просто не было другого выхода. Итак, я повернул на юг, и мы стали грести прочь от берега, в то время как на западе через прорехи в облаках сочился красный солнечный огонь, так что все небо сияло, словно кровь Бога текла по небесам.

— Что ты сделаешь с девочкой? — спросил меня Леофрик.

— С Фрейей?

— Так ее зовут? Ты хочешь ее?

— Нет, — ответил я.

— Тогда отдай ее мне.

— Она съест тебя живьем, — предупредил я.

Датчанка была, наверное, на голову выше Леофрика.

— А мне как раз такие и нравятся.

— Тогда забирай на здоровье, — сказал я.

Такова жизнь. Сегодня Фрейя — избалованная дочь богатого ярла, а уже завтра — рабыня.

Я отдал кольчуги тем, кто по праву заслужил их. Мы потеряли двоих, а еще трое были тяжело ранены, однако я считал, что игра стоила свеч. В конце концов, мы убили двадцать или тридцать датчан, а выжившие остались на берегу, и еще неизвестно, как обойдутся с ними бритты.

А самое главное — все мы стали богачами, и это утешало нас, когда настала ночь.

Я молился Ходеру, богу ночи. Я бросил свой старый шлем за борт, принеся его в дар богу, потому что все мы боялись, что нас поглотит темнота — полная темнота, ведь небо сплошь застилали приплывшие с запада облака. Ни луны, ни звезд.

Некоторое время на севере виднелся проблеск костра, но вот он исчез, и мы словно ослепли.

Поднявшийся ветер разбудил нас, и мы, втащив на борт весла, позволили ветру и воде нести нас, потому что не могли ни видеть ничего вокруг, ни управлять судном.

Я остался на палубе, вглядываясь в темноту, и Исеулт была рядом, под моим плащом. Я вспомнил ее восхищенный взгляд, когда мы пошли на битву.

Рассвет был серым, море покрылось белыми барашками. Дул холодный ветер, земли нигде не было видно, но над нами пролетели две белые птицы, и я, решив, что это знак свыше, велел грести в ту сторону, где они скрылись. Чуть позже в тот же день мы увидели землю среди неспокойного моря и холодного дождя — то был остров Буревестников. Там мы нашли укрытие в бухте и развели на берегу костры.

— Когда датчане узнают, что мы сделали… — начал Леофрик.

— То будут нас искать, — договорил я за него.

— Очень многие из них захотят нам отомстить.

— Значит, пора возвращаться домой, — сказал я.

Боги были к нам милостивы, и, когда занялся рассвет, мы пошли на веслах по спокойному морю к земле, а потом вдоль берега двинулись на запад. Мы обогнули пустынный мыс, у которого плавали морские свиньи, повернули на восток и таким образом добрались домой.

Много позже я выяснил, что учинил Свейн после того, как мы с ним расстались. Так как его деяния повлияли на мою жизнь и подогрели вражду между мной и Альфредом, то расскажу об этом прямо сейчас.

Я подозреваю, что мысль о золотом алтаре в Синуите не давала Свейну покоя, поэтому он поведал о своей мечте в Глвисинге, где собирались его люди. Глвисинг был еще одним королевством бриттов на юге Уэльса, где имелись хорошие гавани, и тамошний король привечал датчан, так как их присутствие не давало людям Гутрума совершать набеги через мерсийскую границу.

Свейн привел в порядок еще один корабль и вместе с командой этого судна напал на Синуит. Они пришли на рассвете, под прикрытием тумана, и я могу себе представить, как эти суда, украшенные головами чудовищ, появились в серой утренней дымке, словно монстры из ночного кошмара. Поднимая брызги, они поднялись по реке на веслах, потом вытащили корабли на сушу — и захватчики-датчане хлынули на берег: в кольчугах и шлемах, с копьями и мечами.

Они нашли на берегу недостроенные церковь и монастырь.

Их возводил Одда Младший, который, понимая, что море слишком близко, решил соорудить хорошо укрепленные здания. У церкви должна была быть каменная башня, достаточно высокая, чтобы с нее можно было вести наблюдение, а священникам и монахам полагалось жить под защитой палисада и наполненного водой рва.

Однако, когда Свейн сошел на берег, эти работы еще не были закончены, поэтому поселение не имело защиты. Там имелось всего-навсего сорок воинов — все они погибли или сбежали в первые же минуты после высадки датчан.

Потом датчане сожгли все, что уже было построено, и срубили высокий деревянный крест, по традиции отмечавший место монастыря и всегда возводившийся в первую очередь.

Строителями были монахи и послушники, и Свейн, согнав всех в кучу, потребовал, чтобы они показали, где спрятаны ценности. Он пообещал помиловать строителей, если они скажут правду — что они и сделали. Там оказалось немного ценностей и, уж конечно, не было никакого золотого алтаря, однако им приходилось покупать припасы и материалы для строительства, поэтому у монахов оказался сундук с серебряными пенни, что вполне утешило захватчиков.

Потом датчане разрушили наполовину построенную церковную башню и незаконченный палисад и перерезали скот. Свейн спросил у монахов, где похоронен Убба, — и ответом ему было угрюмое молчание. Датчане обнажили мечи, вопрос был задан снова, и тогда монахам пришлось признаться, что церковь строилась прямо на месте могилы датского вождя. Могила находилась на насыпи, но монахи срыли ее и швырнули тело в реку.

Когда датчане услышали об этом, милосердие покинуло их сердца.

Монахов заставили шарить в реке, пока там не отыскались какие-то кости, которые возложили на погребальный костер: чтобы его развести, использовали древесину от недостроенных зданий. То был огромный погребальный костер, и, когда его зажгли и кости оказались в середине ревущего пламени, монахов швырнули в огонь. Пока они горели, датчане отобрали из числа пленных двух девушек, изнасиловали и задушили их, послав души несчастных прямиком в Валгаллу, составить компанию Уббе.

Мы узнали обо всем этом от двух детей, которые выжили, спрятавшись в зарослях крапивы, и от нескольких жителей ближайшего городка, которых насильно притащили посмотреть погребальный костер.

— Это сделал Свейн Белая Лошадь, — сказали им и заставили повторить эти слова.

Таков был датский обычай: оставлять в живых нескольких свидетелей ужасного зрелища, чтобы рассказы их сеяли страх и превращали в трусов других людей, на которых датчане могли потом напасть. Уж конечно, история о сожженных монахах и убитых девушках пронеслась по Уэссексу, как свежий ветер по сухой траве. И, как всегда и бывает с такими историями, факты постоянно приукрашивали. Число убитых монахов выросло с шестнадцати до шестидесяти, а количество изнасилованных девушек — с двух до двадцати, тогда как серебряные пенни из украденного сундука превратились в сокровище, достойное богов.

Альфред отправил возмущенное послание Гутруму, утверждая, что теперь он вправе убить датских заложников, и Гутрум послал ему в подарок золото и два захваченных Евангелия, присовокупив покаянное письмо, в котором утверждал, что два напавших на Синуит корабля не принадлежали к его войску, но были пиратами, прибывшими из-за моря.