Геннадий Ананьев - Вокруг трона Ивана Грозного

— Мои тайные соглядатаи прознали о послании коварного, а порубежники князя Михаила Воротынского перехватили то послание. Сигизмунд зовёт Девлет-Гирея объединиться против тебя, мой государь.

   — Читай. Что замыслил готовый стать моим свойственником?

Коротко и ясно: за поход на Россию Сигизмунд обещает солидную плату, говорит о одновременном наступлении на русские войска в Ливонии. Ответа ждёт незамедлительно.

   — От Сигизмунда посол прибывает. Приготовь список предательского послания. На печатном станке.

   — Исполню нынче же.

Спешка зряшняя. Посол, маршалка Шимкович, прибыл в Москву лишь спустя неделю. Иван Грозный, вопреки принятому им же самим правилу начинать с любым посольством переговоры через назначенных представителей из Посольского приказа и думных бояр, на сей раз самолично встретил маршалку в Большой тронной палате. Как посла великой знатности, прибывшего с важной миссией. Белоснежные рынды с серебряными топориками на плечах застыли у трона и за лавками, на которых обычно восседают думные бояре и князья, но на этот раз совершенно пустых. Только дьяк Посольского приказа и Малюта Скуратов сидят справа и слева от трона государева.

Маршалка Шимкович — тёртый калач: сразу уловил оскорбительную насмешку, поэтому не стал церемониться, как того требовал условленный порядок приёма послов, но спросил, гордо вскинув голову:

   — Чем прогневил тебя, великий князь Московский, мой светлый король?

   — Раб рабов Сигизмунд — коварен! — кинул тот и повернул голову к дьяку Посольского приказа: — Передай.

Маршалка растерялся, поняв, что у Ивана Грозного в руках основание для такого смелого оскорбления короля Сигизмунда. Надлежало бы, круто развернувшись, покинуть Тронный зал, но Шимкович беспрекословно принял отпечатанный на станке документ и покорно выслушал чеканные слова великого князя Московского, как в Польше именовали государя всей Русской земли.

   — Почитав и поразмыслив, известишь нас, готов ли ты к переговорам от имени Сигизмунда. Если готов, вот с ними станешь разговоры разговаривать.

Переговоры вообще бы даже не стоило затевать, однако Иван Грозный, уже наставив и дьяка Посольского приказа и Малюту Скуратова на то, чтобы переговоры окончились ничем, хотел знать, при каких условиях Сигизмунд согласится стать ему зятем и какое приданое даст за свою сестру. Возможно, в будущем сведения эти пригодятся, дабы попрекать польского короля в неумеренности и жадности.

Губа у Сигизмунда — не дура. За мир и сватовство он потребовал отдать Великий Новгород, Псков, всю землю Северскую и Смоленск. Приданое же определялось более чем нищенское.

Сватовство сорвалось. Война в Ливонии началась с новой силой — всё словно в угоду Малюте Скуратову. Дальнейшее теперь зависело только от него самого: изберёт ли он любовь или не откажется от вожделенного.

«Поговорю с княжной, тогда и определюсь».

Разговор состоялся удивительно короткий и настолько откровенный, что даже ошарашил Малюту Скуратова. Она первой пошла на откровенность:

   — Я полюбила тебя. Горячо. Безмерно. Ты утонешь в моей любви. Клянусь.

Слова не робкой девы, а видавший виды женщины. Но, может, на Востоке подобное принято? А что она ответит на заманчивое предложение?

   — Ты мне тоже люба. Но я подданный своего государя, его верный слуга, и обязан заботиться о его благе. Он — вдовец. Он ищет невесту. Я уверен, если он увидит тебя, ему больше никакая не будет нужна.

Засветились неудержимой радостью карие очи девы, вспыхнули румянцем щёки, а губки, и без того алые, стали ещё ярче, ещё привлекательней.

Вот тебе и любовь?! Куда делась?!

   — Я не перестану любить тебя, — справившись с внезапно навалившейся радостью, заговорила княжна. — Став царицей, я найду возможность поделить счастье любви и с тобой, мой ненаглядный.

Ясней ясного. Нечего голову морочить и теребить душу, тем более что такая царица — именно то, что нужно. С ней со временем обо всём можно будет договориться. Её руками убрать путающихся под ногами.

   — На днях государь Российский пригласит твоего отца и тебя в свой загородный охотничий дворец на Воробьёвых горах. Потешит вас соколиной охотой.

   — Ты так уверен, словно сам царь.

   — Да. Уверен. Ждите царского слова.

Действительно, отчего такая уверенность? Просто знал Малюта Скуратов вкусы Ивана Грозного, ибо он, как и все его собратья по усладам государя, тоже подыскивал ему дев неоднократно, никогда не ошибаясь. Не ошибся и на сей раз. На следующий день он докладывал царю:

   — Владетельный князь Темгрюк без всяких условий готов принять подданство российское, стать верным тебе слугой. Мой совет, если позволишь?

   — Послушаю. Излагай.

   — Позови князя в охотничий дворец на Воробьёвы горы...

   — По Сеньке ли шапка?

   — Не спеши, государь, не дослушав. Он приехал с дочерью. Княжна красы неописуемой. Азартная, как отец сказывал, охотница с соколами, но более с гончими на лис. Не влюбиться в неё нельзя.

   — Влюбился, стало быть?

   — О тебе, государь, мысли мои. Только о тебе. Сколько можно вдовствовать? Мимолётные утехи не осудительны, но тебе наследник нужен от законной царицы.

   — Как всегда, говоришь дело. Готовь охоту и посылай от моего имени к Темгрюку. Не кого попало, а знатного чтобы.

Охоту готовить — не вопрос. Она всегда готова. И на соколиную в один миг изготовятся соколятники, и с борзыми да гончими, если готовы собаки у псарей, только слово молви, а вот с посланцем к князю Темгрюку — закавыка. Перворядные посчитают унизительным такое поручение, захудалого пошли — Иван Грозный может разгневаться, а он, Малюта Скуратов, не настолько ещё твёрд у трона, чтобы прощались ему промашки.

«Думного дьяка Михайлова определю», — нашёл выход Малюта Скуратов и успокоился.

В урочный час в усадьбу, где гостевал князь Темгрюк, въехал целый поезд, возглавил который лично Малюта Скуратов. Для князя — красавец саврасый в золочёном оголовье под бархатным седлом с аксамитовой попоной, шитой жемчугом; слугам, тоже добрые кони, а княжне — коляска. Лёгкая, обитая изнутри медвежьей шкурой, поверх которой на мягком сиденье — текинский мягкошёрстный ковёр.

Глянула княжна на коляску, сверкнула недовольно очами, на миг, конечно, и тут же с мягкой капризностью:

   — Я бы лучше — в седле. Горские женщины...

Не дослушал Малюта Скуратов княжну, — ветром его сдуло с вороного дончака.

   — Садись.

Она буквально впорхнула в седло. Лёгкая. Гибкая. Сердце у Малюты захлебнулось: он хорошо знал норов своего коня, который беспрекословно подчинялся только ему — сейчас закусит удила, и долго ли до греха непоправимого? Он, однако, не успел даже обозвать себя олухом царя небесного за свой безрассудный порыв, как тревога сместилась удивлением: княжна похлопала по шее всхрапнувшего было коня, готового закусить удила, нежной ручкой и проворковала: «Какой ты нетерпеливый. Погоди, поскачем ещё. Дай срок», и конь стал послушней телёнка.

   — Он — твой! — восторженно воскликнул Малюта Скуратов. — Мой тебе подарок.

Малюте подвели нового коня, и вот уже отец с дочерью, а на голову поотстав от них и сам Малюта, загорцевали впереди поезда, который взял путь на Воробьёвы горы.

Иван Грозный сгорал от нетерпения лицезреть княжну, но он принуждал себя оставаться в светлой палате, намереваясь встретить своих гостей именно в ней; когда же ему доложили, что княжна едет не в коляске, а верхом на вороном дончаке рядом с отцом и Малютой Скуратовым, царь не выдержал и вышел на крыльцо.

Поезд въехал во двор, приблизился к царскому теремному дворцу — княжна первой спорхнула с седла, и с поклоном:

   — Здравствуй, государь великой России!

У Ивана Грозного едва не потекли слюнки. Он не обращал уже внимания на поклон самого князя Темгрюка, слушал его приветствия вполуха, хотя понимал, что ведёт себя как болван, но ничего поделать с собой не мог. Прошло лишь какое-то время, прежде чем он обрёл своё царское величие.

Пировали до полуночи. Вопреки всем приличиям, княжна сидела за царским столом. Даже её отцу определили следующее за дочерью место. Иван Грозный осушал кубок за кубком, как и Малюта Скуратов, но оба выглядели совершенно трезвыми, да и на охоту не припозднились — выехали как и положено, едва заалела зорька. На утренний лет пернатых.

До Щукинской поймы дорысили быстро, и вот уже — соколы в деле. У княжны, как и у всех охотников, свой сокол. Настоящий соколина. На загляденье. Бил он легко не только утку и гуся, но и лебедя. Радоваться бы княжне, любуясь стремительной силой сокола, однако по всему было видно, что большого удовольствия княжна от подобной охоты не испытывает. Иван Васильевич даже спросил:

   — Не нравится?