"Вельяминовы" Книги 1-7. Компиляция (СИ) - Шульман Нелли

У Корна был штат вышколенных нянь-англичанок, здоровые кормилицы из близлежащих сел. Если дама хотела остаться в палате одна, и отдохнуть, дитя забирали в большие, просторные, светлые комнаты. За каждым младенцем надзирала отдельная медицинская сестра. Любовь Григорьевна отказалась:

- Эдуард Яковлевич, зачем? Он спокойный мальчик, и кормить я сама буду.

Крассовский погладил бороду и, одобрительно, сказал:

- Правильно. Для развития ребенка нет ничего лучше материнского молока. Но какой красавец, - он склонился над колыбелью и зажмурился. Алмаз на длинном пальце Волковой заблестел снопом ярких искр.

- Сколько такое кольцо стоит? - про себя, вздохнул Крассовский, глядя на змейку белого золота:

- За него, пожалуй, весь Кузнецкий мост можно купить.

Волкова приехала в лечебницу в отменно скроенном траурном платье. Она объяснила Крассовскому, что ее третий муж скончался, не дождавшись счастливого события.

- Мой батюшка обо всем позаботится, - лицо женщины было безмятежным, спокойным:

- Здесь хороший воздух, Эдуард Яковлевич, деревня. Не хочется сидеть в Москве последние месяцы перед родами.

Это было до Рождества. Любовь Григорьевна вернулась из Крыма после бархатного сезона, в ноябре. Отец, одобрительно осмотрел ее:

- Очень хорошо, милая. Я сказал…, - Григорий Никифорович повел рукой, - что ты обвенчалась, на юге, но твой муж трагически погиб, - он подмигнул, дочери. Женщина расхохоталась:

- Какое несчастье, папа. Я поговорю с Крассовским и Корном. Возьму комнаты в их загородной лечебнице…, Незачем в Рогожской слободе оставаться, - женщина сладко зевнула, - на природе мальчику лучше, - она, ласково, положила руку на живот. Пока Любовь Григорьевна была в Крыму, отец заново отделал особняк. Она прошлась по своему крылу и полюбовалась большой, в английском стиле детской комнатой. Мебель отец заказывал в Лондоне, шелковые обои и ткани во Флоренции. Любовь Григорьевна пообещала сыну:

- Тебе здесь понравится, милый. На даче мы пони заведем, будем с тобой в лаун-теннис играть…, - за чаем, с отцом, она твердо сказала:

- Сейчас другое время, папа. Мальчику понадобится образование. Гимназические экзамены можно экстерном сдать, и в университете учиться, не посещая лекции.

Григорий Никифорович кивнул:

- Ты права, Любушка. У моего внука будет все самое лучшее.

В Мисхоре Любовь Григорьевна ела фрукты, читала, гуляла и купалась. Раз в неделю, из Ялты, к ней приезжал доктор Данилович. Все шло отлично. Когда женщина вернулась в Москву, доктор Корн уверил ее, что разрешение от бремени будет легким.

- Ребенок расположен правильно, нет никаких причин волноваться, - сказал он: «Эдуард Яковлевич приедет из столицы. Мы с ним проведем роды».

Крассовский смотрел на ребенка. Мальчик спал, безмятежно посапывая. Из-под шелкового чепчика виднелась белокурая прядь.

- В третий раз овдовела, - он, искоса, взглянул на Любовь Григорьевну, - нет, не буду ничего спрашивать. Да и не мое это дело.

Женщина была готова к отъезду. Молчаливые ребята, слуги, как называла их Волкова, явились в лечебницу и забрали ее саквояжи от Гойара. Крассовский знал, что весну и лето она, с ребенком, собирается провести на даче в Петровском парке. Профессор должен был навещать их, во время визитов в Москву.

- Ребенок здоровый, - весело подумал Крассовский, - и родился легко. Она молодец, от эфира отказалась. Сильная женщина, ничего не скажешь. Мальчишка почти десять фунтов весом, - он увидел, что мальчик зевает:

- Дед его рад был. Дед…, - профессор вспомнил холодные, пристальные серые глаза, ухоженную, седую бороду, трость черного дерева с ручкой слоновой кости. Приехав рассчитаться за пребывание дочери в лечебнице, Волков представился купцом третьей гильдии. У него был простой, стальной хронометр, такой же незаметный, темный пиджак, но Крассовский видел крепких молодых людей, стоявших у экипажа Волкова. Профессор решил ничем другим, кроме здоровья пациентки и ребенка, не интересоваться. За кофе, они с Корном выяснили, что им обоим Волков передал конверты с пятью тысячами рублей в каждом.

- Это помимо платы по установленному тарифу, - коллега помолчал, - вы говорите, что он купец третьей гильдии?

- Третьей, - Эдуард Яковлевич, добавил в кофе свежее молоко, - однако, Антон Фердинандович, я бы, на нашем с вами месте, - профессор покашлял, - как бы это сказать, ограничился вопросами медицины, входящими в нашу компетенцию.

Корн с ним согласился.

Мальчик просыпался. Любовь Григорьевна ловко взяла его на руки. Крассовский сказал: «Вы кормите. Я вашего батюшку лично встречу, не волнуйтесь».

Он увидел, что Волкова улыбается, глядя на сына, и тихо вышел. Любовь Григорьевна опустилась в кресло-качалку орехового дерева и дала мальчику грудь. Он жадно, сосредоточенно ел. Женщина смотрела на белокурые волосы, на высокий, красивый лоб, на решительный, упрямый очерк подбородка. Глаза у ребенка были еще младенческие, туманные, голубые, но Любовь Григорьевна была уверена, что они станут такими, же яркими, как и у его отца. Мальчик был похож на него, как две капли воды.

- Как небо, - ласково сказала женщина сыну, - они будут, как летнее небо, милый.

От мальчика пахло молоком и теплом. Он был тяжелый, большой. Любовь Григорьевна, сидя в качалке, шептала ему:

- Поедем с тобой на дачу, ты будешь ползать, потом ходить научишься…, Мой маленький Волк…, - она услышала скрип двери и подняла голову. Отец стоял на пороге, в карман пиджака были засунуты свернутые «Московские ведомости».

- Как мой внук? - Григорий Никифорович, весело, улыбался. Дочь перепеленывала ребенка:

- Еще прибавил, - он принял мальчика на руки, - так и надо. Расти здоровым мальчиком, крепким, скоро окрестим тебя…, - у Волковых имелось свидетельство о венчании Любовь Григорьевны, в единоверческой церкви. Прикормленный, чиновник в московской консистории был готов сделать и опись о крещении. Само крещение должно было пройти в домашней молельне Волкова. На торжественный обед, и деловую встречу после него съезжались две сотни человек, из столицы, Киева, Варшавы и провинциальных городов.

- Михайло Волк, - Григорий Никифорович поднес мальчика к окну. За ним была вся Москва, звонили колокола церквей. Волков, ласково сказал дочери:

- Как Волк, что уехал отсюда, в Смутное время. Правильно мы имя выбрали, - мальчик, широко открытыми глазами, смотрел на синее, весеннее небо.

- Это Москва, милый мой, - Волков покачал внука, - ты здесь останешься, ее хозяином будешь…, - он передал ребенка дочери. Отец, осторожно, добавил:

- Любушка, я газету принес…, Ты почитай, я тебя и малыша в экипаже подожду. Поедем в Петровский парк, обед готов…, - он коснулся плеча дочери и неслышно вышел.

Она развернула газету. Любовь Григорьевна читала, что в столице, первого марта, после злодейского покушения на императора, погиб его организатор, известный европейский радикал, неуловимый Волк, он же Максимилиан де Лу. Она читала об отце Волка, знаменитом революционере, о его деде, генерале, служившем с Боливаром. Женщина шепнула сыну:

- О прадеде они не написали. Но мне твой отец говорил, милый. Его в честь прадеда назвали, Максимилиана Робеспьера. Хорошая у тебя кровь, - Михаил лежал у нее на руках. Любовь Григорьевна подумала:

- Первого марта. Михаил родился, днем. В половине четвертого пополудни…, - алмазная змейка на длинном пальце сверкала:

- Я тебе все расскажу, милый. О твоем отце, о семье его…, Михаил Максимович, - она наклонилась и поцеловала высокий лоб мальчика. Сын дремал, Любовь Григорьевна слышала низкий, красивый баритон:

- Так взгляни ж на меня, хоть один только раз, ярче майского дня, чудный блеск твоих глаз…, - она видела свободные, яркие, голубые глаза, белокурые, немного растрепанные волосы. Женщина почувствовала запах леса, дымный, острый запах осени и, невольно, отерла глаза.

Любовь Григорьевна шепнула: «Господи, даруй ему вечный покой в сени Твоей».