Охота на либерею - Федоров Михаил Иванович
Так и остался Егорка при лекаре. Вечером тот дал выпить какой-то горький отвар, говоря:
— Попей, боль-то и поутихнет. Без этого не заснёшь ведь.
Вскоре, действительно, Егорка почувствовал, как накатывает на него сонная усталость, а глаза против воли начинают смыкаться. Данил уложил его на широкой лавке, укрыв кожушком, хотя в этом не было необходимости: в помещении от хорошо протопленной печки стояла теплынь.
— Ничего, ничего — ночью у тебя жар может быть. Не помешает.
Но жара не было. Видно, лечебный отвар оказался очень хорош: не было у Егорки ни жара, ни озноба. Только рука болела по-прежнему. Он с трудом свернул свой видавший виды кафтан и положил его под голову. И сон пришёл мгновенно — словно бродил-бродил рядом, ожидая, когда же Егорка уляжется на скамью, что выделил ему Данил, а дождавшись, набросился и одолел сразу, без борьбы.
На следующий день, в обед, Данил принёс овсяной каши в горшке, а когда Егорка поел, сказал:
— Здесь без дела сидеть не принято, коли ты на государевой службе.
— Как это?
— Ну, я на государевой службе, а ты вроде как у меня на службе. Стало быть, тоже на государевой. Или не согласен?
— Согласен, согласен.
— Вот и хорошо. А посему вот тебе ступка с пестиком — натрёшь мне к вечеру вот этих зёрен.
Он достал из сундука, что стоял в углу светёлки, небольшую медную ступу с пестиком и холщовый мешок, плотно набитый сухими плодами репейника.
— Вот это всё натереть? — ошарашенно спросил Егорка.
— Да.
— Так зёрна из колючек ещё нашелушить надо!
— Ну так нашелуши.
— А как же я — одной-то рукой?
— Так ты постарайся.
Егорка только растерянно кивнул: а как тут откажешься? Данил ему руку лечит, жить к себе пустил. Получается, кругом Егорка перед ним в долгу.
После обеда Данил куда-то ушёл, а Егорка принялся за репейник. Понятно, что до вечера все семена не перетрёшь, но надо сделать хоть что-то, чтобы его усердие было видно. Он принялся одной рукой шелушить репейные плоды, тщательно отделяя семена от плевел и отгребая их в сторону. После того как набралась изрядная кучка, взял в левую руку пестик и придерживая ступку локтем больной правой руки, начал тщательно толочь зёрна. Когда те оказались перетёрты достаточно мелко, поискал, куда бы можно их высыпать. Никакой ёмкости не нашёл, однако на сундуке увидел холст, от которого Данил вчера отрывал кусок, что положил под дощечки на рану. Решил, что оставшегося вполне достаточно, чтобы высыпать на него перетёртое. Освободив таким образом ступку, принялся снова шелушить репейник…
Когда с заходом солнца Данил вернулся в светёлку, на холсте оказалась внушительная куча перетёртых репейных зёрен. Он сначала с недоумением рассматривал: что же это такое, потом, вспомнив о задании, которое дал своему больному, и улыбнулся.
— Сообразил, выходит, как лучше сделать?
— Ну да, — ответил Егорка.
— Ты всегда такой сообразительный?
— Не знаю.
— Если не знаешь, значит, всегда.
Егорка не понял, почему Данил так сказал, но спрашивать не стал. Хочет так считать — пусть считает. Лишь бы от себя не гнал.
Засиживаться они не стали. Уже стемнело, Данил запалил лучину, собрал натёртые Егоркой семена и высыпал их в берестяной туесок, который тут же спрятал в сундук. На сундук же и улёгся, подложив под голову подушку из плотного холста, набитую соломой.
Перед тем как гасить лучину, оглянулся на Егорку:
— Ты как там? Удобно?
— Удобно.
— Может, под голову что положить?
— И так хорошо.
Данил встал, взял свою подушку и кинул Егорке:
— Лови. Тебе сейчас поудобнее лежать надо, чтобы во сне руку не повредить.
— А ты как?
— Завтра новую принесу. Спи.
И задул лучину. Егорка сначала хотел спросить — чего он вчера-то ему подушку не дал, если надо, чтобы было удобнее? Потом решил, что тот, наверное, просто привык жить один, не подумал о нём. Ну и ладно. Рука уже почти не болела, только ныла в том месте, где была сломана. И брать ей ничего нельзя было. Данил сказал, что через месяц-полтора можно будет снять лубки, не раньше. А до этого самое большее, что можно делать, — только зёрна перетирать в ступке, да и то осторожно…
…На следующий день Егорка с утра занялся тем же, что и накануне. Теперь у него появился навык, и дело пошло быстрее. К обеду горка перетёртых зёрен достигла внушительного размера, а мешок с репейником был уже почти пуст.
В обед Данил пришёл не один, с ним был небольшого роста и неприятного вида человек в сером суконном кафтане и жёлтых сапогах. По тому, как почтительно обращался с ним Данил, сразу было понятно — человек это влиятельный и наделённый большой властью.
— Вот, Иван Трофимович, присядь.
Он пододвинул незнакомцу тяжёлую лавку.
Обладатель жёлтых сапог важно сел и упёрся руками в колени, что придало ему вид готового к сражению бойцового петуха.
— Сейчас я тебе, Иван Трофимович, снадобье приготовлю.
Он взглянул на перетёртые Егоркой зёрна, негромко бросил ему:
— Молодец.
Потом отодвинул холст и полез в сундук. Достав оттуда два туеска. В одном оказались какие-то чёрные сушёные ягоды, а в другом жёлтые цветки, тоже сушёные.
— Вот эти ягоды можно так есть, а можно кисель сварить, а из цветочков отвар сделать и пить три раза в день. И твой пон… твой недуг вскоре пройдёт.
Важный человек сердито зыркнул в сторону Егорки, но ничего не сказал. Встал молча, забрал снадобье и вышел. Данил весело подмигнул Егорке. Когда шаги за дверью стихли, тот спросил:
— Данил, а это кто такой?
— Окольничий Земского приказа, вот кто. Иван Трофимович Челяднин.
Видя, что Егорка слушает его равнодушно, добавил:
— Большой человек. К царю вхож в любое время. Да откуда тебе знать, три дня как в Москве.
— А что у него за недуг?
— Об этом, Егор, не говорят.
— Почему?
— Это же его недуг. Ты сам к нему подойди да спроси. Если захочет — скажет.
Конечно же, Егорка ни к кому подходить не стал. Ему показалось, что окольничий и внимания на него не обратил. Ну, почти. Однако, как вскоре выяснилось, очень даже обратил. На следующий день Егорка сидел в Даниловой светёлке, смотрел в окно и считал ворон. Шелушить больше было нечего. Вдруг дверь без стука открылась, и на пороге появился окольничий. Один, без Данила. Он уставился на Егорку пронзительным немигающим взглядом и усмехнулся. А усмешка была такой, что Егорку аж передёрнуло. Как будто тот всё про него знал: и про жительство в Сергиевой обители, про бывшего разбойника деда Кузьму и особенно про его холопье состояние и бегство из села накануне прихода татар.
— Тебя, что ли, отец Алексий так расхваливал? — скрипучим, неприятным голосом спросил он.
— Не знаю, — растерялся Егорка.
— Чего сразу-то ко мне не подошёл?
Егорка молчал. Откуда ему знать, что должен был, оказывается, подойти к этому человеку? По своей воле — да никогда бы. Лучше уж улыбчивому да доброму Данилу репейные зёрна в ступке одной рукой тереть.
— Собирайся, — снова произнёс окольничий, — мне будешь помогать.
— А Данил… — попытался возразить Егорка.
— Ему и без тебя забот хватает. Бери одёжу да пошли.
Егорка послушно схватил свой старый, подаренный отцом Алексием кафтан, и вслед за окольничим вышел из светёлки. Кажется, в его жизни начинается что-то новое. А вот хорошим оно будет или плохим — ещё неизвестно.
Глава 7
ПЕТЕР НАЧИНАЕТ ДЕЙСТВОВАТЬ
Москва, зима 1571–1572 годов
Обоз шёл до Москвы целый месяц. Поднимались рано, сразу после завтрака выступали. Привала на обед не делали, для этого у каждого была припасена краюха хлеба, чтобы в животе не было совсем уж скучно. Вечером останавливались на ночлег в какой-нибудь деревушке, а то и в чистом поле. А как иначе, если деревни в этих краях редки? Ставили сани в несколько рядов, готовили ужин и засыпали у костров, поочерёдно меняясь ночью для охраны обоза.
