Сири Джеймс - Потерянные мемуары Джейн Остин

Мои слушатели приоткрыли рты от удивления и радости, леди благодарно вздохнули, и все разразились аплодисментами.

— Браво! — вскричал мистер Черчилль.

— Чудесно, — сказала Кассандра.

— Я все время сидела как на иголках, — объявила Мария.

— Благодарю, — засмеялась я, — но я должна разделить похвалы с мистером Эшфордом.

— О нет, — возразил он. — Сюжет полностью принадлежит вам. Я не более способен выдумывать истории, чем в одиночку управлять фрегатом.

— Вот поистине устрашающее зрелище, — засмеялся мистер Черчилль. — Сухопутный деревенский джентльмен, который за всю жизнь даже рук не замарал, у штурвала военного корабля.

Улыбка мгновенно покинула лицо мистера Эшфорда. Замечание, по-видимому, причинило ему боль, но он быстро пришел в себя и встал.

— Я хочу прогуляться. Никто не желает составить мне компанию?

Все возразили, что слишком устали и наелись и способны разве что на обратный путь до лодки, которая отвезет нас домой.

— Я с удовольствием еще один, последний разок поброжу по аббатству, — сказала я, поднимаясь на ноги.

— Чарльз, будь добр, развлеки леди, — попросил мистер Эшфорд, предлагая мне руку.

Вместе мы двинулись прочь от лужайки. Оглянувшись, я заметила счастливую улыбку на лице Кассандры, но Мария и ее муж обменялись взглядом, значения которого я не поняла. Он озадачил меня, и я ощутила укол вины.

— Возможно, мы поступаем грубо, бросая остальных, — нерешительно произнесла я.

— Ерунда, — заявил мистер Эшфорд, увлекая меня к аббатству. — Если им охота бездельничать весь день, пусть бездельничают. Я же намерен повнимательнее посмотреть на то восточное окно.

— Неподалеку от Стивентонского прихода, где я выросла, располагались старинные развалины, — сказала я, когда мы бродили по руинам аббатства. — Ничего столь грандиозного — лишь остатки каменного фундамента да несколько крошащихся стен, — но в детстве мы с Кассандрой и братьями притворялись, будто это замок, и играли там часами. Мы были рыцарями Круглого стола и их дамами или же Робин Гудом и его удальцами.

— А вы, полагаю, девой Мэриан?

— О нет, ее роль принадлежала Кассандре. Она была на три года старше и неизменно праведна и добродетельна как в игре, так и в реальной жизни. Мне обычно доставалась роль служанки или хромой подавальщицы. Хотя несколько раз, кажется, довелось сыграть Малыша Джона, и, по слухам, весьма недурно, поскольку я научилась говорить басом и выказала прекрасные способности к стрельбе из лука.

Мистер Эшфорд засмеялся.

— К стрельбе из лука? Смотрю, вы женщина многих скрытых дарований.

— Сейчас я даже в стену амбара едва ли попаду. Пустое детское увлечение. Наравне с домашним театром, крикетом, лазаньем по деревьям и спуском с лестницы.

— Спуском с лестницы?

— Неужто вы не пробовали? Это одна из любимых детских игр, — объяснила я в ответ на его озадаченное качание головой. — Мы с сестрой садились наверху лестницы на прочную скатерть, как будто это ковер-самолет, а братья и ученики отца — родители держали школу для мальчиков, видите ли, так что в доме всегда было полным-полно шумных юных джентльменов, которые топотали по коридорам, — так вот, они брали скатерть за края и тянули ее до самого низа. Мы всегда визжали от смеха, и дело неизменно кончалось тем, что образовывалась куча-мала.

— Похоже, у вас было на редкость счастливое детство, — задумчиво произнес он.

— О да! А у вас? Наверное, приятно расти в большом поместье.

Мистер Эшфорд помедлил с ответом.

— По правде говоря, мое детство было одиноким. Вам повезло, вы выросли в счастливом доме, полном шумных, буйных мальчишек. Я же много лет оставался единственным ребенком. Чарльз — мой товарищ — жил за много миль от меня. Когда я вспоминаю детство, мне кажется, будто я все время проводил на уроках, изучая греческий и латынь… или обдумывая план побега.

— Побега?

— Да, был у меня такой план. Когда мне исполнится четырнадцать, я тайком убегу и поступлю во флот.

— Два моих брата, Фрэнк и Чарльз, служат во флоте.

— Как вы, наверное, ими гордитесь! Такая уж детская мечта — уплыть на большом корабле и повидать мир. — Он с сожалением пожал плечами. — Но этому не суждено было сбыться. Наследнику Пембрук-холла море заказано.

— Несомненно, мистер Эшфорд, вас не может печалить жизнь, которую вы ведете: вы предназначены для более важных дел.

— Более важных? Я так не считаю. И полагаю службу на флоте самым благородным занятием. — Он ненадолго умолк. — Прошу, не поймите меня превратно: я забочусь о семейных делах. Я горячо люблю отца и сестру. Управление поместьем интересно и приносит удовольствие, и я благодарен за все, что имею. Но в то же время это скорее долг, нежели выбор. Я был рожден для жизни, предначертанной мне с первого вдоха.

— И вы жалеете, что не имели в жизни иных возможностей?

— А разве все не жалеют? Полагаю, в человеческой природе заложено желать чего-то отличного от того, что мы имеем, и неважно, насколько мы богаты.

Мы оставили позади дальний край аббатства и вышли на луг, за которым начинались леса.

— Скажите, о чем вы мечтали, будучи девочкой?

— Девочкам не дано мечтать о чем-то большем, нежели брак и дети.

— Обычным девочкам — да. Но вы, уверен, далеко не обычная.

Я улыбнулась.

— Когда-то у меня была мечта, но…

— Но?

Я спохватилась и покачала головой.

— Ничего особенного, всего лишь глупость.

— Мечты не бывают глупыми.

— А эта была. Я давно от нее отказалась. Прошу вас. Давайте поговорим о чем-нибудь другом.

— После того как я обнажил перед вами душу? Признал, что хотел отказаться от наследства, убежать и поступить во флот? Наверняка вы не сможете сказать ничего глупее.

Я не ответила.

— Позвольте угадать: вы хотели стать… силачом в цирке?

— В точку! Вы угадали, — рассмеялась я.

— Офицером Королевского драгунского полка?

Я широко улыбнулась.

— Я не проронила ни слова, а вам ведомы мои самые сокровенные тайны.

— А теперь серьезно. Всю жизнь вы мечтали стать… минуточку… судьей?

— Ни за что.

— Врачом?

— Женщина-врач? Да вы с ума сошли!

— Вы могли бы стать первой.

— Мне не хватило бы ни способностей, ни терпения.

— Актрисой, чтобы играть на сцене?

— Никогда.

— Прославленной романисткой?

Его догадка застала меня врасплох. Улыбка застыла на моем лице, и я опустила глаза, погрузившись в неловкое молчание.

— Я угадал?

Я чувствовала его взгляд, изучающий мое лицо.

— Романисткой?

К моему унижению, смех слетел с его губ. Мои щеки зарделись. Я повернулась, подобрала юбки и помчалась прочь.

— Мисс Остин! Подождите!

Я слышала его расстроенный голос и быстрые шаги за спиной, когда спешила в лес.

— Постойте! — крикнул он. — Пожалуйста. Простите меня! Я не имел в виду…

Он оказался быстроног, но и я тоже. Мои движения сковывал корсет, но я сумела ускользнуть и нырнуть под покров деревьев. Вскоре, достигнув большого пруда, окаймленного подлеском, под сенью безлистных дубов, я вынуждена была остановиться, чтобы перевести дыхание. Мистер Эшфорд нагнал меня и обошел спереди.

— Бог мой, ну и горазды вы бегать! — произнес он, задыхаясь после каждого слова. — Прошу, дайте мне сказать. Уверен, вы поняли меня превратно. Я не хотел показаться непочтительным.

— Да неужели? — гневно ответила я. — Ваш смех подразумевает иное.

Смех — та самая реакция, которую я всю жизнь стремилась избегать.

— Прошу прощения. Но уверяю вас, в моем смехе не было сарказма. То был смех узнавания и безоговорочной радости. Несомненно, вы согласны с доктором Джонсоном, который писал: «Умение выражать радость — невинную, чистую, беспримесную радость — величайшая сила, дарованная человеку».[32]

Я узнала цитату; я и сама часто употребляла ее. Искренность и восхищение в его голосе были безошибочно узнаваемы, и лед в моей душе начал таять.

— Как я сразу не догадался, ведь ваш талант так ярко проявил себя не долее чем полчаса назад, — сказал он. — Расскажите, что вы пишете.

— Ничего особенного.

— И давно вы не пишете ничего особенного?

Я помедлила. В нем было нечто необыкновенное — доброта в глазах, прямота во взоре, низкий тембр голоса, в котором звучали одновременно чувствительность и нежное удивление. Нечто, что заставляло меня думать, будто я могу рассказать ему абсолютно все. Но очень немногие люди знали, что мои упражнения с пером направлены на что-то еще, кроме сочинения писем.

— Я предпочла бы не обсуждать это.

— Почему?

— Потому что сочинительство не считается уважаемым занятием для женщины. Потому что я не желаю насмешек, или порицания, или презрения, которые сопутствуют неудаче.